Царство. 1951 – 1954 - Александр Струев

— Был, да сплыл! Времена меняются и люди меняются, закон джунглей! — разъяснил Никита Сергеевич. — Я не возражаю, чтоб Берию бахнуть! — хлопнул по столу Никита Сергеевич. — Я бы и сам его шлепнул, духу бы хватило, только из пистолета по-настоящему не стрелял, одно баловство. Промазать боюсь. В таком серьезном деле, промаха допустить нельзя! Вот если из ружья охотничьего, то бы — да! Но ружье к Берии под пальто не пронесешь! При Лаврентии, Коля, нам житья не будет, хоть так, хоть сяк, а в подвале сдохнем!

— Давай, брат, последнюю на посошок! — вздохнул Булганин.

— Я — пас, — отмахнулся Хрущев.

— А я хлопну.

— Ты же к девчатам собрался! — предостерег Никита Сергеевич.

— Ты, Никита, мне всю душу перевернул. Куда я такой взвинченный поеду?! Наливай! — подставил рюмку министр.

— С волками жить — по-волчьи выть! — разливая коньяк, выговорил Никита Сергеевич.

1 июня, понедельник

Из радиодинамика лилась звонкая песня:

Нас утро встречает прохладой,Нас ветром встречает река.Кудрявая, что ж ты не радаВеселому пенью гудка!

Букин сидел в горкомовском спецбуфете и пил чай. Буфетчица выставила перед Андреем Ивановичем коробочку «Белочек», в плоскую мисочку высыпала баранок, на блюдечке подала пастилу.

— Пастилушка и ба-ра-ноч-ки с маком! — суетилась глазастая Нюра.

Офицер к баранкам не притронулся, он предпочитал шоколадные конфеты, бережно разворачивал их, чтобы не повредить тонюсенькую серебристую фольгу. Бумажные фантики Андрей Иванович комкал и выбрасывал, а «серебро» усердно разглаживал ногтем, а затем умело скатывал в шарик. В увесистый шарик попадала серебрушка и от следующей конфеты. Ловко у него получалось, металлический шар рос пропорционально съеденным конфетам.

Андрей Иванович пил вторую чашку.

— Обопьюсь! — потея, вздохнул майор и потянулся за очередной «Белочкой».

Нюра не жалела ни заварки, ни сахара, ни розоватой воздушной пастилы, которую у горкомовского начальства было принято подавать к чаю. Молоденькая буфетчица была чистюля, все у нее лежало на своем месте: и чашки, и ложки, и чайнички. Любая посудинка в буфете так и блистала чистотой, а банки с вареньем просто светились! Посмотришь на сладостью переливчатую пузатую банку с аккуратной этикеткой, по которой разборчиво прописывалось название ягоды, год урожая, и залюбуешься! А если сядешь пробовать — за уши не оттащишь — варенье у Нюры получалось исключительное. Из Непецинского подсобного хозяйства в буфет отборную ягоду привозили. Никита Сергеевич без варенья чай пить отказывался: «Что я, дурак!» — хитро подмигивал он. Которое вкуснее, придвигал ближе, а остальное доставалось посетителям. Малиновое, клубничное, яблочное, черничное, вишневое, крыжовенное, рябиновое, из черной смородины, из красной, даже варенье из одуванчиков Нюра готовила. Майор Букин «райские яблочки» обожал.

— Пастилушку возьмите, Андрей Иванович! — ласково проговорила работница. — А вот, черничное! — сюсюкала по уши влюбленная в офицера девушка.

Прикрепленный не понимал, почему его особе такое повышенное внимание. «Похоже, продукты тырит», — решил он.

— Говорят, Никита Сергеевич, скоро в ЦК уйдет? — скорбно проговорила буфетчица.

— Угу! — отхлебывая чай, отозвался Букин.

Нюра уселась напротив и подперла подбородок руками.

— Не разгонят нас, а?

Букин поднял на нее свои серые глаза.

— Ну кто вас разгонит?!

— Не знаю, боязно!

— Фурцева не разгонит, — усердно дуя в стакан, успокоил Андрей Иванович и потянулся за черничным вареньем.

По входной двери застучали.

— Открывай! — послышался хриплый голос.

— Иду, иду! — засуетилась буфетчица. — Это Тимофей с товаром, — объяснила она.

Тимофей, отдуваясь, заволок в помещение ящики с продуктами.

— Принимай, Нюрка! Вот накладная, — протягивая мелко исписанную бумагу, пробасил водитель пикапа и, сняв затасканную кепку, с протяжным вздохом опустился напротив Букина:

— Здравствуйте-пожалуйста, господа хорошие!

— Здорово! — миролюбиво отозвался офицер.

— Тоже, что ль, чаю испить? — вымолвил водитель. — Позволите, Андрей Иванович? — и, не дожидаясь ответа, огромной ручищей заграбастал сразу две «Белочки», развернул, и одним мигом затолкал в рот.

— Неи-е-ежрал ни-чи-го! — невразумительно, из-за набитого рта, мычал Тимофей. — Га-олодный!

