Царство. 1951 – 1954 - Александр Струев

— Хорошо как!

Весна стояла в разгаре, сочная, радостная, последние майские деньки. Отцветала вишня, вот-вот засинеет-забелеет вдоль дорог неповторимая, завораживающая взгляд сирень. Хрущев уселся рядом с Булганиным, предварительно, чтобы не помять, отодвинув в сторону его нарядный галстук, и уставился на подступивший лес. Юная, набирающая силу поросль лезла со всех сторон, распускалась, раскрывалась, благоухала. Они долго смотрели на это неудержимое буйство природы и молчали. Дело близилось к вечеру. Хрущев чуть пододвинулся, уступая место суетливому булганинскому адъютанту, который накрывал на стол. Николай Александрович с одобрением посматривал на своего Сережу, наблюдая, как тот прилежно расстилает вышитую фиолетовыми цветочками скатерть, расставляет тарелки, рюмки, режет сало, раскладывает колечками пахучую украинскую колбаску, выкладывает в отдельную мисочку копченую рыбку, открывает маринованные маслята и, наконец, откупорив коньяк, бережно разливает, не проронив на скатерть ни единой капельки. Министр Вооруженных Сил одобрительно кивал.

— Давай, Никита Сергеевич! — приподнял маршал.

Хрущев не хотел пить, он с ленцой потянулся за рюмкой, понимая, что с Николаем Александровичем, хочешь, не хочешь, а выпить придется, да и душевного разговора без ста граммов не получится.

Первую выпили безо всякого тоста. Булганин тут же налил по новой.

— Не напиваюсь такими дозами, ничего не чувствую, — показывая глазами на хрустальную рюмку-маломерку, заметил маршал.

— Не части, Николай! — удержал Хрущев, он пил по половинке.

— Ладно тебе, отдыхаем!

Они снова чокнулись. Никита Сергеевич закусывал копченым салом, не жалея при этом перехватывающего дыхание хрена, такого ядреного, что слезы на глаза наворачивались и ударяло в нос. Хватанув хренка, забавно замирал и не шевелился.

— Хо-рош! Ух, хорош! — сквозь слезы стонал он.

Булганин жадно жевал бело-розовую севрюжку.

— Рыбку возьми, Никита! И маслята мировые, смотри какие — один к одному!

— Рыбку съем, а грибы не буду, — утерев выступившие от забористого хрена слезы, отозвался Никита Сергеевич. — Я грузди соленые уважаю или рыжики, масленок — это не гриб, тем более маринованный.

— Не гриб, а что, овощ? — усмехался Булганин. — Маслята моя повариха готовила, — он подцепил грибочек вилочкой и отправил в рот. — Прелесть! — жуя, мычал Николай Александрович. — Умеет, умеет!

— Под грибы водку надо, — заметил Хрущев, — а мы коньяк хлещем.

— Ну, извини! Не знал, что ты такой разборчивый. Если скажешь, то сейчас же водку принесут.

— Ладно, лей свой коньяк!

Адъютант Булганина и прикрепленный Хрущева шумно парились, то и дело выскакивая на улицу, чтобы после раскаленной на березовых дровах парной окатить себя холодной водой, остудиться и снова на какие-нибудь три-пять минут забежать в пылающий жаром сруб. Воду черпали из высокой пятисотведерной бочки, стоявшей тут же, во дворе. Ночные холода поддерживали в бочке «вечную мерзлоту», и когда разгоряченные парильщики увесистым ковшиком выплескивали на себя леденящую воду — дух захватывало!

— А нырнуть туда слабо? — кряхтел красный как рак Букин, поглядывая на полнеющего булганинского адъютанта.

— Сам ныряй! — не соглашался красавчик-адъютант.

— Не-е-е, яйца отморожу! — басил хрущевский Андрей.

— Да ныряй ты! — подталкивал Букина задиристый адъютант.

— А-а-а-а!!! — истошно кричал Андрей Иванович, неуклюже запрыгнув в глубокую бочку. Он погрузился туда с головой, но сразу же вынырнул и стал выбираться обратно.

— Бабу бы сюда! — окатывая себя студеной водицей, улюлюкал разрумяненный адъютант, который не отважился, как Андрей, залезть в ледяную воду. Он, как маршал Булганин, отпустил усики и бородку, правда, растительность у молодцеватого красавца была жиденькая.

— Молодежь! — проговорил Хрущев, скосившись в их сторону, и, всем телом подавшись к товарищу, произнес: — Кончать с ним надо, Николай, не кончим мы, он нас прикончит одним махом, как мух!

— Кто? — насторожился Булганин.

— Берия! — заговорщически всматриваясь в глаза министра, вымолвил Никита Сергеевич.

— Не-е-е-т! — отмахнулся Булганин, взял бутылку и стал сосредоточенно разливать. Лицо его сделалось серьезным.

