Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде - Валерий Вьюгин

Сборник статей

Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде

(По архивным материалам)

От составителя

Статьи, составляющие том «Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде», объединены стремлением их авторов к предельно подробному, понятному, насыщенному описанию «историй жизни» нескольких культурных институций, существовавших в Ленинграде в годы нэпа и ликвидированных в конце двадцатых — первой половине тридцатых годов. Выбор объектов для описания — Институт истории искусств (Зубовский), кооперативное издательство «Время», секция переводчиков при Ленинградском отделе Всероссийского союза писателей — мотивирован прежде всего степенью сохранности их архивов. Статья о журнале «Литературная учеба» также основана на архивном материале и рассматривает переходный период, часто ускользающий от внимания исследователей, между «великим переломом» и окончательной государственной централизацией всей литературной деятельности в 1934 году.

Конечно, выбранные для описания объекты далеко не исчерпывают ряд значимых ленинградских институций культуры, закрытых или радикально реформированных с концом нэпа, архивы которых сохранились в большом объеме (это Университет, Академия наук, Институт сравнительного исследования литератур Запада и Востока имени А. Н. Веселовского и другие). Уникальный материал для интересующего нас типа историко-культурного описания дает, в частности, дневник директора издательства «Academia» Александра Александровича Кроленко, который тот вел практически подневно с 1918 по 1970 год, хранящийся в Отделе рукописей Российской национальной библиотеки. Он представляет собой не только ценный источник сведений о событиях эпохи, но и памятник своеобразного ощущения его автором своей личной жизни во времени. Выбранные места из дневника за 1928 год, касающиеся реорганизации издательства «Academia» и его перевода в Москву, представлены в публикации И. В. Дацюк в электронном препринте материалов исследовательского проекта, послужившем основой для настоящего сборника, который размещен на сайте Пушкинского Дома (www.pushkinskijdom.ru, раздел «Препринт»). В составе этой предварительной электронной публикации имеется также исключительно важная для нашего проекта подневная хроника культурной жизни Ленинграда 1928 года, составленная Н. А. Гуськовым, которая в силу своего жанра, предполагающего постоянное пополнение текста, пока существует только в электронном виде.

Статьи, отобранные из материалов проекта для публикации в настоящем сборнике, не только даны в уточненном и дополненном виде, но и объединены общностью метода, сформировавшегося у разных исследователей из прикладной, практической работы. В архиве учреждения культуры официальные документы обычно значительно преобладают над личными; однако, пытаясь понять, что такое институция культуры, каковы мотивы и основания ее деятельности, мы неизменно переходим на социо-антропологический уровень и рассматриваем этос составлявших ее отдельных лиц, нестрого формализованных сообществ, групп, культурных поколений. Иными словами, институция становится понятной только как сообщество людей. Складываясь в те или иные сюжеты, эти истории, открывающиеся ретроспективному взгляду исследователя, составляют деятельность институции. С этой точки зрения и ликвидация властью в конце двадцатых — середине тридцатых годов институций культуры предстает не как одномоментная разрушительная внешняя акция, которая может быть относительно точно описана таким определением, как «великий перелом», — но как процесс взаимных риторических ходов, внутренних и внешних компромиссов, переговоров, надежд, индивидуальных метаморфоз и заблуждений, часто противоречивый и хаотичный. Чтобы понять смысл этих процессов, необходимо не только видеть механизмы крупных политических и культурных переходов, но и перестроить исследовательскую оптику на микромасштаб. «Архивный» и «антропологический» поворот в исследовании истории институций культуры естественно сопровождается поворотом «лингвистическим» — вниманием к речи сотрудников институций, в том числе в официальных документах, анализом ее риторики, ключевых понятий и противоречий. В частности, процессуальный «конец» институций особенно наглядно явлен в том, как «люди двадцатых годов» с их речью и способами самоорганизации в сообщества сменяются новыми людьми с их новоязом и новыми монопольно государственными, идеологически гомогенными институциями.

