Труды по истории Москвы - Михаил Тихомиров

ПЛОТНИЧЕСКОЕ ДЕЛО

Москва в основном была городом деревянным. Это в особенности надо сказать о средневековой Москве XIV–XV веков, когда всякая каменная постройка была своего рода выдающимся явлением, отмечаемым в летописях. Поэтому существование значительной прослойки ремесленников, занимающихся плотничьим и столярным делом, не только вероятно, но и несомненно. В числе холопов князя Ивана Патрикеева упоминается «Куземка Булгаков сын плотников».

В Москве существовало урочище «в Столешниках», оставившее о себе память в названии Столешникова переулка. Столешник, по словарю Даля, это столяр, «столечница (столешница) – плитка, доска столовая».

МЯСНИКИ И ДРУГИЕ РЕМЕСЛЕННИКИ

Что касается ремесленников, занятых производством пищевых продуктов, то из них рано выделились только мясники. Каменная церковь «Николы в Мясниках» еще недавно стояла на Мясницкой улице. Мясники, или «прасолы», и в других городах (например, в Пскове) составляли особое объединение, со своей казной.[280]

Развитие московских ремесел происходило постепенно, поэтому так трудно на основании названий московских урочищ утверждать, что то или иное ремесло существовало уже в Москве XIV–XV веков. Первое слово в изучении ремесла принадлежит археологам, а историк может только со всей основательностью утверждать, что средневековая Москва была центром различных ремесел, среди которых особенно выдающееся место занимали редкие ремесла, отсутствующие в других русских городах того времени.

ПЕРЕДОВОЙ ХАРАКТЕР МОСКОВСКОГО РЕМЕСЛА

Центральное положение Москвы и ее ведущее значение в Северной Руси подчеркивается еще одной особенностью московского ремесла, его передовым характером. То, что было непосильно удельным центрам, одолевалось Москвой.

Яркий свет на ведущий характер московского ремесла в XV веке бросает известие, помещенное в Псковской летописи: псковичи наняли мастеров Федора и дружину его обить крышу церкви святой Троицы свинцом, новыми досками, и не нашли псковичи такого мастера ни во Пскове, ни в Новгороде, кто бы умел отливать свинцовые доски. Послали к немцам в Юрьев, и те не дали мастеров. И приехал мастер из Москвы, от Фотия митрополита, и научил Федора, мастера святой Троицы, а сам уехал в Москву.[281] Из этого известия видно, что только приезжий из Москвы мастер научил псковичей лить свинцовые доски. Так Москва успешно состязалась в деле освоения редких производств с ливонскими немцами и в некоторых случаях опережала Псков, непосредственно соседивший с немецкими городами.

В известии о свинцовых досках ярко выступает и значение Москвы как общерусского центра. Московский мастер не держит секрета отливки свинцовых досок, он приезжает в Псков для того, чтобы научить местных мастеров и, сделав свое дело, уезжает в Москву.

Москва была пионером и в развитии другого важного для средневековья производства – литья колоколов. Величина колоколов, их звучность, красота звука были постоянным предметом попечений и восхищений русских. Между тем литье колоколов требовало немалых специальных знаний и мастерства. Потребность же в колоколах была постоянной. Поэтому отливка большого колокола привлекала к себе внимание современников, нередко отмечавших это событие в своих записях. И по освоению литья колоколов Москва шла впереди других русских городов.

В 1346 году, при Симеоне Гордом, мастер Бориско слил в Москве три больших и два малых колокола. Позднейший летописец называет Бориса «римлянином», но это только домысел, основанный на факте частого приезда в Москву итальянских мастеров с конца XV века. Имя Бориско – славянское, точнее сказать русское. Характер летописной заметки, позволяет думать, что литье колоколов было в Москве делом новым, в удачное окончание которого не совсем верили сами московские князья.[282]

Литье колоколов началось в Москве, впрочем, за несколько лет до показанной выше даты. Новгородский архиепископ Василий, задумавший слить «колокол великый» для Софийского собора в Новгороде, привел мастеров из Москвы, в том

числе «человека добра, именем Бориса». И тут московские мастера оказались застрельщиками нового производства.[283]