Хрущев обнял друга и прошептал:

— Кончит, Коля, кончит! И никто не спасется, ни твой всезнающий Маленков, ни подхалим Каганович, потому что никто не сможет с Лаврентием справиться, никому он не по зубам.

— Ничего Маленков не мой! — возмутился Булганин. — С чего ты взял?!

— Дело не в Маленкове, не во мне, не в тебе, а в нем, в Берии! В его гнилой сущности, в двуличии. Он достаточно документов собрал, чтобы нас в порошок стереть, Лаврентий времени зря не тратит. Почему начальника Следственной части по особо важным делам арестовал?

— Рюмина?

— Да, Рюмина.

— Почему?

— Потому что Рюмин и на тебя, и на меня, и на Маленкова показания даст, да еще и подтвердит, что мы людей уничтожали! Зачем бывшего министра внутренних дел Игнатьева подвесил?

— Зачем? — округлил глаза Булганин.

— Чтобы до меня добраться, ведь я органы курировал!

— Нет, Никита, мы ему не нужны, — запротестовал маршал. — Вот старики — другое дело: Ворошилов, Молотов, Каганович. Они в полной мере на власть претендуют, и тыкнуть могут, и место указать, потому что они самые близкие Хозяину были.

— Он всех кокнет, не сомневайся! — нахмурился Никита Сергеевич. — Смотри, что происходит, к заседаниям Президиума ЦК получаешь развернутую записку от Берии — что делать, как делать, его выводы мы единогласно закрепляем. Выходит, кто решает? Лаврентий решает! Для чего, думаешь, из тюрьмы Шахурина выпустил, маршала Новикова освободил, врачей?

— Неправильно их забрали, ошиблись!

— А других, кто остался сидеть — там не ошиблись? Он тех выпустил, где сам замазан не был. В народе сейчас что говорят? Говорят, Берия выпускает, говорят, Лаврентий Павлович — справедливый человек! Он тонко рассчитал!

— Если люди из тюрем возвращаются, я целиком за такие инициативы, — уныло проговорил Булганин. Выяснение отношений, склонение туда-сюда друга-Лаврентия ему было не по душе.

— Отнекиваешься! — покачал головой Хрущев. — А друг наш скоро всех съест! Ни меня, ни тебя, ни оруженосца Георгия не пожалеет. Помнишь, когда Каганович сказал: «Зачем по реабилитации врачей галдеж поднимать? Какая здесь сенсация?»

— Ну?

— Лазарь правильно подметил: опрометчивые поступки бросают тень на партию, на ее решения. А за решениями, Николай, конкретные люди стоят, и мы с тобой в их числе! Мы приговор врачам визировали, а ведь кто-то за содеянное должен отвечать!

— Страшно излагаешь! — отозвался побледневший как смерть Булганин.

— Правду тебе говорю!

— Я с Лаврентием вчера обедал. Никакого неприятного ощущения, обычный разговор, любезный, — поглаживая холеную бородку, отозвался министр Вооруженных Сил. — Ты страсти не выдумывай!

— Стра-сти! — скорбно протянул Никита Сергеевич. — Чую конец, как собака, чую!

— Тебе Берия новый дом дал, не дом, а дворец, — продолжал Булганин. — Обслугу увеличил, охрану, любезничает с тобой, а ты вздор несешь!

— И с тобой, Коля, любезничает. Только до поры до времени он с нами любезничает, — уныло отозвался Хрущев. — И охрана наша — его люди, считай, мы уже под арестом.

Булганин насупился. Он перестал есть и недовольно оттопырил губы:

— Горячишься ты, еще раз повторяю! Молотов, Каганович, Ворошилов — вот фигуры, они ему соперники, не мы! Мы Лаврентию помощники, верные друзья.

— Фигуры! — хмыкнул Никита Сергеевич. — Сначала он по тем фигурам е…нет, а потом по нам!

— Наша, ваша! — раздраженно выкрикнул Булганин, разливая коньяк. — Давай лучше за нас, чтоб враги сдохли!

В этот раз Хрущев выпил до дна и закусил хваленым булганинским масленком.

— А ничего грибок, не соврал!

— Вечно ты придираешься! Говорю, маслята мировые, а ты мордой крутишь.

— Не мордой, а лицом или более благородно — носом, — смеясь, заметил Никита Сергеевич. — Ты же интеллигентный человек, Николай!

— Ну тебя к черту!

— Дай-ка еще грибка…

Николай Александрович приподнялся, взял плошку с грибами, осторожно поддев ложечкой, выудил с пяток отборных маслят и переложил на хрущевскую тарелку.

— Торопишься ты, брат, с выводами! — Николай Александрович с укором посмотрел на товарища.

Они замолчали. Смеркалось.

— Да ну его в пень! — выходя из оцепенения, встрепенулся маршал и потянулся за бутылкой.

Выпив, министр Вооруженных Сил с ненавистью отпихнул рюмку:

— Подсовывают всякую мелочь! Знают же, не люблю из таких пить! — Рюмки были маленькие, граммов по тридцать.