Багряная летопись - Юрий Андреев

Отворилась внутренняя дверь, на пороге показалась невысокая, хрупкая шатенка с большими карими глазами. Придерживая халат, Софья Алексеевна несколько секунд с насмешливым сожалением смотрела на хаос и разгром, учиненные в комнате.

Все так же громко и оживленно разговаривали мужчины, все так же визжали дети, скача верхом на поверженном клыкастом чудище.

— Мишенька, — наконец произнесла она, — дружечка мой, а ты все же глянь, чем ты свою пушку протираешь.

— Сонечка, Софьюшка! — радостно приветствовал ее муж. — Правда, добыча, а? Постой, что ты говоришь? — До него дошли ее слова, и он отставил оружие, принялся разворачивать черную, замасленную тряпку. — Боже ж ты мой!.. — И чем растерянней становилось его лицо, тем веселей искрились глаза Софьи Алексеевны.

— Танюшкино платьице, так и есть, — крякнул он подавленно.

— А прошлый раз что было? — Губы ее дрожали от сдерживаемого смеха.

— Прошлый? — Он виновато задумался.

— А прошлый раз была Тимкина матроска, — торжествующе подсказала пятилетняя Татьяна.

— Ах вот как? Все женщины заодно? — Ворошилов поднял девочку на руки. — Так не сдадимся им! А кто, ответьте нам, дорогая хозяюшка, должен следить, чтобы детишки не бросали свою одежду где попало, а? То-то и оно!

— Да, кто? — храбро поддержал его Фрунзе, не зная, куда спрятать испятнанное платьице.

— Милый ты мой! — Звонко смеясь, она отбросила в угол пропащую вещь и обняла его, глядя ему в глаза так счастливо, что Ворошилов подхватил двухлетнего Тимура под мышку, взял Татьянку за руку и потихоньку вышел с ними за дверь, вытолкав туда и всех домочадцев, сбежавшихся глянуть на подстреленного зверя.

— Милый ты мой, а все же бог, наверное, есть? — Она смотрела на него задумчиво. — Ведь я могла тебя тогда, в Чите, и не встретить, не узнать…

— Не знаю, как насчет бога, товарищ революционный агитатор, но господь всемогущий случай действительно девять лет тому назад был за нас — встретились.

— А ты был тогда в люстриновом пиджачке, назвался «статистик Василенко», а сам — беглый каторжник. Послушай, неужели уже девять лет? Да, девятьсот двадцать пятый год на дворе! Подумать только: девятьсот двадцать пятый!

Он кивнул, перебирая пальцами пышную волну ее волос. Потом бережно посадил жену на колени и спрятал лицо у нее на груди. Можно было ни о чем не думать, полностью отключиться от всех забот и тревог, потому что рядом с ним была самоотверженная, преданная до самого конца душа, была женщина, любимая, так сильно, как только может могучий духом и телом мужчина любить женщину — воплощение самой женственности, верности, стойкости.

— А знаешь, Соня, ведь я смолоду очень влюбчив был, — глухо промолвил он. — Гимназистом карточку девичью носил в кармане, да не одну. А как тебя узнал, никого-то и никогда мне больше и не нужно было. Ведь все это другое так мелко…

Он засмеялся, привлек ее к себе, стал целовать задумчивые, прекрасные глаза. Со стуком распахнулась дверь.

— И я хочу на ручки! И я! И мы! — Избавившись от надзора, Таня и Тимур стояли на пороге. Фрунзе раскрыл объятия, детишки с криками и шумом полезли на колени родителям…

Она отстранилась от него, спокойно посмотрела ему в глаза:

— Все у меня есть, чего может хотеть женщина. Одного лишь прошу у судьбы: умереть раньше тебя, Миша…

Судьба не приняла просьбы Софьи Алексеевны…

14 марта 1919 года

Уфа

Молодость беззаботна: уже сгустились над Уфой темные тучи, уже поползли отовсюду слухи и слушки о неизбежной и скорой сдаче города уже и в газете «Наш путь» промелькнуло на днях короткое, тревожное сообщение. «Возможно временное оставление города. Но только лишь временное. Знайте, уфимские рабочие и работницы! Мы можем уйти и отдать Уфу торжествующим победителям, но знайте, их торжество будет временным и недолговечным. Мы придем вторично и окончательно! Будьте активными и помогайте нам в общей борьбе с реакционными золотопогонниками» — и, конечно же, девушки чувствовали, что фронт близится, но…

— Нет Наташа, эта «Хозяйка гостиницы» все же не такая простая вещь!

— Ну что там «не простая»! Ты только вспомни, как москвичи весело и легко ее сыграли!

— Весело? Да? Легко? Да? — Тося в возбуждении даже забежала вперед и стала перед Наташей.

— Тосечка, — Наташа улыбнулась, — но ведь мы из-за этой Мирандолины на работу опоздаем.