— Сделать бутербродик? — предложила Нюра.

— Наделай, с собой заберу. Мне еще за водкой рулить, заказов понаписали пропасть! — показав глазами наверх, подразумевая начальство, сообщил Тимофей. — Кручусь как белка, туды-сюды!

— Водки совсем нет! — озабочено вздохнула Нюра.

— Привезу беленькую, привезу! — пообещал снабженец. — Хочу домой пораньше сбежать, у малого день рожденья, — обращаясь к Андрею Ивановичу, продолжал водитель.

— Сделал дело, гуляй смело! — отозвался Букин. Последнее время он стал повторять за Никитой Сергеевичем пословицы и поговорки.

— Во-во, именно! Десять ящиков «Нарзана» в боковой каптерке запер, — отчитывался Тимофей, — «Боржом» при входе в подсобку засунул. Слышь, Нюр?

Открыв собственным ключом дверь, в буфет забежала Лида.

— Здрасьте!

— Наши-то, динамовцы, киевлянам продули, — прихлебывая чай, продолжал Тимофей.

— Продули, — с сожалением подтвердил Букин.

— Спеклись, гады!

— Это потому, что в Киеве играли, — предположил прикрепленный.

— Игра вышла сильная. Жаль, что наших вышибли!

— Мазилы! — накладывая варенья, отозвался Андрей Иванович.

— Играли, как олухи. Бьют — мимо! Бьют — мимо! Бегут и мяча догнать не могут, кони! А Бесков, козел! Ни разу по воротам не попал. Все время в штангу шарашил! Насыпь-ка и мне, Нюрка, вареньица! — попросил Тимофей, показывая глазами на батарею банок на подоконнике.

— Не насыпь, а положи! — поправила буфетчица.

— Ладно, ладно, учительница, положи! Во, во! И ложечку дай, не есть же руками. Спасибочки! — принимая ложку, поблагодарил экспедитор. — Мне из крыжовников давай, от черники язык страшный будет, жена перепугается!

— Оно вкуснее! — приподнимая банку с черникой, объявила Нюра.

— Да хер с ним, с языком, клади! — ругнулся Тимофей.

— А у меня язык не черный? — забеспокоился Букин.

— Вы с чайком, Андрей Иванович, с чайком! — заулыбалась буфетчица.

— И представь, Иваныч, — продолжал рассуждать водитель пикапа, — этого недоделанного Виньковатого киевляне на семидесятой минуте на поле выпустили, а он взял и залепил нам в девятку! Просто срам! Это все судьи подстроили. Там два судьи хохляцких бегало, только третий был наш, ленинградец, и то офсайд профукал, шляпа!

— Кто?

— Из Питера судья, Шляпин, что ли, или Шляпа.

— Шляпин, как раз киевлянин, а наш — Белов, — поправил Букин. Он посмотрел на часы, бережно положил увесистый шарик из фольги на полочку и собрался уходить.

— Да, наш Белов! — вспомнил Тимофей. — Словом, продули мы киевлянам. Я от расстройства с ума сошел! После матча с ребятами по пиву врезали, а потом водочкой полирнули, — признался болельщик. — Сегодня не голова у меня, а чурбан на плечах. Еле за баранку сел. Такие вот дела, Иваныч!

— Отыграемся, — пообещал Букин. — Девятого им с командой Московского военного округа играть.

— МВО не московское «Динамо»! — сожалением произнес Тимофей. — Жаль, Иваныч, что динамовцы из чемпионата вылетели! Ну, Белов, предатель, офсайд не засчитал!

Снабженец утер вафельным полотенцем рот:

— Пошел, за товаром гнать надо. Лидка, пока! — Тимофей лукаво подмигнул толстой официантке.

— Пока! — недовольно зажмурилась Лидия.

Водитель ушел, сильно хлопнув дверью.

— Сломаешь, медведь! — вдогонку крикнула Лида. — Ну что с ним делать, Андрей Иванович, он скоро все разнесет!

— И я пошел, — не обращая на ее слова внимания, выговорил прикрепленный.

— Андрей Иванович! — сюсюкала Нюра. — Если вам что понадобится, вы звоните, я мигом!

Букин скрылся за дверью.

— Не нужна ты ему! — обращаясь к подруге, фыркнула Лида. — Выбрось дурь из головы!

— Не могу! — счастливо заулыбалась Нюра. — Он такой ладушка, Андрюша, соколик, особенный! Всегда буду его любить!

Убрав со стола чашки да плошки, Лида принялась протирать клеенку. Нюра заворожено смотрела на дверь, за которой скрылся возлюбленный.

— Газету читала, цены понизили, — скосившись на «Известия», проговорила Лида. — И на молоко, и на мясо, и на одежду — на все!

— Сталин народу обещал, — отозвалась буфетчица. — А тепереча, нету его, благодетеля!

— А мне, хоть Сталин, хоть кто, лишь бы хуже не было!

— Нельзя так про начальство! — строго заметила Нюра. — Забыла, где работаешь?