Стремление сделать насыщенным и понятным историко-культурное описание приводит к отказу от иерархического, связанного с идеологией канона понимания культуры и, в частности, от вытекающего из такого подхода способа работы с документами прошлого (особенно с документами литературных архивов), из которых исследователи чаще всего извлекают отдельные материалы, связанные с крупными фигурами, направлениями, изданиями. Составляющие настоящий сборник статьи написаны на основании сплошь просмотренных архивов соответствующих институций. Логика событий, которая таким образом выявляется из подробной, часто вплоть до подневной, реконструкции их (через описание действий и речи далеко не всегда крупных персон, через сопоставление хронологически близких гетерогенных фактов, высказываний, обстоятельств, принадлежащих не только к сфере истории литературы в узком смысле, но к культуре, включающей политические, бытовые, юридические и прочие факты жизни), часто позволяет уточнить или исправить общее мнение и составить более дифференцированное и свободное от идеологической и культурной доксы представление о советской культурной истории. Опыт такого освоения документального фактографического материала, в том числе архивного, позволяет увидеть, как пишет автор «Хроники» Н. А. Гуськов, как из собранного обилия мельчайших фактов «воссоздается, конечно, не полностью, но довольно ощутимо, живая ткань эпохи, исторического времени, реального потока событий. Это и есть тот контекст, которого нам так не хватает для построения объективной истории советской литературы», мы видим, как «растет на глазах, по мере накопления материала, связь событий в пределах небольшого временного промежутка. Факты знакомые и привычные неожиданно предстают в новом свете. Дополненные фактами прежде неизвестными, они образуют цепи закономерностей, из которых и складывается исторический и литературный процесс».

К. А. Кумпан

Институт истории искусств на рубеже 1920–1930-х гг

Цель настоящей работы — реконструировать по сохранившимся документам последний малоизвестный период «трудов и дней» Института Истории Искусств[1] и процесс его «ликвидации».

Сведения об этом Институте, особая роль которого в культурной жизни Петербурга 1920-х годов широко известна, основывались в первую очередь на мемуарных источниках, появлявшихся в эмигрантской (с 1960-х гг.) и советской (с 1970-х гг.) печати. Следует заметить, что о последних годах существования Института и о его ликвидации в указанных воспоминаниях не говорится, что вполне объяснимо. Мемуары о нем стали публиковаться в 1970-е годы, когда писать о разгроме одного из лучших научно-учебных заведений считалось цензурно «неудобным»[2]. В дипломатичной форме об этом упоминается только в воспоминаниях А. В. Федорова[3], где уничтожение Государственного института истории искусств названо официальным термином «реорганизация». И лишь в опубликованных в 1990 году мемуарах Л. Я. Гинзбург, специально посвященных Институту, впервые прямо говорится о целенаправленной ликвидации: «В конце 20-х годов начались гонения на ГИИИ, а к 30-му году Институт был окончательно разгромлен и уничтожен в качестве „гнезда формализма“»[4].

Первой и единственной попыткой воссоздать историю ГИИИ и сообщить какие-то сведения о его ликвидации была статья Любови Шаповаловой[5]. Правда, в ней излагается не столько история Института, сколько история формальной школы на Словесном отделении Института. Статья построена с привлечением работ формалистов, прессы того времени и ранних исследований (В. Эрлих и Г. Струве), а также мемуаров В. П. Зубова, касающихся первых лет существования Института[6]. Сведения же о ликвидации ГИИИ базируются на погромной статье в «Литературной энциклопедии» (т. 4. М., 1930), с присущими тому времени огульными обвинениями, и на некоторых сведениях, устно сообщенных не названным в исследовании информантом (возможно, В. А. Кавериным). С его слов, Институт был распущен за формализм в один из последних дней ноября 1929 года по распоряжению некой комиссии, возглавляемой С. А. Малаховым[7]. Но и эта причина, и названная дата, и указанное распоряжение являются результатом исторической коллективной аберрации памяти.