Иванов, Петров, Сидоров - Сергей Гужвин

— Волостные старшины. Подожди, — в который раз притормозил Николай, — ещё ничего не решено с мужиками. Анисимыч вон молчит многозначительно.

— Да, — староста кивнул, — буду разговаривать с мужиками. И еще вот какая закавыка, чтобы молодой мужик выделился, изба нужна. Николай Сергеич, если поможете лесом…

— Не вопрос, — махнул рукой Иванов, — рубите у меня в лесу, на твоё усмотрение. Ты народ знаешь, тебе и карты в руки. Хорошо, с землёй более-менее устаканили. Со скотом что будем делать?

— А что со скотом? — удивился Петров, — как я понял, всё упирается в корм. Содержи у себя под боком столько, сколько позволяет родная десятина, и сколько купишь травы. Зачем какое-то специальное лимитирование? Это дело будет само регулироваться. У нас тут район хлеборобный, а не животноводческий, можно даже общественного стада не держать.

— А навоз? — усмехнулся Иванов, — хозяин навоз из-под своей скотины повезёт на свою десятину, а не на общее поле. А навоз — это урожай.

— Ну, и кто мешает завести колхозное стадо? Или как будет правильно — "АКОвское"?

— "АКОвское", "АКовец" — звучит двусмысленно, — включился Сидоров, — у меня отец воевал против АКовцев, — и посмотрев на удивлённые лица друзей, пояснил: — АК — польская Армия Крайова, воевала против нас.

— Ах, вот ты о чём, — протянул Петров, — ну, Лёша, посуди, сейчас-то её нет, и по-видимому не будет вообще. Этак шарахаться от каждой ассоциации… — он покрутил головой, — понимаешь, выражение "голубые ели" сейчас означает красивые ёлки, и больше ничего, — Петров расхохотался.

— Точно, — Николай тоже засмеялся, — например, слово "коммунист" сейчас не ругательное. Коммунизм пока еще только призрак, и бродит где-то по Европе, к нам сюда ещё не заглядывал. Как и свастика. Она тоже пока еще только символ благоденствия и плодородия — солнцеворот. Под этими знамёнами ещё не успели дров наломать. Не верите? Кирилл, принеси-ка рушник.

Кирилл принёс длинное, домотканое, льняное полотенце. Чисто белое посредине, на хвостах расшитое красным затейливым узором. В узор были вплетены маленькие и большие свастики, заворачивающиеся вправо и влево.

— Ха! — удивлённо воскликнул Сидоров, — надо же, фашистское полотенце!

— И "фашист" слово приличное. Убедились? — Иванов отдал полотенце не менее удивлённому трактирщику, — а вот "социалист" — слово вполне уже с нагрузкой. Социалисты-бомбисты уже успели рвануть Александра II. Один такой нас в усадьбе дожидается, — Иванов хлопнул в ладоши, — итак, подведём итог.

В течение пятнадцати минут Николай на листочке набросал примерный план по пунктам, кто и что делает. Прочитал его вслух. Возражений и дополнений не было.

— Кирилл, сколько с нас? — позвал трактирщика Иванов.

— Ваше благородие, — появился за стойкой вахмистр, — не обижайте, всё за счет заведения.

— Жену и детей корми за счет заведения, — Николай хлопнул серебряным рублём по столу, — спасибо, всё было вкусно.

Поднялись и вышли из харчевни. Староста со всеми раскланялся и отправился по своим делам.

— Поехали домой? — спросил Иванов друзей, — у нас там пленный, его нужно уже сегодня отправить в уезд. А хотелось бы переговорить с ним. Интересно, как он докатился до такой жизни.

Друзья расселись на лошадей и направились по главной улице Гордино в сторону усадьбы.

Глава 11 Париж

В среду, после переезда, собрался монархический совет.

Впрочем, произошедшее за эти дни действо, с натяжкой можно было назвать переездом. В понедельник пригнали из мебельного супермаркета здоровенный фургон с новой мебелью, и до полуночи собирали и расставляли её в новом доме. Во вторник перевезли с квартир личные вещи, бросив видавшую виды старую мебель на произвол. Короче, с удовольствием уменьшили счета на банковских карточках, и с энтузиазмом носились по комнатам, расставляя и распихивая.

Между тем, в этот день, за ужином, Император сказал Иванову:

— Николай Сергеевич, не могли бы Вы позвонить Вашим друзьям и вызвать всех завтра утром на аудиенцию? Мне самому крайне неловко звонить, это всё-таки Ваши друзья.

— Конечно, Ваше Императорское Величество, сейчас же позвоню.

— Николай Сергеевич, мы с Вами прекрасно понимаем, насколько нелепо звучит такое обращение в двадцать первом веке, но ведь Вы и Ваши друзья собираетесь отправиться в век девятнадцатый, поэтому, чтобы не отвыкать-привыкать и не попадать, впросак в будущем, в смысле — в прошлом, думаю целесообразно оставить все, так как есть.

