Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде - Валерий Вьюгин

Если наша — в большой степени, из-за скудости материала, основанная на проекциях — реконструкция представлений Г. П. Блока об истории хотя бы в общих чертах точна, то в обширном неиерархизированном архиве «Времени» можно до некоторой степени увидеть ее отражение. Материалы архива — несмотря на то, что Г. П. Блок устроил их в такое престижное архивохранилище, тем самым, вероятно, адресуя будущим исследователям свою, альтернативную властной, оценку культурного значения деятельности издательства — практически не дискриминированы по объективной историко-литературной ценности, так что этот огромный архив (его большой объем при скудости ценных с канонической точки зрения материалов, вероятно, и стал причиной того, что он так долго остается неразобранным и мало востребован) создает эффект «шума», контрапунктического звучания и развития множества в основном тихих, незначительных голосов (или голосов, которые можно считать «крупными», как Цвейга, Роллана или Жида, однако говорящих на незначительные темы). История «Времени» — издательства, несмотря на многолетнее «лабораторное» качество работы, в конце концов закрытого и уничтоженного властью — это, конечно, история поражения. Однако взяв на себя авторитетную, властную функцию авторства рассказа и завершив его на свой лад актом архивации, Г. П. Блок сам выступил в роли историографа, тем самым единственным остававшимся в его распоряжении образом отчасти это историческое поражение преодолев и предложив потомкам свою, альтернативную властной, версию смысла и значения издательства, которому посвятил двенадцать лет жизни.

Итак, есть по меньшей мере две истории издательства «Время». Одна — солидарная с позицией и языком власти, исходящая из иерархической идеологии «канона» и «прогресса». С этой точки зрения история «Времени» ретроспективно выглядит как «прогрессивное» движение от ориентированной на интересы «рынка» переводной беллетристики к «общественно значимым» авторизованным собраниям сочинений Роллана и Цвейга, «прогрессивным» современным французским и немецким авторам и классике — то есть, в конечном счете, как постепенное встраивание в советскую государственную систему книгоиздания, в которой продолжились начатые им издания, часто с тем же составом сотрудников (редакторов, переводчиков, художников), установивших с Гослитиздатом договорные отношения. Вторая история менее очевидна: она представлена в архиве, где история «Времени» завершена 1934 годом, состоит из множества отдельных историй, никак не описываемых в категориях «прогресса» и даже «крупных» имен, ее финалом является поражение. Для описания этой второй истории от исследователя требуется мелкая оптика, способность уловить «шум времени», а также этическая позиция солидарности с рассказами тех, кто потерпел поражение, отказ от очевидной ретроспективной оценочности, культурной и идеологической доксы. Как показало соотнесение второй истории с первой, первая регулярно оказывается неточной, поэтому в настоящей работе мы попробуем описать «историю два».

2. «Я, такой несовременный… живу сегодня»: Г. П. Блок

Официально устав «артели работников науки, литературы, книжной графики и издательского дела „Издательство Время“» зарегистрирован 30 января 1923 года, однако на самом деле «Время» было создано, с названием и издательской маркой, и выпустило первые книги годом ранее. В начале февраля 1922 года Г. П. Блок сообщал Б. А. Садовскому: «Некий Вольфсон <…> вовлек меня в издательскую работу с ним вдвоем. <…> Издательство называется „Время“»[528]. В архиве издательства этот «нулевой» этап не отражен, однако он может быть реконструирован на основании переписки и воспоминаний главного редактора издательства Г. П. Блока, определявшего литературную программу («Моя редакция, привлечение авторов, надзор за печатанием, — сообщал он Садовскому о своем соглашении с Вольфсоном. — Помимо меня ничего не приобретается и помимо меня других редакторов нет»)[529].