Одним из новых явлений в русской жизни было устройство часозвоней, общественное значение которых особенно понятно в отдаленные годы, когда звон городских часов обозначал начало и конец торговли на рынке, время работы и отдыха и т. д. В лицевой летописи XVI века находим изображение башенных часов с циферблатом со славянскими цифрами от а (1) до в1 (12). «Циферблат часов голубой и круглый, под ним свешиваются три голубые гири. Средняя большая, по бокам две маленькие. Центр циферблата орнаментирован пальметками. Цифры идут по ободу… Выше приспособление для боя: на вертикальном стержне голубой щиток, направленный острым концам к колоколу. Колокол небольшой, помещается он в арочке».[284] Это изображение дает представление о московских часах, поставленных в 1404 году. Часник, или большие часы для города, был устроен сербом Лазарем, афонским монахом. Великий князь не поскупился на громадную по тому времени сумму (больше 150 рублей), чтобы украсить свою столицу часозвоней. Зато современник выразил свое восхищение в таких словах: «Сии же часник наречется часомерье, на всякий же час ударяет молотом в колокол, размеряя и разсчитая часы нощныя и дневныя; не бо человек ударяше, но человековидно, самозвонно и самодвижно, страннолепно некако створено есть человеческою хитростью, преизмечтано и преухищрено».[285] Знаменитая часозвоня новгородского архиепископа Евфимия возникла позже московской, может быть, по ее образцу.

С конца XIV века Москва становится центром производства огнестрельного оружия и боеприпасов. В интереснейшей книге генерала В. Г. Федорова с большой исторической осторожностью и с громадным знанием артиллерийского дела объяснены малопонятные раньше летописные сведения о «тюфяках» – первых русских артиллерийских орудиях. По определению В. Г. Федорова, «назначение тюфяка – стрельба на близкие расстояния по живым целям дробом (картечью)». «Тюфяки» впервые упоминаются в нашей летописи в связи с осадой Москвы татарами в 1382 году. Московские горожане стреляли в татар стрелами, бросали камнями, «друзии же тюфяки пущаху на ня».[286] Это известие встречается уже в московском летописном своде конца XV века, особенно ценном для истории Москвы.

С большим вероятием можно думать, что к XIV веку относится начало производства русского огнестрельного оружия в Москве. 1382 год по справедливости может считаться датой, определяющей начало русской артиллерии, а вовсе не 1389 год, когда, по Голицынской летописи, были «из немець вынесены пушки».[287] В подтверждение мысли В. Г. Федорова о малой достоверности известия Голицынской летописи о привезенных с запада артиллерийских орудиях можно сослаться и на то, что название «тюфяк» взято с востока, а слово «пушка» русского происхождения, тогда как слово «армат», упоминаемое в Голицынской летописи, в более ранних летописях и документах неизвестно.

Производство пушек особенно усилилось в Москве с конца XV века, когда в их литье внесены были крупные технические усовершенствования. Уже в 1485 году мастер Яков отлил в Москве пушку по образцу орудий, изготовляемых для артиллерии императора Максимилиана. Этот новый вид пушек без швов и с раструбом только что был введен, и притом не везде, в Западной Европе.[288] В дальнейшем литье пушек стало для Москвы явлением обычным. Москва была тем арсеналом, который вооружал Россию XVI века.

Пушки потребовали немалого количества пороха. И одно известие 1531 года рисует нам большое значение Москвы как центра производства боеприпасов. В Москве на Алевизовском дворе внезапно взорвалось пушечное зелье (порох). Зелье делали «градские люди», из числа которых сгорело 200 человек.[289] Градские люди, или горожане, заняты были работой по производству пороха (по найму или по повинности). Это сообщение указывает на то, что производство пороха в Москве носило массовый характер.

Москва была застрельщиком и новой строительной техники. Это утверждение покажется несколько неожиданным, так как сложилось представление, неоднократно повторяемое в нашей литературе, о том, что строительное искусство московских мастеров было настолько плохим, что пришлось приглашать итальянских архитекторов во главе с Аристотелем Фиоравенти. Нисколько не умаляя значение пришлых мастеров и их лучшие технические познания по сравнению с русскими мастерами конца XV века, следует отметить, что Успенский собор, который строили русские мастера, рухнул не столько из—за их плохой работы, сколько вследствие внезапной катастрофы (землетрясение).[290]