Двойная спираль. Забытые герои сражения за ДНК - Гарет Уильямс

Физиологический конгресс[267] в Эдинбурге начался с лекции Дж. Дж. Р. Маклауда (Торонто) об инсулине, который вскоре принес ему Нобелевскую премию, и закончился выступлением еще одного нобелевского лауреата, Ивана Павлова (Санкт-Петербург). Тем не менее все внимание досталось меланхоличному непритязательному человеку, чья жизнь протекала так мирно. Когда Коссель вышел на сцену, чтобы прочитать лекцию, все 500 делегатов вскочили со своих мест и несколько минут аплодировали ему стоя.

Все поднялись со своих мест не только из-за блестящих научных достижений Косселя или счастливых воспоминаний о конгрессе, организованном в Гейдельберге им самим. Двумя годами ранее газета New York Times опубликовала едкую статью[268] о документе, который вызывал возмущение, когда был впервые опубликован в 1914 году, сразу после немецкого «Изнасилования Бельгии». «Манифест девяноста трех»[269] был написан, чтобы оправдать немецкую агрессию. 93 интеллектуала настаивали на том, что Германия не хотела войны; из-за неподвластных им сил «было бы самоуничтожением» не пойти в Бельгию. Да, граждане Бельгии были убиты, но только если это «диктовалось самой крайней необходимостью» и немецкие войска «с тяжелым сердцем были вынуждены в возмездие применить обстрел части Лувена» за коварство его обитателей.

Через три года после окончания войны газете Times удалось связаться с 67 из оставшихся в живых подписантов; 60 из них выразили сожаление, «в некоторых случаях почти доходящее до угрызений совести», а другие заявили о своем незнании о том, что подписывали. Редактор Times не скрывал своего презрения: «В обоих случаях они показали себя недостойными когда-либо считаться людьми, принципиальными в интеллектуальных или моральных вопросах. Если они стали лгать о фактах войны, то где гарантия, что они не станут так же бойко лгать о фактах химии, геологии или биологии».

К 93 интеллектуалам принадлежали многие из величайших немецких ученых, в том числе лауреаты Нобелевской премии: Эмиль Фишер (химия, 1902 год), который внес ясность в сахара и пурины; Адольф Байер (химия, 1905 год), изобретатель индиго и барбитуратов; Вильгельм Рентген (физика, 1901 год), открыватель рентгеновских лучей; Макс Планк (физика, 1918 год), отец-основатель квантовой теории; и Фриц Габер (химия, 1918 год), изобретатель синтеза аммиака и организатор операции «Дезинфекция».

Но не Альбрехт Коссель (физиология или медицина, 1910 год). Мы полагаем, что горячо любимая Косселем Луиза, если бы она прожила еще год и увидела, куда привел Германию национализм, была бы горда им.

Глава 9

Печальный конец многообещающего кандидата

Сегодня мы представляем ДНК как чрезвычайно длинную молекулу, в которой прописаны все миллиарды элементов генома человека. Зная истоки такого понимания, мы можем также представить двойную спираль как переплетение нитей исследования, представляющих собой «химию ДНК», «структуру ДНК» и «гены». Однако в начале 1920-х годов не было и намека на подобную взаимосвязь. Каждая из нитей исследования казалась идущей изолированно через концептуальный вакуум, исключавший все остальные направления. И любая попытка связать все нити в единое целое была бы отвергнута как сумасбродство, а не скачок вперед, вдохновленный всесторонним подходом.

После Первой мировой войны нить, символизирующая направление «гены», постоянно продвигалась вперед. Даже Уильям Бэтсон, первоначально видевший «значительные трудности»[270] в признании хромосом хранилищами наследственной информации, был беззастенчиво соблазнен идеей генов на ниточке. В декабре 1921 года Бэтсон отправился в Торонто, чтобы принести покаяние перед Американской ассоциацией содействия развитию науки. В своей приветственной речи[271] он восхищался «чудесами цитологии, которые до недавних пор я видел как бы сквозь тусклое стекло, гадательно» и добавил: «Я приехал в эти рождественские дни, чтобы принести дань уважения звездам, которые взошли на Западе». Ярчайшей из этих звезд был тот самый «тупоголовый» Томас Хант Морган, которого Бэтсон столь презирал десятилетием раньше и который стал мировым лидером в генетике, теперь уже устоявшейся науке, обязанной Бэтсону своим названием.

Несколькими месяцами позже Морган был приглашен в Лондон Королевским обществом для прочтения Крунианской лекции в 1922 году. Конвейер «Мушиной комнаты» продолжал штамповать новые мутации, и Морган мог сообщить о последовательности более чем 2000 «факторов» на четырех хромосомах дрозофилы. Его выступление было настолько блестящим, а доказательства настолько вескими, что никому бы теперь и в голову не пришло опровергать его утверждение, что «гены – это материальные частицы, расположенные в хромосоме и являющиеся ее составными частями».

Тем временем исследования в области химии и структуры нуклеиновых кислот не шли вперед так гладко. Некоторое время эти нити исследования шли в никуда, и их вскоре должны были обрезать – два человека, знавшие об этих соединениях больше, чем кто-либо другой.

Когда для всех остальных война закончилась, для Феба Левена продолжали греметь бои. Продолжались перестрелки с запальчивым Уолтером Джонсом из университета Джонса Хопкинса и, в стенах Рокфеллеровского института, с Саймоном Флекснером. Джон все еще настаивал на том, что неопознанный сахар в тимусной нуклеиновой кислоте является гексозой и пользовался любой возможностью, чтобы разозлить Левена; естественно, его имя оставалось под запретом в лаборатории Левена.

Флекснеру не удалось[272] умерить расходы Левена. Его раздраженные фразы «Вы удивляете Исполнительный комитет… Казначей не будет оплачивать счета сверх установленного бюджета» пропускались мимо ушей; то же относилось и к печальному высказыванию: «Один момент грозит испортить наши в остальном хорошие отношения – бюджет». Парочка сцепилась и из-за резонансного ограбления[273] на Центральном вокзале в Нью-Йорке. В июле 1923 года Иван Павлов совершил турне по Америке, направляясь на празднование столетия Пастера в Париже и Международный физиологический конгресс в Эдинбурге. Возбужденный покорением Нью-Йорка Павлов только сел на поезд, отправлявшийся в Йель, как два хулигана схватили 74-летнего ученого и вытащили у него кошелек и паспорт. Этот инцидент привел в замешательство тех, кто принимал Павлова в Америке, и стал поводом для сенсационного заголовка в New York Times: «Русскому ученому запрещен въезд в Британию». Дружелюбный русский эмигрант спас положение и помог с деньгами и визой как раз вовремя, чтобы Павлов мог отплыть в Англию. Спасителем великого ученого был его бывший студент Феб Левен, а средства поступили из казны Рокфеллеровского института. Как и ожидалось, Флекснер отчитал Левена, на этот раз за нарушение институтского правила, запрещавшего сотрудникам принимать участие в какой-либо «политической» деятельности.

Именно благодаря Павлову в 1929 году после 20-летних попыток Левену наконец удалось определить неуловимый сахар тимусной нуклеиновой кислоты. Свежее сообщение о том, что пищеварительный