Багряная летопись - Юрий Андреев

Командующему Южной группой, то есть вам, Михаил Васильевич, приказано подчиненную вам Туркестанскую армию базировать временно на Волгу и оборонять ею Оренбург и его районы, а Четвертой армии прекратить наступательные операции, перейти к обороне Уральска и железной дороги на Саратов. Командующему Первой армией товарищу Гаю надлежит вывести двадцать четвертую стрелковую дивизию с Южного Урала для усиления своего левого крыла, передав оборону Оренбургского района с севера Туркестанской армии. По мнению Главкома Вацетиса и предреввоенсовета республики Троцкого, всем армиям следует быть готовыми к отходу на запад за Волгу для того, чтобы полностью остановить наступление армий Колчака и спасти республику.

— Вот как — отойти за Волгу? — крякнул Берзин. — А за Днепр не предлагают?

— Сначала предложение — разогнать в армии политкомиссаров, сейчас — отойти за Волгу, а Якова-то… Эх! — Куйбышев махнул рукой.

— У вас сегодня очень усталый вид, Валерьян Владимирович. Это с вами как-то не вяжется. И, простите, я не расслышал, что вы сказали в конце, — глохну, видимо, — возраст.

Куйбышев встал:

— Товарищи, вчера вечером, открывая Восьмой съезд партии, Владимир Ильич предложил всем почтить память… почтить память Якова Михайловича Свердлова…

— Свердлова?! — Фрунзе шагнул к нему. — Что ты говоришь? Свердлов умер?

— Да, нет Якова. Нет Яшки Свердлова… Три месяца прожили мы с ним бок о бок в Нарыме, когда выцарапали его из гиблого Максимкина Яра… Три месяца, а породнились на всю жизнь! Какой энергии человек был: ведь росточком рядом со мной, как ребенок, а заряжался я от него бодростью неслыханной… А встречи с ним в Москве…

— Ай-яй-яй! — Фрунзе ходил по кабинету. Потом неожиданно остановился перед Куйбышевым. — Ну, вот что, друг! Ленину сейчас тяжелей, но он руководит съездом. И не в манере Свердлова было падать духом. Так?!

Куйбышев кивнул головой.

— Как бы он сказал?..

Сильный, звучный, хорошо им обоим знакомый голос Свердлова как бы прозвучал рядом с ними на мгновение.

— Да, за работу! Только за работу! — Куйбышев сел. — Извините, Федор Федорович.

— Я понимаю вас, Валерьян Владимирович. Я знаю, что такое потерять близкого друга. Примите мое горячее сочувствие. Больше ничего говорить не буду, здесь слова бессильны. Разрешите продолжать, Михаил Васильевич? — Новицкий поправил пенсне. — Было бы полезно учесть некоторые данные о соотношении сил по фронту, полученные войсковой, а также агентурной разведкой. Общее соотношение сил по фронту следующее (без учета резервов в тылу сторон): Красная Армия — 125 497 бойцов и командиров, армия Колчака — 137 684 солдата и офицера; орудий: Красная Армия — 422, армия Колчака — 352; пулеметов: Красная Армия — 2085, армия Колчака — 1361.

Из сказанного я делаю вывод, что подавляющего преимущества на Восточном фронте в живой силе противник не имеет. Формирующиеся в тылу у Колчака еще два корпуса все больше ввязываются в борьбу с сибирскими партизанами. По мере углубления армии Ханжина в наши порядки протяженность линии действующих войск будет расти, а значит, и плотность на каждую версту будет уменьшаться. Этого забывать нельзя.

С другой стороны, пока противник владеет инициативой, у него много возможностей. Выход Западной армии генерала Ханжина в направлении Бугуруслан — Бугульма, куда он стремится, создает угрозу нашим южным армиям, которые Колчак с выходом к Самаре может отрезать от центра и нашего общего тыла. Отсюда проистекают опасения Главкома и его предположения о возможности отступления за Волгу, как единственную естественную преграду, способную остановить армии Колчака, по его мнению.

Но эти опасения, по нашему с Михаилом Васильевичем мнению, преждевременны. Своим выдвижением к западу на сравнительно узком участке фронта Колчак сам ставит свою группировку под наши удары с юга, с запада и даже с севера, хотя там он стремится прикрыться рекой Камой.

Полагаю, что Колчак предпримет сейчас попытки опрокинуть Первую армию, а также наши Четвертую и Туркестанскую армии. Отсюда следует ожидать активности противника на этих участках в ближайшее время.

— Честно говоря, товарищи, мне неясно, на что рассчитывает Колчак? Начать генеральное наступление, не имея больших резервов? Не слишком ли надменная недооценка наших сил и переоценка своих? — Фрунзе развел руками.

