Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде - Валерий Вьюгин

Культурное «опоздание» Г. П. Блока к Серебряному веку было связано с его происхождением: он принадлежал к среде петербургского чиновничества, «правоведам»: его общий с А. Блоком дед, Лев Александрович, был правоведом, отец, Петр Львович, служил адвокатом в Министерстве финансов. Георгий Петрович пошел по их стопам: после окончания Александровского Лицея поступил на службу в первый департамент Правительствующего Сената и к 1914 году был уже надворным советником и камер-юнкером[540]. В юности у него, как у многих молодых людей, были «литературные порывы»[541]: состоя в студенческие годы в редакции «Лицейского журнала», пополнявшегося в основном за счет произведений его редакторов, Георгий Петрович поместил в нем два стихотворения и несколько рассказов, свидетельствующих о его неплохих литературных способностях[542]. Однако подлинный идеал собственного будущего — романтизированную мечту о карьере государственного чиновника — Блок описал в рассказе «Гроза» («Лицейский журнал». 1907–1908. № 5. С. 348–365; № 6. С. 415–440): герой рассказа Щебнёв, блестящий тридцатипятилетний чиновник, только что успешно составил некий государственный проект исключительной важности; Щебнёв физически исключительно крепок и здоров, очень счастлив, глубоко нравственен и религиозен, в его просторном петербургском кабинете царит приятнейшая атмосфера «трудового, упорного и блестящего карьеризма»[543], он обожаем женой и сыновьями, имеет большое государственное значение и даже знаменит, хотя, конечно, у него есть враги и оппозиция (представленные описанными с ироническим пренебрежением либеральными типами — студенткой в пенсне и студентом-гувернером, читающим «Русскую мысль»). В родовой усадьбе, куда он приезжает отдохнуть после успешного завершения своего чиновничьего подвига, ему наносит визит некто с сомнительной фамилией Мациевский, невнятно, но угрожающе предлагающий Щебнёву перейти на «их сторону». Получив гордый отказ, Мациевский подло убивает Щебнёва.

Эта мечта Г. П. Блока, начавшая осуществляться в 1910-е годы, была разрушена революцией: в лицейском рассказе он мечтал к 35 годам стать видным государственным чиновником антилиберального толка, и вероятно стал бы, а оказался в 1921 году «33-летним младенцем, трепетно вступающим на страшное, неизведанное поприще» литературы[544]. Однако культурное опоздание Г. П. Блока относительно сверстников, которые ближе были причастны к литературной жизни 1910-х годов, своеобразной траекторией сблизило его в начале 1920-х с некоторыми представителями Серебряного века правой культурно-политической ориентации. Судя по тому, что, характеризуя Садовскому Зоргенфрея и таким образом издательство «Время», начавшее с выпуска его книги, Г. П. Блок коротко замечает: «Он наш»[545], имелась вполне определенная духовная общность, связывавшая всех троих и не требовавшая дополнительных разъяснений. С. В. Шумихин в комментарии поясняет, что «наш» здесь следует понимать в специфическом значении: «В. А. Зоргенфрей, сын лифляндского немца и армянки, был яростным антисемитом», что в целом верно — конечно, не в вульгарном, а в актуальном для культуры русского символизма культурно-политическом аспекте проблематики расы и антилиберализма[546] (вероятно, именно желая подчеркнуть эту общность, Г. П. Блок именует издательство «Время» «испанским», а И. В. Вольфсона «испанским страусом»; узнав, что Садовской осведомлялся у Б. Л. Модзалевского, что за человек Г. П. Блок, «а главное, ариец ли он?»[547], с готовностью сообщает о своем «арийстве»[548]; в последующих письмах со страстью обсуждает «еврейство» Фета, одну из любимых тем Садовского, раздраженно пишет об «иностранцах»-формалистах и «неизбежных брюнетах»[549]). Антилиберальная проблематика актуализировалась для Зоргенфрея вновь в связи со значимой для него фигурой А. Блока, к которому он после февральской революции пережил период охлаждения[550], в связи с совместной работой над переводами Гейне для «Всемирной литературы». «Предстоит дать Гейне нашей эпохи — труд большой и ответственный, — писал Блок Зоргенфрею, приглашая его участвовать в переводе „Путевых картин“, — русского Гейне, несмотря на два полных собрания и множество отдельных переводов, не существует, есть только либеральный суррогат», добавляя тут же: «В этом Вы меня поймете без лишних слов»[551]. Это уточнение свидетельствует о близости Зоргенфрею мыслей А. Блока, изложенных в известных докладах 1919 года на заседаниях «Всемирной литературы» — «Гейне в России (О русских переводах стихотворений Гейне)» и «О иудаизме у Гейне (По поводу доклада А. Л. Волынского)», которые были связаны с программной статьей А. Блока «Крушение гуманизма». Говоря в 1919 году о переводах Гейне, А. Блок противопоставил «подлинный поэтический образ» Гейне-«артиста» «грузной, стопудовой, либеральной легенде о Гейне», возникшей в «безмерно уплотненном» удушающем воздухе 1860–1870-х годов[552]. Эта либеральная легенда, принимающая «совершенно возмутительные для художника и уродливые формы (Гейне превращается чуть ли не в народолюбца, который умер оттого, что был честен)», ожила в пореволюционной современности, где с отменой религиозной цензуры «на свет выполз ряд переводов одного из упадочнейших для Гейне (если не самого упадочного) стихотворения „Disputation“», а журнал «Пламя» поместил несколько «революционных» стихотворений Гейне в старом переводе П. К. Вейнберга, из которых «удалось сделать передовицу в „Красной газете“»[553]. Задача, понятная «без лишних слов» Зоргенфрею — «стряхнуть <…> то гражданственное отношение к поэту, которое я хотел бы назвать, несколько играя словами, родной нашей, кровной, очень благородной и чистой, — но все-таки — грязью», — стоит перед «новым течением русской поэзии», то есть символизмом, который А. Блок в 1919–1921 годах опять воспринимает как явление актуальное и отвечающее «духу времени», отечественной эпохе «кризиса гуманизма», создавшей уникальные условия для понимания и актуализации Гейне как антигуманистического, антилиберального автора.

