Перестройка-2. Что нам готовит Путин - Валентин Акулов

Анализ программных документов этого чада политического мезальянса лишь убеждает: сохранение монопольного положения «Единой России» и возвращение Путину переданного Медведеву во временное пользование президентского кресла - вот «сверхзадача» Фронта. Никакой политики, одна сплошная политтехнология. И набившая оскомину риторика. Никакого сколько-нибудь политически значимого противостояния между Медведевым и Путиным в реальности не существует. Это - ягодки, выращенные в одном и том же палисаднике, заложенном Собчаком. Поэтому людям, действительно озабоченным судьбой России, нужно сказать этим соискателям кремлевского «стола» то, что говорили в подобных случаях наши предки: чума на оба ваших дома. Лучше уж смотреть футбол, нежели состязания нанайских мальчиков.

2011 г.

Перестроечные шлягеры о «мотивации». Постперестроечные - о «инновации»

В № 39, 41 «ЭФГ» за 2010 год помещена статья доктора экономических наук профессора П.А. Ореховского «Власть и инновации», представляющая собой перепечатку из журнала «Общество и экономика». Что же такого примечательного обнаружила редакция в статье уважаемого экономиста, что сочла необходимым познакомить с ней читателей газеты? Тема, конечно, актуальна, но ведь одной актуальности темы еще недостаточно. Нужны новые идеи, новые решения, и не просто новые, но и должным образом аргументированные.

Что же предлагает П.А. Ореховский? Автор задается вопросом: почему реализация любого инновационного проекта в сфере экономики всегда сопряжена с неимоверными трудностями, а зачастую вообще бывает обречена на провал? Ученый считает, что дело тут не в злой воле властей, их желании сохранить статус-кво, не в непрофессионализме исполнителей, их неумении взяться как следует за дело, не в технических, технологических, финансовых и прочих материальных возможностях. Дело, по его мнению, в том, что «любая инновация представляет собой перераспределение власти и в качестве такового влечет за собой не только экономические, но и социальные, политические последствия». Доказательство этой «гипотезы» и составляет сверхзадачу статьи.

Закономерности, о которой идет речь, не понимали, по убеждению автора, ни экономисты, ни социологи. Поэтому экономистов ставило буквально в тупик часто «экономически иррациональное» поведение власти (та же, скажем, «большая мелиорация», проводившаяся в СССР, или строительство новых заводов при катастрофической нехватке рабочих рук), а социологи и политологи, как правило, не видели связи между экономическими инновациями и социальными конфликтами. Ссылаясь на авторитет Ф.Хайека и Л. Мизеса, автор в качестве примера приводит марксизм, который «игнорировал проблему отсутствия мотивации к экономическим инновациям у «передового класса» при социализме». Что и предопределило, надо понимать, провал и брежневской «пятилетки качества», и горбачевского «ускорения», и за что социализм в конце концов поплатился.

Прежде, чем обратиться к «гипотезе», - парочка сопутствующих вопросов. Вопрос первый: это на какой же эмпирической или теоретической основе покоится вывод Хайека и Мизеса о том, что у «передового класса» при социализме нет мотивации к инновациям»? Вопрос тем более уместный, что Хайек, по компетентному свидетельству Майкла Эллмана, вообще не был знаком с практикой социалистического строительства. Вопрос второй: из чьего пальца - Хайека или Мизеса - высосано то заключение, что марксизм вообще не рассматривал проблему мотивации при социализме? Вопросы, впрочем, риторические, и ответ лежит на поверхности. Хайек и Мизес как истые либералы и монетаристы не видят иной мотивации, кроме той, которой была одержима старуха-процентщица Достоевского из романа «Преступление и наказание». А поскольку у «передового класса» при социализме такой мотивации действительно нет, то отсюда и вывод: нет вообще никакой мотивации. И не только к инновациям, ной к производственной деятельности вообще. А раз так, то и социализм Маркса -химера.

Слышали мы этот «перестроечный» шлягер. Слышали во всяком исполнении - ив сольном, и в хоровом. Слышим и сегодня с кремлевского властного насеста: тормозом-де медведевской (лучше - медвежьей) модернизации является русский народ. Вот только как быть с движением рационализаторов и изобретателей, которое приняло в СССР поистине массовый размах? Напрашивается здесь и такой вопрос: ну а при капитализме - есть ли у «передового класса» мотивация к инновациям при капитализме? По-видимому, тем более нет, поскольку любая инновация ведет здесь к сокращению рынка труда. Доказательство тому - движение луддитов в Англии, подлинный смысл которого Маркс и Энгельс по свойственной им политической слепоте, конечно же, так и не поняли.

