Перестройка-2. Что нам готовит Путин - Валентин Акулов

Веберовское определение власти восходит к Римскому праву. Рим стал империей (от латинского imperium - властвование, владычество, господство) лишь после того, как завоевал другие страны и народы. Отношения между ним и этими странами строились по принципу «господства-подчинения»: метрополия - колонии разного статуса; имперский (властвующий) римский народ - подвластные ему другие народы, не являвшиеся римскими гражданами. Эта римская практика нашла отражение в римском правосознании, была воспринята западноевропейской традицией и экстраполирована на любую власть. Но, например, в христианстве власть рассматривается не как подчинение и господство, а как служение. Ибо ведь и «Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы служить и отдать душу Свою для искупления многих» (Лк., 10, 45). Церковная власть - это именно служение, а не властвование. Пастырь служит пастве, а не подчиняет ее или властвует над нею. То же - царская власть. «Государева служба» - это не служба государю, а служба государя, и служить государю значит служить не государю лично, а государству, значит отправлять государственную службу: «Итак, слушайте, цари, и разумейте. от Господа вам дана держава и сила от Всевышнего, Который исследует ваши дела и испытывает намерения... Царь разумный - благосостояние народа». Если следовать логике Вебера и автора статьи, подучается, что народ как «источник власти» формирует эту власть, дабы она господствовала над ним. Откуда, спрашивается, у народа такой мазохизм? Если власть - это «отношение господства-подчинения», а демократия в ее изначальном смысле - прямое народовластие, то над кем господствовали античные афиняне?

Полис по-древнегречески - город, полития - управление городом (администрация), демократия - власть народа, т. е. народное городское самоуправление. Так декретирует этимология. Если исходить из ее предписаний, то политика - это деятельность по управлению государством, а государственная власть - органы этого управления. Конечно, к этимологии необходимо подходить с известной мерой осторожности, ибо слова имеют обыкновение менять свое значение в процессе исторического развития. Но и игнорировать этимологию нельзя, ибо слово, обозначившее то или иное явление, несомненно, отражает какие-то существенные признаки данного явления. К тому же и политическая практика не вписывается в формулу власти Вебера. Да, чиновники сплошь и рядом рассматривают свои отношения с народом в духе веберовской формулы «господства-подчинения». Но чиновников нужно ставить на место, а не освящать их нелепые притязания именем науки. Так что совершенно напрасно Ореховский подымает заздравный кубок за западных учителей своих.

Постулировав «невыводимость» шмиттовского политического критерия («различение друга и врага»), автор, как и следовало ожидать, в нарушение этого своего постулата тутже начинает искать критерий уже для различения «друга и врага». И находит его «в лояльности к определенным ценностям, вокруг которых происходит объединение противостоящих социальных групп». Критерий, прямо скажем, пустячный, ибо для одной «социальной группы» ценность могут представлять блондинки, а для другой, ей противостоящей, брюнетки, для первой ценностью будет либерализм, для второй - «севрюжина с хреном» (Салтыков-Щедрин). Если же учесть, что политика в силу этого, счастливо найденного автором критерия из деятельности «по перераспределению власти» трансформируется у него в деятельность «по утверждению определенных ценностей», то оная деятельность начинает сильно смахивать на противостояние «остроконечных» и «тупоконечных» граждан Лилипутии. В лучшем случае политическая деятельность сводится к «идеологической работе», ибо идеология - это и есть система взглядов, аккумулирующая ценности социальных групп.

Спрашивается, зачем автору все это потребовалось? Ответ очевиден: чтобы за весьма расплывчатыми «ценностями» закамуфлировать действительно «невыводимый» критерий, разделяющий социальные группы - отношение к средствам производства. Скрыть тот фундаментальный факт, что политические отношения суть лишь отражение отношений экономических, а политическая борьба в сущности своей есть борьба не за «перераспределение власти» (такое крохоборство и такая возня - удел буржуазных партий), а деятельность, направленная на смену формы собственности, смену системы экономических отношений. Воля ваша, но иной причины я не вижу: профессионал такого класса не может не понимать элементарных истин экономической и политической науки. И в критике марксизма нужно соблюдать меру, чтобы не выглядеть в глазах научной общественности совсем уж профаном.

