Дрозд и малиновка - Марианна Красовская

Гойренн склонилась передо мной так низко, что цветочная гирлянда, спадавшая из высокого пучка черных волос, коснулась земли.

— Сэя Мальва, для меня великая честь принимать тебя в моем скромном доме.

— Для тебя просто “Мальва”, моя дорогая.

Я подняла ее и крепко обняла. Гойренн была ниже меня на голову, и плечики под светло-зеленым, расшитым яркими бабочками халатом, были такие хрупкие! Не женщина, а почти ребенок! Но темные раскосые глаза глядели цепко и все замечали. Не зря она достигла таких высот в Рэйзу, ой не зря! Я всего лишь помогла ей взлететь, а уж гнездо она свила себе сама.

— Ты устала и голодная, — кивнула хозяйка Дивной розы. — Прошу за мной. Накормлю, потом баня и спать. Поговорить еще успеем, ты ведь не уезжаешь еще завтра? Останешься у меня. Обижусь насмерть, если ты уже выбрала другую гостиницу. Твой… мальчик… он кто?

— Мой приемный сын, Тайхан.

— А, ты писала про него. Я представляла его совсем другим. Более… лохматым.

Тай прыснул весело, а Гойренн одобрительно кивнула. Теперь я могла быть уверена, что он не останется без внимания. Его и накормят, и спать уложат тоже.

— Тобье, позаботься о лошадях, — приказала хозяйка одному из стражников, а потом повела меня через весь большой обеденный зал, где, несмотря на раннее еще время, было очень много народу. Пустых столиков, кажется, и вовсе не было.

— Будешь жить в моих комнатах, и не спорь. Зачем тебе общие купальни и шум? Смотри, у меня тут закрытая часть сада, я ведь так и мечтала.

Я улыбалась. Мы с Гойренн по праву были подругами. Даже когда расстались, всегда вели переписку. Нечасто: одно письмо в месяц, двенадцать конвертов год. Но за пятнадцать лет писем накопилось немало. Я уже знала, что только со мной она могла быть искренней: в ее строгих письмах были только факты, не сказки, не выдумки, не пустая болтовня. Она спрашивала совета в серьезных вопросах, а я ей честно отвечала, если не знала, как поступить. Это было восхитительно и даже немного страшно.

Крохотный пятачок земли, маленькая беседка, тихо журчащий ручеек, два розовых куста, большая клетка с певчей птицей внутри — за такое могли в Ильхонне не только оштрафовать, но и лишить гражданства. Да, Гойренн абсолютно мне доверяла. В этом месте посторонних быть не могло.

— Послушай, как хорошо, что ты приехала. Мне нужна садовница, давно уже нужна. Нет ли у тебя на примете кого-то… неболтливого?

— У меня есть маленькая Лейзи, она хромая. Но она совсем еще дитя, ей учиться надо.

— Сколько ей лет?

— Восемь.

— Я подожду. Когда будет готова — заберу, ладно?

— Если она сама захочет, — обтекаемо ответила я.

Птица в клетке меня немного напугала. Не ожидала я такого от своей ученицы.

— Ты садись, я принесу еды. Руки умыть можно в ручье, тут очень хорошая вода. Родник. Потом покажу все остальное.

Да, ильхонские традиции требовали сначала накормить гостя, а потом уж расспрашивать. Хорошие традиции, просто замечательные.

Я ополоснула руки в студеной воде ручья, попробовала ее на вкус — сладкая, и опустилась на подушки возле небольшого квадратного столика.

Гойренн порхала вокруг меня словно бабочка, стремясь мне угодить, даже неловко было. Словно я сама Светлоликая, осенившая ее своим присутствием. В конце концов я не выдержала и велела ей сесть рядом. Она только усмехнулась, но послушалась.

Ильхонцы всегда выглядят очень молодо, стареют медленно, а уж по хозяйке чайного дома и вовсе было не понять, пятнадцать ей или пятьдесят. Лицо у нее было тщательно прорисовано, лоб выбрит, чтобы казаться выше, брови тоже сбриты, а потом нарисованы тонкой, едва заметной линией. Кожа выбелена, глаза подведены черной тушью, на губах ярко-алая помада. Казалось бы, с таким количеством косметики ее будет невозможно узнать, но нет — это была всё та же Гойренн, только очень искусно спрятавшая свои недостатки. Надо будет в школе ввести уроки макияжа, найти опытную в этом деле женщину и уговорить ее преподавать столь нужное искусство.

— Ты счастлива? — спросила я бывшую ученицу. Больше меня сейчас ничего не интересовало.

— Да, — без колебаний ответила она. — Муж меня любит, сказки мои по-прежнему все слушают, затаив дыхание, но самое главное знаешь, что?

— Что? — Я была уверена, что она сейчас скажет про деньги, что ей не надо переживать за завтрашний день, что она никогда не будет голодать, что у нее почет и уважение, но женщина сумела меня удивить.

— Мои дети очень любят, когда я рассказываю им сказки перед сном, — с тихой нежностью сказала Гойренн. — И я для них всегда самая лучшая и самая красивая. Знаешь, если бы у меня не было ничего этого, — она махнула рукой в сторону чайного дома, — но была бы моя семья — я была бы счастлива ничуть не меньше. Но вообще, вряд ли мой муж хоть когда-то взглянул в мою сторону. Он говорит, что сначала полюбил голос, потом меня. И укладывать детей в собственные постели в собственном большом и теплом доме куда приятнее, чем на пол в лачуге.

А я мучительно размышляла, что еще я сделала в своей жизни неправильно, сколько сломала судеб? Кто дал мне право решать за других, кем им быть?

— Ты злишься, — Гойренн пристально посмотрела на меня и ловко подцепила красивыми резными палочками щупальце кальмара. — Напрасно. Если бы не ты, я всегда была бы черной служанкой, да еще и со скверной репутацией вруньи. Ты меня знаешь лучше всех. Я некрасива, ленива, люблю поспать и терпеть не могу все эти женские дела: вышивку, рисование, танцы… Никогда матушка Ши не вырастила б из меня ничего путного. А ты дала мне шанс стать той, кем я стала. Признаюсь честно, первые годы я захлебывалась от восторга, считая деньги, скупая шелка, драгоценности и старинные вещички. Теперь это прошло. Деньги — всего лишь деньги. С ними весело и легко, но они не дадут тебе любви и здоровья.