— Согласен с Вами, Ваше Императорское Величество, и позвольте уточнить, кого Вы имели в виду, говоря "собрать всех"? Меня, Петрова и Сидорова?

— Нет, я имел в виду обе семьи, в полном составе, вместе с детьми.

— Хорошо, Ваше Императорское Величество, во сколько?

— В десять часов.

Иванов кивнул: "Будет сделано".

Вечерний звонок Иванова застал Сидоровых врасплох. Если Петровы ждали его, то у Сидоровых разговор с дочерью был впереди.

Дарья была похожа на мать, брюнетка с большими тёмными глазами, в которых пряталась насмешливая искорка, и с милыми ямочками на розовых щёчках. К переездам за свою недлинную жизнь она привыкла, и восприняла этот как обычный, очередной. Сидоровы в своей Дашеньке души не чаяли, и поэтому старались, по возможности, оберегать её от всех жизненных проблем. Вот и сейчас, Алексей, свой рассказ о произошедшем, как мог, сглаживал, тщательно подбирая слова, и страдальчески морщился, когда приходилось говорить страшные вещи.

Дарья слушала спокойно и внимательно, только улыбалась и поглядывала на мать, ожидая, наверное, что та засмеётся и скажет, что папа пошутил. Но мама не засмеялась, напротив, достала из сумочки кредитную карту и молча, положила на стол, и это все уже не было похоже на шутку.

— А кем мы там будем? — спросила Даша, — графьями, князьями или крестьянами? — и, не удержавшись, засмеялась.

— Почему обязательно графьями? — удивился отец, — ты вспомни, что было со всеми графьями в семнадцатом году. А крестьянствовать мы не умеем. Так что там, так же как и здесь, будем служивыми. Служить будем Родине.

— А как же школа, мой аттестат?

— Дашенька, так ты здесь окончишь школу, не волнуйся. Туда, — Алексей почему-то показал пальцем в потолок, — отправятся наши копии. А когда окончишь школу, сознания синхронизируем. Нынешние одиннадцать классов никак не меньше, чем гимназия, я думаю, ты там сможешь поступить в университет какой-нибудь, тот же Санкт-Петербургский. Сдать экстерном выпускные экзамены в гимназии, и поступить в университет.

— Я могу подумать или выбора у меня нет?

— Боюсь, что нет. Я же говорю, что здесь скоро жизнь закончится. Ты же взрослая, должна понять.

— Да, понимаю, а с подружками я смогу проститься?

— Зачем? Здесь всё останется по-прежнему. До… до катаклизма. Завтра Император собирает совещание. Мы должны быть. Утром позвони в школу и скажи, что не сможешь прийти.

— Я сама позвоню классной, — сказала Ирина, — придумаю что-нибудь.

Петровы и Сидоровы вышли из дома в половине десятого. Идти было всего ничего, и через несколько минут они уже были у Иванова. Николай провёл их в зал на первом этаже, и рассадил по диванам и креслам. На все вопросы ответил "Потом", и пошел за Императором.

Дарье Император понравился сразу. Такой Император не мог не понравиться шестнадцатилетней девушке. Николай вошёл в белом мундире с золотыми эполетами, голубая лента через плечо, на груди несколько звёздных орденов. Сидоров вскочил, приветствуя Государя, за ним встали и все остальные, всё-таки люди были вежливые.

— Ваше Императорское Величество, — сказал Иванов, — разрешите представить Вам… И назвал всех по-очереди. Дашенька Сидорова, которую представляли последней, сделала книксен и зарделась.

Николай поздоровался со всеми поклоном головы и сказал: — Дамы и господа, примите мою благодарность за то, что проявили желание помочь мне исправить то ужасное положение, в каком оказалась Российская Империя ныне. Я осознаю всю свою ответственность за произошедшее в двадцатом веке и выражаю уверенность, что смогу это исправить с Божьей помощью. А так же с Вашей помощью, уважаемые дамы и господа. Но есть одно затруднение. Вы не являетесь подданными Российской Империи и Государя Императора. Юридически вы все подданные и граждане другого государства. Для того чтобы на вас распространялись права и обязанности подданных Российской Империи, и я мог принять Вашу помощь, вы должны принять присягу на верность подданства Российскому Государю Императору. Дело это добровольное, не желающих я неволить не вправе. Николай Сергеевич, раздайте присяжные листы, пожалуйста.

Петрову стало кисло на душе. Он ожидал спокойного разговора по душам, знакомства и всего такого прочего, а Император взял быка за рога — вздумал приводить их всех к присяге. Сейчас пацаны как взбунтуются, особенно, старший. Как выдаст: "Ты кто такой?". И Кольша, гад, не предупредил!