Издательские планы «Времени», которые Г. П. Блок описал Б. А. Садовскому:

Вот кончаем печатать Зоргенфрея <…> Далее, мной намечены Вы и Ахматова <…> И, наконец, последнее — воспоминания Овсянико-Куликовского. Как видите, мешанина порядочная, но благообразная, едва ли оскорбительная[530], —

восходили к задуманной им ранее, в августе-сентябре 1921 года, программе собственного издательства или альманаха, ориентированного на «Алконост» С. М. Алянского («Алконост-Алянский процветает», — писал Г. П. Блок Садовскому 27 сентября 1921 года), куда он собирался привлечь Б. А. Садовского, В. Л. Комаровича, В. Н. Княжнина, А. А. Ахматову, М. С. Шагинян[531]. Вероятно, эти проекты и составили «портфель», с которым Г. П. Блок пришел во «Время», где в марте 1922 года вышел сборник стихотворений В. А. Зоргенфрея «Страстная суббота»[532], а в августе — «Морозные узоры. Рассказы в стихах и прозе» Б. А. Садовского. Круг авторов, которых Г. П. Блок хотел привлечь, явно объединен постсимволистской ориентацией и живой связью с только что ушедшим А. Блоком, о чем объявлял открывший литературную программу издательства сборник Зоргенфрея с посвящением «благословенной памяти Александра Александровича Блока». Однако невозможно просто подверстать издательство «Время» первых лет существования с его главным редактором, двоюродным братом поэта, к культурной программе позднего символизма и фигуре А. Блока, то есть в сущности уподобить «Алконосту»[533], поскольку Г. П. Блок, по обстоятельствам сложной семейной истории и своей дореволюционной чиновничьей биографии, в десятые годы оставался в стороне от культуры Серебряного века и с двоюродным братом познакомился и единственный раз встретился только в конце 1920 года. Литературная программа «Времени» может показаться обращенной назад, в эпоху Серебряного века, отрезанную от современности начала двадцатых, по впечатлению Б. М. Эйхенбаума, смертью А. Блока как переломным историческим «мигом сознания». Этой культурной архаизации соответствует нарисованная в 1922 году С. В. Чехониным издательская марка «Времени», на которой изображен старик-Хронос с гигантскими крыльями на фоне звездного неба: его могучие руки в бездействии скрещены на груди, у ног лежат традиционные аллегории бренности жизни — череп и песочные часы, а на песочных часах сидит сова, аллегория мудрости.

Марка издательства «Время».

Однако своеобразие культурной позиции Г. П. Блока, отразившейся в первоначальной программе «Времени», заключалось не в анахроничной ретроспективности, а, по емкому определению Р. Д. Тименчика, в «полемически заостренной», то есть возникшей как реакция на некие актуальные обстоятельства, программе «культурного анахронизма»[534]. Попробуем развернуть это определение.

В конце 1920 года Г. П. Блок собирал материалы о жизни и творчестве А. Фета и в связи с этим обратился к Александру Блоку, своему двоюродному по отцу брату, с которым до того практически не был знаком[535]. По собственному признанию, он переживал тогда период «„первой любви“ к стихам Блока, которых до того не знал. Только что вышла его книжка „За гранью прошлых дней“. Там в предисловии было признание о Фете. Почти одновременно я прочел статью „Судьба Аполлона Григорьева“, где призрак Фета встает во весь рост и таким именно, как он мерещился тогда и мне. Мне настойчиво захотелось увидеться с Александром Александровичем»[536] — то есть Г. П. Блок лишь в конце 1920 года открыл для себя стихи А. Блока, прочел его опубликованную еще в 1916 году программную статью «Судьба Аполлона Григорьева» и воспринял как актуальные стихотворения Блока рубежа веков, включенные в сборник «За гранью прошлых дней» (1920)[537], которые на Б. М. Эйхенбаума, сверстника Георгия Петровича, произвели впечатление не просто «старых», но имевших «уже вид посмертных <…> Самые их названия казались анахронизмом. (Эйхенбаум говорит также о сборнике А. Блока 1920 года „Седое утро“. — М. М.) Точно Блока уже нет»[538]. Почти тогда же, в начале 1921 года, и также в связи с Фетом, Г. П. Блок обратился с письмом к жившему в Нижнем Новгороде Б. А. Садовскому, с творчеством которого он ранее также не был знаком (уже установив с адресатом доверительную эпистолярную связь, Г. П. Блок признался, что прозы его совсем не знает, а стихи узнал лишь недавно, как не знал до последнего времени ничего современного[539]). Общение с обоими, хотя недолгое и в основном заочное, вышло далеко за пределы «foethiana» и решающим образом повлияло на осознание Г. П. Блоком своего места в пореволюционной современности, которое произошло не через осмысление собственно этой современности, а путем актуализированной мемуарной ретроспекции, выкристаллизовавшейся в двух его очерках, «Герои „Возмездия“» (1924) и «Из петербургских воспоминаний» (1922).