Сигрид Унсет. Королева слова - Сигрун Слапгард

Писательница Сигрид Унсет не имеет ни малейшего желания участвовать в нападках на мужчину как такового. На ее взгляд, исследования, доказывающие «тысячелетнюю тиранию мужчины», являются исторически ошибочными и противоречат установленным природой законам. Миссис Перкинс Гилман, обращаясь в поисках аргументов к царству животных, тем самым еще больше подрывает свою позицию, считает Унсет. По логике вещей матриархат относится к периоду истории, когда наши предки еще не слезли с деревьев. Но, наверное, стадия обезьяночеловека все-таки не является для нас пределом мечтаний? Унсет указывает на то, что индустриализация привела к исчезновению естественного разделения обязанностей между полами и «вынуждает женщин добиваться влияния над факторами, определяющими эти [индустриальные] отношения». Она упрекает свою американскую коллегу за то, что та не смогла увидеть: «Инстинкт самосохранения у женщин проявляется не только в стремлении выйти замуж, дабы таким образом „обеспечить“ себе безбедное существование. Гилман, очевидно, никогда не встречала женщин, вынужденных зарабатывать на хлеб себе и близким, а только таких, что работают в собственное удовольствие». Все это очень хорошо, считает фру Унсет Сварстад, однако выражает опасения, что «как это ни печально, но большинство так или иначе выберет менее заслуживающую уважения форму роскоши, нежели труд». Кроме того, она критикует точку зрения Гилман на инстинкт борца как исключительно мужскую черту.

В это эссе Унсет вложила всю себя — и нелегкое прошлое секретарши, и свою страстную волю интеллектуалки, опыт влюбленной женщины, готовящейся стать матерью, — и тот факт, что ее собственное замужество вряд ли могло обеспечить ее материально. Чтобы жить своей жизнью, она зарабатывала писательским трудом: «Я, во всяком случае, предпочла бы любую другую судьбу браку и материнству — в качестве источника дохода»[201].

В это же время Сигрид посылает матери открытку, на обороте которой нацарапала пару строк: «Мы живем тихо и мирно и много работаем. <…> Сегодня я осталась соломенной вдовой, ибо Андерс исчез из дома, когда еще не было восьми, — ушел рисовать и до ужина не вернется»[202]. Она не собирается рассказывать матери о действительном положении вещей — пока не родится ребенок. В случае необходимости Сигрид ищет совета у Деи, в специальной литературе и у своего английского врача. Возможно, сомнения в том, что стремление стать матерью является чертой, присущей каждой женщине, посеяла в ней еще мать Шарлотта. Потому что далее в своем эссе Унсет принимается высмеивать представления о врожденном материнском инстинкте: «Давайте выясним, что же миссис Перкинс Гилман считает истинно женской особенностью. Разумеется, материнство. И еще нечто, что она называет материнским инстинктом, — а это целый набор прекрасных и ценных душевных и интеллектуальных качеств».

В продолжении эссе «Несколько замечаний о женском вопросе» Унсет в резко полемическом стиле анализирует эти качества, якобы в естественном порядке присущие матери; на ее взгляд, они не имеют ничего общего с фактом физического материнства. Писательница утверждает, что нередко встречала проявления истинно материнского поведения у бездетных женщин, добровольно взявших на себя заботу о чужих детях, — и не менее часто проявления двойной морали у тех, кому посчастливилось самим родить детей. Ведь она пишет о «реальном, несовершенном мире», который знает. Ее собственная мать растила ее, оставляя за ней свободу выбора, прививала широту взглядов, правдивость, жажду истины и критический настрой. Теперь Сигрид использовала все это для борьбы с фальшивыми приличиями, из-за которых хозяйка выгоняет несчастную служанку, сделавшую аборт. «Такая добропорядочная женщина и мать заслуживает по меньшей мере порки», — пишет Сигрид Унсет. Она считает также, что закон обязан радеть и о внебрачных детях. Но главное: «Даже самая одинокая, выбивающаяся из сил на своей работе труженица — будь то за печатной или за швейной машинкой, за учительской кафедрой или на фабрике — имеет право надеяться, ждать и мечтать о счастье стать любовницей, женой и матерью. О счастье, которое неизмеримо прекраснее и богаче того, что могут себе представить женщины, удовлетворившиеся радостью рожать детей, зачатых в безразличных или отвратительных им объятиях случайного мужчины». Так писала беременная писательница, по-прежнему чувствующая прочную связь с классом, к которому совсем недавно принадлежала. И в художественном творчестве, и в публицистике она неизменно выступала от имени своих бывших коллег-секретарш и работающих женщин вообще и отстаивала их права.

Наверняка Унсет мучило то, что она не может открыться даже собственным сестрам. Но домой она шлет только радостные письма. В них, помимо прочего, она рассказывает о других «родах» — наконец-то работа над «Обездоленными» подошла к концу, и писательница, довольная, читала корректуру. В особенности ей нравилась новелла «Симонсен»[203]. Сигрид делится с домашними будничными мелочами — в доме дует изо всех щелей, но зато у них есть камин, который «сильно греет, а еще на нем можно поджаривать хлеб». Без всякой сентиментальности она высказывается о судьбе одной своей коллеги-секретарши, которая, что называется, «попала в беду». По мнению Сигрид, «она заслуживает только уважения за решительность и эффективность, с какими сумела обеспечить независимое существование себе и ребенку». Унсет терпеть не могла сплетен, однако всегда с интересом расспрашивала в письмах сестер о важных новостях из жизни ее бывших коллег и общих знакомых.

К выходу «Обездоленных», полагала Унсет, мать не нужно готовить заранее — книга не была откровенно скандальной. На ее взгляд, публика должна проглотить ее, не поморщившись. «Не думаю, чтобы что-то из этого могло бы шокировать маму, — писала она Сигне, — на сей раз все сравнительно мирно и вполне невинно». Писательница признавалась сестре, что на самом деле у книги есть скрытый подтекст и адресат: «В действительности я здесь изображаю самую низкую низость, какую когда-либо описывало мое перо <…> но читатели увидят в этом только рассуждения приличного, уважаемого человека…»[204] Помимо «низости» в этой книге мы найдем и личные переживания. Сборник открывается новеллой «Первая встреча», которая основывается на собственном детском воспоминании автора. Рассказ не только запечатлел первую встречу писательницы с бедностью, но является и своего рода ключом ко всему сборнику. Унсет пишет: «Но самое ужасное увидела я, с пророческим инстинктом ребенка, в тот день, когда я чувствовала себя маленькой преступницей, когда жена сапожника из Балкебю взяла и спрятала от меня куклу Герду, я увидела тогда то унижение, которым мир грозит беднякам»{18}. В Хаммерсмите в соседней комнате работал мужчина, которому тоже был не чужд «пророческий инстинкт», во всяком случае в том, что касалось бедняков. Насколько он разделял прочие ее убеждения и прозрения, например относительно детей, осталось неизвестным.