— Я бы не спешил обвинять Колчака, — не торопясь ответил Берзин. — Во-первых, он исходит из уровня боеспособности и руководства наших дивизий на весну восемнадцатого года. Он не может себе представить наш рост за недели и месяцы, которые были равны для нас годам. Во-вторых, ему были обещаны поголовные восстания у нас в тылу — на направлении главного удара. Но крестьяне на мятежи не пошли, а кулацко-эсеровские вспышки мы погасили быстро. В-третьих, Колчак рассчитывал на массовые измены в рядах нашего командования, а их почти нет. Следовательно, надо говорить не о военном просчете Колчака, а прежде всего о политических просчетах в оценке обстановки. Так или не так?

— Резонно. Но не до конца, — живо возразил Фрунзе. — Неужели он и его генералы не понимали, что столь выдвинутая вперед группировка может легко быть атаковала с флангов? То есть ставка и на нашу недогадливость. В шахматах это называется некорректной комбинацией.

— Ну, так — согласился Берзин, — чего-чего, а корректности у Колчака не хватает. Однако начало он хорошо продумал, а дальше хочет проехать на панике и растерянности у нас. И не так уж это глупо: кое-кто у нас и впрямь заметался.

— Я безусловно поддерживаю Федора Федоровича в том, что ни о каком отходе за Волгу и разговора быть не может. Говорить об этом могут лишь люди чрезмерно пугливые либо недобросовестные. Что касается нас, давайте-ка детально займемся анализом обстановки, подумаем о возможных решениях.

Значит, вытянутый клин, который может оказаться над нами, — задумчиво промолвил Куйбышев. — Вот бы и рубануть его! Но только какими силами, где и когда?

— А на этот счет — какими силами и откуда — у Михаила Васильевича есть мысль, — живо возразил Новицкий. — Смотрите…

Свет в кабинете командарма горел далеко за полночь.

15—29 марта 1919 года

Уфа

— Да как закричит она, сердечная, страшным криком, да как бросится на офицера этого прямо грудью. Стреляй в меня, кричит, гад проклятый, а раненых не тронь! Он и оробел, а она хвать у него из рук наган да захотела их всех пострелять. Ну, тут, конечно, ее схватили и давай в две нагайки лупцевать, а потом бросили в подвал со мной и Дуськой вместе. Сидим мы там, ждем смерти, и вот приходят солдаты, а она как глянула им в лицо, да как сказала: «Через нашу смерть и вам погибнуть», они сразу ружья опустили и говорят: «Ну их к етакой матери, пропадать еще из-за них, отведем-ка их лучше в тюрьму…»

«О ком это она?» — сквозь тяжелый сон подумала Наташа, услыхав Нюшин торопливый голос, и очнулась. Сильно болело избитое тело, горел рубец на лице. Она попыталась повернуться и застонала от неожиданной резкой боли в боку.

— Тсс! Тихо, бабы! — послышался шепот.

Наташа открыла глаза и внутренне содрогнулась: прямо перед ней во множестве торчали странные, совершенно незнакомые лица, одутловатые и бледные, воистину паноптикум женского безобразии, и все эти женщины с жадным любопытством и неприкрытым состраданьем глядели на нее. На заднем плане, в полумраке камеры, Наташа увидела Нюшу и тетю Дусю, приветливо закивавших ей.

— Здравствуйте. — Наташа села на нарах и подняла руки, по привычке поправляя волосы.

— Здравствуй, касаточка! Здравствуй, болезная! Здравствуй, доченька! — услыхала она в ответ. Тебе, может, умыться? Пойдем, полотенце дам… А это параша, если по нужде надо. Пойдем, милая, научу тебя, чтоб не стеснялась. — Старая, рыхлая женщина помогла Наташе встать. — А то что же делать, родимая, столько баб запихнули в эту клетку.

В мглистом, зловонном воздухе тускло светилось маленькое зарешеченное окошечко под потолком. Черный от многолетней грязи пол, покрытые соломой и тряпьем нары, на которых сидели нечесаные, опухшие женщины в лохмотьях, осклизлые стены — все это было бы дурным сном, бредовым кошмаром, если бы не было так реально: женская камера тюрьмы. И снова, как вчера, мелькнула мысль: да полно, может ли это быть в самом деле? Да не кошмарный ли все это сон?

— А нам все едино: красные чи белые, веселые чи квелые, — говорила ей одна из ее новых подруг, с неожиданно молоденьким для ее громадного бесформенного тела личиком, когда они, сидя рядом, доскребывали жиденькую кашу из металлических мисок. — Красные были — посадили, белые пришли — не выпустили, а что, при царе нашу сестру не гоняли, что ли? Не подмажешь квартального — и будьте добры на отсидку, и при Керенском таскали. А через что садят, спрашивается? Каждому кобелю до моей юбки дело есть, а мне заработать надо или нет? Или задаром пускать?