Doll Хаус. Собиратель кукол - Джулс Пленти

на меня как завороженная. Тянется за новой порцией. Оттолкнуть? Нет, не могу. Это сильнее меня. Прижимаю к себе и целую снова. Между нами искрит. Пульс стучит так сильно, что это единственное, что я слышу.

— Я тебя люблю, — шепчу я, прервав на мгновение поцелуй.

Солнце, вышедшее из-за туч, освещает Бекки. Она ангел.

— Еще, — говорит она одними губами.

— Люблю тебя! — почти срываюсь на крик, а ветер подхватывает мои слова и уносит ввысь, скрепляя наш союз.

Глава 12. Ребекка

У меня ничего не осталось. Я набираю пригоршню черной до жирности земли и бросаю ее вниз. Она глухо бьется о крышку гроба и рассыпается, замарывая светлую глянцевую поверхность.

Чем мне гордиться в этой жизни? Тем, что я хороший коп? Нет. Я только и делаю, что лажаю. Может, из меня семьянин что надо? Тоже не сходится. Кэтрин несчастна быть моей женой, а сын считает отцом другого мужчину. Может, я хороший сын? Ведь это несложно любить собственных родителей. Тут тоже что-то пошло не так.

Я единственный мальчик в семье, к тому же, самый младший. Для мамы я всегда был своего рода маленьким божеством. Она все не могла поверить, что ее тело сотворило такое чудо. Наконец-то мальчик после стольких дочерей. Любила меня непомерно, и, наверное, эта любовь меня и испортила. Я умею только брать. Толку в плане отдачи от меня нет. Мне нужна женщина, которая выпила бы из меня всю душу. Которая забрала бы все и заставила любить себя до боли. Но мне встречались совсем другие женщины. Мягкие. Сострадательные. Жертвенные. Они с готовностью укладывали жизни на мой алтарь, а я пожирал их, пытаясь насытиться эмоциями и страстями. Отношения — фастфуд. Можно хватать на ходу и торопливо пережевывать.

С папой у меня была особая связь. Я был его гордостью. Еще бы! Единственный сын, названный в честь горячо любимого отца.

— Почему меня назвали девчачьим именем? — спрашивал я, когда был еще совсем малым.

— Спроси у своего отца, — отвечала мама с улыбкой.

— Тебя назвали в честь великого человека, Фрэнни, — говорил папа, усаживая меня на колени. — Твой дедушка Фрэнсис был настоящим героем, и ты когда-нибудь станешь таким, как он.

Дедуля, которого я так и не увидел, в юности вынес пятерых детей из огня. Настоящий герой. Я совсем не такой. Я позор семьи.

Папа умер внезапно. Звонил мне пару недель назад. Был бодр и весел, приглашал на рыбалку. А я ответил, что должен быть с Кэтрин, она ведь болеет. Но вместо того, чтоб порадовать жену, я провел несколько суток в кабинете, пытаясь нарыть хоть что-то. Мне казалось, что если я его поймаю, все наладится. Кэтрин поправится, отец перестанет дряхлеть, а я наконец обрету покой.

Я никого не поймал. Даже на полшага не приблизился. И жизнь опять меня наказала за глупость и эгоизм. Неделю назад я навсегда перестал быть ребенком. Никогда больше мы не пойдем вместе на рыбалку. Никогда больше он не скажет мне: «Сынок, не вешай нос! Все наладится!».

Кэтрин сжимает мою руку. Я придерживаю ее за талию. Она очень слаба после второго курса «химии». Почти не выходит из дома, но сегодня жена здесь, чтоб меня поддержать. На ней светлый парик и черная шляпа с широкими полями.

Единственное, что я могу сделать, — это попрощаться, но все, что я вижу, это Саймон, который стоит вдалеке, под сенью дуба с толстенным стволом. Он переминается с ноги на ногу и докуривает уже третью сигарету. Они нашли еще одну. Иначе он не явился бы сюда.

Кэтрин тоже его заметила. Смотрит на меня с жалостью. Все понимает.

— Тебе надо идти?

— Да, после церемонии.

— Ты будешь в порядке? — спрашивает боязливо.

— Да, Сара отвезет тебя домой и поможет с поминками, — обещаю я.

«Господь — Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться. Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим. Подкрепляет душу мою; направляет меня на стези правды ради имени Своего», — доносятся до меня слова священника.

Прости меня, пап, что так и не дал тебе ни внуков, ни поводов для гордости.

* * *

Я почти вламываюсь в прозекторскую, а за мной еле поспевает Саймон, которому приходится почти бежать.

Эли привычно стоит у скорбного стола, скрестив ноги. Она, Саймон, Кэтрин, сестры — все смотрят с такой жалостью, что хочется взвыть.

— Почему сразу не сообщили?

— Вы же были на похоронах отца, босс, — оправдывается Саймон и тут же убегает, зажав рот руками.

— Как все прошло? — спрашивает Эли.

— Слушай, давай без прелюдий! Моему отцу было семьдесят шесть, и он прожил хорошую жизнь. А ее жизнь, — киваю на стол, — оборвалась слишком рано из-за того, что мы хреново выполняем свою работу.

— Фрэнни, мы делаем все, что можем. — Она выходит из-за стола и кладет руку мне на плечо. Терпкие духи возвращают приятные воспоминания. Хоть Саймона и воротит, запаха разложения не чувствуется.

Возвращается бледно-зеленый Саймон, и Эли сразу убирает руку. Какой в этом толк, когда все в отделе шепчутся о нашем романе? Романе, который уже давно выгорел.

— Где ее нашли?

— На городской свалке, — чеканит Сай, закладывая под нос жирные мазки ментоловой мази.

— Не в заповеднике? — Я ошарашен.

Если он изменил ритуал, то, возможно, занервничал. А если занервничал, то наделает ошибок. Его ошибки — это моя удача.

— Нет, на свалке, — еще раз уточняет Саймон.

— Она пролежала там недолго. Я успела снять пленку еще до того, как тело полностью разморозилось, — объясняет взволнованная Эли.

— Кто ее нашел?

— Мусорщики, — отвечает Саймон, которому явно очень худо. Кажется, у него боязнь моргов.