Раздел, касающийся принципов формирования власти в различных типах государств, я комментировать не стану. Вся эта схоластика не представляет ровно никакого интереса. Остановлюсь лишь на одном утверждении автора, которое, напротив, обойти молчанием никак нельзя. На основании своего анализа Ореховский приходит к выводу, что «между «социалистической» и «капиталистической» демократией в политическом смысле нет принципиальных различий». Такой вывод возможен при условии абсолютного непонимания сущности советской формы власти. Впрочем, это беда не одного Ореховского. Годами и десятилетиями расхаживая в «верных ленинцах», наша «политическая элита» так и не удосужились  поинтересоваться, почему Ленин с таким презрением всегда говорил о «буржуазном парламентаризме», противопоставляя ему власть Советов.

Сколько аттической соли было изведено либердемами по поводу ленинской «кухарки». Эти остряки верны себе. Они, во-первых, никогда ничего не дочитывают до конца, во-вторых, фатально не способны понимать даже то, что дочитывают. Мысль Ленина была истолкована ими в том смысле, что политическая деятельность не требует никакой подготовки. Это, конечно, полнейший вздор, ибо у Ленина далее следует: «если ее научить». Так что дешевое остроумие хохмачей из либердемовского вертепа бьет мимо цели. Ленин потому и ухватился за Советы, что усмотрел в них форму прямого народовластия. И был отчасти прав, ибо Советы действительно реализуют идею прямого народовластия. Разумеется, в той мере, в какой она вообще может быть реализована в современных условиях.

Это тема особого разговора. Здесь укажу на три «признака» советской формы власти, принципиально отличающих ее от буржуазного парламентаризма: 1) Советы исключают возможность формирования корпорации профессиональных политиков, политиков по роду деятельности, самопровозгласивших себя «политической элитой». Эта «элита», в сущности, есть не что иное, как каста политических перекупщиков, торгующих интересами и голосами избирателей. А весь ее разрекламированный профессионализм полностью и без остатка исчерпывается тем, что работает она «на постоянной основе», т. е. ник какому иному, созидательному труду и не способна, и не приучена. Советская номенклатура, намозолившая глаза нашим либердемам, это не «элита», а всего лишь чиновничество, без которого не может обойтись никакая политическая система. Все руководящие должности были в СССР выборные; 2) Советы формируются по производственному (куриальному) критерию, предполагающему представительство в них всех групп населения в соответствии с социальной структурой общества. В отличие от буржуазной партийной системы, представляющей собой «круговорот элиты»; 3) в Советской форме власти практически реализуется принцип разделения представительной (законодательной) и исполнительной власти. Советский «парламент» выполнял три функции: представительную, законодательную и контрольную. Народные депутаты информировали исполнительную власть о ситуации в стране. И делали это в высшей степени профессионально, ибо находились в гуще жизни, хорошо знали проблемы, возникавшие в тех или иных ее сферах и требовавших своего незамедлительного решения. Сами депутаты не разрабатывали законы. Законы разрабатывали профессионалы, работавшие, как правило, в органах исполнительной власти. Депутаты лишь обсуждали их и принимали. И делали это опять же в высшей степени профессионально, ибо прекрасно знали, о чем в них идет речь. Это были законы, разработанные по их инициативе и поручению, законы, касавшиеся их прямо и непосредственно, законы, по которым им предстояло жить. Как полномочные представители народа депутаты, наконец, осуществляли контроль за деятельностью исполнительной и судебной власти. В отличие от «буржуазной демократии», в которой власть контролирует самое себя, а разные ее «ветви» выполняют по отношению друг друга функцию соглядатая. Те деформации, которые претерпела система власти Советов в СССР, в особенности начиная с хрущевской распутицы, не могут быть экстраполированы на сами принципы ее формирования.

Я специально акцентирую внимание на профессионализме Советов. Ибо нынешние так называемые «профессиональные парламенты» на самом деле отличаются крайним непрофессионализмом. Законы, которые они принимают, разрабатываются, за редким исключением, отнюдь не депутатами в комитетах и комиссиях парламента, поэтому парламентарии смутно представляют себе, о чем в них идет речь. Они весьма далеки от тех проблем, которых эти законы касаются, а сами законы - от реальных потребностей жизни. Профессиональны они лишь в том, что касается усиления собственной власти и расширения собственных привилегий. Такой казус, как мебельщик в роли министра обороны, а вчерашняя цветочница - в роли вице-премьера, в советской системе власти был совершено невозможен.