Г. П. Блок соприкоснулся с этим кругом важных для А. Блока 1919–1921 годов мыслей иным путем, но его реакция на них также в значительной степени определила его отношение к современности. Г. П. Блок обнаружил «призрак Фета» «во весь рост и таким именно, как он мерещился тогда и мне»[554] в прочитанной им только в 1920 году программно антилиберальной статье А. Блока 1916 года «Судьба Аполлона Григорьева», где Фет как раз отнюдь не является центральной фигурой, хотя и причислен к высочайшему, непосредственно наследующему Пушкину, кругу в русском поэтическом пантеоне (к которому принадлежит по А. Блоку и русский символизм). Обратившись под влиянием этой статьи с письмом к А. Блоку, Г. П. Блок начал с апелляции к «крови» как основанию для их возможного культурного и духовного сходства: «мысли могут оказаться родственными в силу нашего с Вами близкого кровного родства. Я замечал в духовном облике всех представителей нашей семьи какие-то общие всем им черты. Были они и у наших отцов — Александра Львовича и Петра Львовича»[555], то есть обратился к кругу тем, волновавших А. Блока в эпоху поэмы «Возмездие», — «проблематике собственного культурного генезиса, а также семьи и рода <…> [в поэме „Возмездие“] „наследничество“ одновременно описывается поэтом в терминах культурных и кровных, расовых — биологическое наследование оказывается в то же время наследованием культурным»[556]. Однако при единственной встрече и разговоре с А. Блоком 5 декабря 1920 года Георгий Петрович обнаружил, вместо ожидавшегося им «родства», свою «разность» с двоюродным братом «главным образом в отношении к современности»[557]. Впрочем, судя по тому, как Георгий Петрович пересказывает услышанное им от А. Блока, он плохо понял слова поэта, и в конечном счете произведенная им актуализация прошлого для самоопределения в настоящем была близка позиции А. Блока. В передаче Георгия Петровича, А. Блок говорил ему, что «Гейне глумится над Августом Шлегелем за то, что тот изучал прошлое. Гейне прав. Если не жить современностью — нельзя писать», и далее перешел к разговору о современности и необходимости понять, «почему Фет нужен сейчас»[558]. Вероятно, А. Блок имел в виду «Путевые картины» Гейне, а именно пассаж из главы «Северное море», где Гейне пишет как раз не о том, что не следует изучать прошлое, а о непрерывной актуализации классики новыми поколениями: «Творения духа вечны и постоянны, критика же есть нечто изменчивое, она исходит из взглядов своего времени, имеет значение только для современников, и если сама не имеет художественной ценности, какую, например, имеет критика Шлегеля, то не переживает своего времени. Каждая эпоха, приобретая новые идеи, приобретает и новые глаза и видит в старинных созданиях человеческого духа много нового»[559], — то есть говорил с Г. П. Блоком о том же, о чем с Зоргенфреем, предлагая ему «дать Гейне нашей эпохи». Таким образом, Г. П. Блок и Зоргенфрей в самом начале 1920-х годов разными путями, пересекшимися в значимой для обоих фигуре А. Блока, пришли к актуализации идей символизма в пореволюционной современности, что отразилось в первоначальной литературной программе «Времени».