Но если все это так, то возникает третий и последний вопрос: а в самом ли деле «передовой класс» является передовым? Не является ли он, напротив, классом реакционным, поскольку, не имея мотивации к инновациям, бревном торчит на пути научно-технического прогресса? И не приспела ли пора вообще отправить социологическую теорию марксизма на историческую свалку? Ведь радениями Хайека, Мизеса и «примкнувшего к ним Ореховского» доказано как дважды два четыре, что основное противоречие капитализма, которое Маркс квалифицировал как противоречие между трудом и капиталом, в сущности своей есть противоречие между буржуазией как субъектом инновационного развития и пролетариатом как субъектом застоя, между носителями двух альтернативных идеологий - идеологии социального прогресса, представленной буржуазией, и идеологии социального регресса, представленной пролетариатом. Именно в этом, а вовсе не в отношениях собственности, нужно искать и корни классовой борьбы. В преддверии грядущей тотальной компьютеризации производственных процессов, которая, по прогнозу директора российского Института проблем глобализации М.Г. Делягина, сделает излишним большинство работоспособного населения, такое переосмысление теории классов и классовой борьбы весьма своевременно и продуктивно. Если не в теоретическом отношении, то в плане идеологического обеспечения текущей политической практики. Браво, профессор, воистину наука становится непосредственной производительной силой! Мне скажут, что Ореховский всего этого не говорит. А зачем говорить? Есть посылки, а уж заключение из этих посылок читатель как-нибудь сделает и сам. На то ему и логика дадена.

Перейдем к «гипотезе». Собственно, «гипотетического» в ней почти что ничего. Ясно ведь как Божий день, что любая инновация в экономике влечет за собой существенное изменение в содержании производства, а это, в свою очередь, не может не вести к изменению его формы, системы взаимосвязей между субъектами производства, а следовательно, так или иначе и к «перераспределению власти». Так что «гипотетическим» в гипотезе Ореховского является разве что то, что именно это «перераспределение власти» и является тормозом любой экономической реформы. Однако так ли это? И если так, то каковы механизмы этого торможения?

Последуем за автором статьи, который справедливо указывает на то, что начинать надо с четкого определения вводимых понятий. Итак, что такое власть? В согласии с М. Вебером, автор под властью понимает «отношения господства-подчинения между людьми». Под политикой, соответственно, -«деятельность по перераспределению власти в рассматриваемом социуме». Однако этого, по его мнению, недостаточно. Необходим критерий, с помощью которого можно было бы отличить политическую деятельность от всякой другой. Таковым, по его мнению, является критерий, предложенный немецким политологом К. Шмиттом, относившим к политической деятельности деятельность, основанную на различении «друга и врага». Само же понятие «друга и врага» предполагает, по Шмитту, такую степень отчужденности, что возможные конфликты между ними «не могут быть разрешены ни предпринятым заранее установлением всеобщих норм, ни приговором «непричастного» и потому «беспристрастного» третьего».

Но если политическая деятельность - это «деятельность по распределению власти», то совершенно непонятно, зачем потребовался еще какой-то дополнительный критерий для ее спецификации. Если политическая деятельность предполагает такую степень отчужденности между субъектами политического процесса, которая исключает возможность установления каких бы то ни было «всеобщих норм», то такая деятельность в принципе невозможна. Даже война как крайнее средство разрешения противоречий между политическими субъектами имеет определенные правила, зафиксированные в актах международного права. И потом: что это за «невыводимый» критерий политической деятельности, основанный «на различении друга и врага»? Почему он «невыводимый»? Ведь для того, чтобы отличить друга от врага, в свою очередь, нужен критерий их отличия -друзьями и врагами не становятся без всяких на то оснований. Наконец, если один человек увел у другого любимую жену, ясно, что их отношения будут строиться на «критерии различения друга и врага». Значит ли это, что эти отношения будут носить политический характер? А возможный мордобой, учиненный ими, следует ли отнести к сфере политической деятельности? Да понимают ли эти господа, что они говорят и что пишут?