— Нет, ты послушай: эта веселая штучка — сплошной обман!

— Ну уж…

— А ты подумай: зачем этот Гольдони — ведь он мужчина — так уж хотел доказать, прямо расстилался, что сильнее женщины ничего нет? Зачем им это надо?

— Им? — улыбнулась Наташа.

— Да! Мужчинам! А уж до чего эти артисты старались, как же — Московский, Художественный!..

— Передвижной…

— Все равно! «Мирандолина! Мирандолина — жизнь моя!» А для того это им надо, чтобы мы, женщины, успокоились, какие мы могущественные, а тут под громкие слова они нам на шею и сядут, и запрягут нас! Поняла теперь?..

— Ой, Тосечка, смотря, что это? — Наташа увидела, как на мост через реку Белую карьером влетела артиллерийская упряжка и, нахлестываемая бойцом, во весь опор помчалась на западный берег.

— Господи, неужели сдают город? — Тося, побледнев, прижала руки к груди: уж она-то представляла, знала, что это значит для ее отца и тысяч других рабочих!

Беспорядочной толпой пробежали через мост несколько десятков красноармейцев, и все затихло. Улицы были пустынны.

— Тосечка, а как же наши раненые?

— Бежим скорее!

Девушки выбежали из-за забора и сразу за поворотом чуть не попали под копыта бешено мчавшихся коней. Казаки! Белые в Уфе? Уже? Они едва успели отпрянуть и прислониться к забору. Острый уксусный запах лошадиного пота ударил по ноздрям. Казачья сотня бурей пронеслась мимо них и мигом остановилась, загарцевала перед мостом.

— Быстро проверить мост! — закричал офицер.

Три казака спешились и исчезли под мостом. Девушки, затаив дыхание, приотворили калитку и скрылись за щелястым забором.

— Никак нет, не минировано! — услыхали они от моста.

— Не рванули бы они, сволочи, с той стороны, — задумчиво сказал офицер и крикнул: — Охрименко! — К нему подъехал широкогрудый и рослый бородатый вахмистр. — Мигом на ту сторону! Не давай большевикам мост взорвать. К «Георгию» представлю!

— Есть! — Охрименко выхватил шашку. — Взвод, за мной, марш! — И, пригнувшись к шее лошади, с места в карьер понесся по самой середине огромного моста, казаки — за ним. Через несколько минут с той стороны, запыхавшись, прискакал молодой казак и прерывисто прокричал:

— Ваше благородие!.. Мин нетути!.. Охрименко приказали взводу окапываться, а красных не видать!..

— Молодец! Скачи в полк, доложи, что мост нами захвачен без потерь. Эскадрон, за мной! — И казаки поскакали вперед, дробно процокали копыта и затихли.

Девушки бегом бросились к госпиталю. Еще за три квартала до него они увидали, как раненые — кто сам, кто с помощью товарища, кто опираясь на плечо санитарки — поспешно ковыляли в разные стороны. Ощущение нарастающей неминуемой катастрофы охватило их: будто черная туча наползла на солнце и грозно обратила ясный день в страшную ночь.

— Вы куда? — бросились они к двум бойцам из своей палаты, которые брели шатаясь.

— Эх, милые, начальник госпиталя велел спасаться кто как может… По жителям.

— А которые ходить-то не могут?!

— Эх, милые, тех Колчак вознесет…

Задыхаясь, вбежали они на госпитальный двор.

— Тося! Наташа! — Старый, худой и высокий, как жердь, врач в белом халате замахал им руками и сам неловко заторопился навстречу девушкам. — Родные вы мои!..

— Алексей Петрович! Что делать?

— Тосенька, немедленно бегите отсюда, скрывайтесь сейчас же — ведь вас, как дочь председателя ревкома, тут любая собака знает! Да, постойте, возьмите с собой какого-нибудь раненого. Бегите, детка! Наташенька, мы с вами остаемся, мы с вами нейтральный медперсонал, мы не можем бросить тяжелораненых без помощи — почти все врачи разбежались, сестры тоже. Их понять можно, о колчаковцах говорят такое!.. — Он побежал к воротам — поднять раненого.

Тося неожиданно разрыдалась. Наташа — вслед за ней.

Плача, они обнялись.

— Где я тебя найду, Тосенька?

Прижимаясь к мокрой щеке, мешая свои слезы с ее, Тося торопливо заговорила:

— Слушай, во-первых, дедушка Василий на кладбище. Ему довериться можешь, без всяких. А уж если что будет очень срочное, приходи в аптеку на Мещанской к провизору Якову Семеновичу и скажи: «У меня очень голова болит». Он спросит: «Пирамидон помогает?» Ты отвечай: «Нет, у меня рецепт». Отдашь рецепт и в нем напиши, что тебе нужно, а он тебе скажет, когда прийти за порошками…