Труды по истории Москвы - Михаил Тихомиров

ИКОННОЕ ДЕЛО

Характерным московским ремеслом было иконное дело. Большинство иконников принадлежало к числу монахов или духовенства приходских церквей. Писание икон считалось занятием богоугодным и поощрялось в монастырях. Поэтому даже среди московских митрополитов были люди, прославившие себя иконным мастерством (Петр, Симон, Варлаам, Макарий). Тем не менее, иконное дело не могло обходиться без помощи ремесленников из черных сотен и слобод. В 1481 году иконные мастера написали целую композицию «Деисус с праздники и пророки» в московский Благовещенский собор. Из четырех мастеров двое принадлежали к духовенству (иконник Дионисий и поп Тимофей), о двух других можно говорить как о ремесленниках, потому что летопись их называет просто Ярец и Конь. Эта даже не имена, а прозвища, довольно распространенные среди московских посадских людей более позднего времени.[256] Позже, в 1509 году Андрей Лаврентьев «да Иван Дерма, Ярцев сын» дописали «деисус» для Софийского собора

в Новгороде. Этот Иван Дерма, Ярцев сын, мог быть сыном Ярца и, как его отец, специализироваться на «деисусах».[257]

В 1488 году церковь Сретения расписывал фресками мастер Долмат—иконник, а в 1508 году «мастер Феодосий Денисьев» подписывал золотом церковь Благовещения. В том же году «Федор с братиею» расписывал иконы того же собора.[258]

В Пскове и Новгороде иконники составляли особые артели – «дружины». Такую же организацию ремесла следует предполагать и в Москве. Так, летописное сообщение о росписи московских соборов при Симеоне Гордом говорит о митрополичьих писцах и писцах великого князя. Первые были греками, а великокняжеские мастера русскими («русьския писцы»). Старейшинами и начальниками их были Захарий, Иосиф, Николай «и прочая дружина их». В 1345 году производилась роспись церкви Спаса на Бору, «а мастер старейшина иконником Гойтан».[259] Это не имя, а прозвище: гайтан, или гойтан, – шнурок, в особенности для тельного креста.

Знаменитейшим из московских иконописцев XV века был Андрей Рублев, о котором достоверно известно как о монахе, чернеце. Но неправильно было бы причислять всех видных иконописцев XIV–XV столетий к монахам. Прозвище «иконник» иногда просто определяет профессию, без приложения «чернец», «старец», «поп» и т. д. Оно чаще всего указывает на ремесленника и его ремесленную специальность. Громадная потребность в иконах, которые считались необходимой принадлежностью любой избы, не могла быть удовлетворена только княжескими и монастырскими мастерскими. Крестьяне и черные люди в основном покупали иконы на рынках.

Впоследствии в Москве найдем «Иконную слободу» в районе Арбата и Сивцева Вражка, а в торговых рядах особый Иконный ряд. На «Полянках в Иконной улице» в XVII веке стояло 3 церкви, одна из них в память евангелиста Луки, которого старое предание считало первым иконописцем.[260]

КНИЖНОЕ ДЕЛО

Москва вместе с Новгородом и Псковом была крупнейшим русским центром книжного дела. К сожалению, громадное количество московских рукописей погибло; стоит только вспомнить о рукописях, погибших в Тохтамышево нашествие: «и книг множество снесено со всего града и из сел в сборных (т. е. соборных) церквах многое множество наметано, съхранения ради спроважено, то все безвестно сотвориша». По другим известиям, груды книг были навалены в каменных московских церквах до свода («до стропа»).[261] Катастрофа 1389 года была гибельной для книжных богатств Москвы. Поэтому так редки московские книги, написанные до этой печальной даты.

Московские книги более позднего времени довольно многочисленны. Конечно, значительное количество московских книг переписывалось в церквах и монастырях. Но существовали и постоянные кадры писцов—ремесленников. Центрами переписки были такие крупные московские монастыри, как Чудов в Кремле, Андроников и Симонов. Библиотеки Андроникова и Симонова монастырей почти не сохранили рукописей, относящихся к XIV–XV векам. В этом отношении гораздо богаче собрание Чудова монастыря, одно из лучших по сохранности. В нем, например, находится книга Иова с толкованиями, специально переписанная для Чудова монастыря в 1394 году. Переписывал ее раб Божий Александр. Судя по тому, что он называет себя просто рабом Божиим, это был мирянин, возможно выполнявший заказ монастырских властей. На обороте 92 листа он написал не без хвастовства и вызова по отношению к какому—то другому переписчику: «Да рука то моя люба лиха, и ты так не умеешь написать, и ты не пис(ец)».[262] Такая же запись книжного писца имеется на другой чудовской книге: «Господи, помози рабу своему Якову научитись писати, руки бы ему крепка, око бы ему светло, ум бы ему острочен, писати бы ему з(олото)м».[263]

Книжная переписка производилась обычно по заказу, как это можно видеть из послания к другу, написанного Василием Ермолиным. То же послание показывает громадное значение Москвы как книжного рынка.[264]

Можно считать, что Москва уже с конца XIV века как бы законодательствовала в вопросах книжного дела, устанавливая манеру письма для всей тогдашней России. Здесь—то и возник тот красивый и четкий начерк, известный под названием русского устава конца XIV – начала XV века. Все буквы начерка отличаются, по выражению В. Н. Щепкина, сигнальностью. Буквы с их перекладинами стремятся кверху, отличаются законченностью и в то же время своеобразной стилизацией. В этом отношении особенно интересны рукописи, переписанные в Андрониковом монастыре. Позже в Москве вырабатывается новый почерк, основанный на другом принципе. Буквы опускают свои перекладины книзу, точно разрастаются в ширину, линии их начинают круглеть. Это характерный полуустав XV века, неправильно называемый юго—славянским, так как элементы его заложены уже в русском полууставе. Менее красивый и четкий, чем устав, этот почерк был более удобным для письма и утвердился в русской письменности XV века.

Если обыкновенная рукопись могла быть выполнена трудами одного переписчика, то рукопись роскошная требовала комплексной работы писца, художника, писавшего заставки и миниатюры, переплетчика. Все эти специальности редко совмещались в одном лице. Поэтому так трудно было приобрести нужную рукопись за деньги, и названный выше Василий Ермолин советовал своему литовскому другу заказать нужную для него рукопись.

ГОНЧАРНОЕ ПРОИЗВОДСТВО

Ювелирное производство, изделия церковного быта, книжное и переплетное дело – вот те отрасли производства, которые особенно выделяли Москву из числа других городов. Москва – центр тонких ремесел, связанных с обслуживанием потребностей феодалов и церкви. Однако было бы неправильно характеризовать московское ремесло как ремесло, исключительно занятое производством дорогих изделий.

Москва рисуется как центр самых различных производств, в том числе и таких, которые обслуживали широкие круги горожан. Среди них большое значение имело гончарное дело, сосредоточенное за городом, в упомянутом раньше Заяузье, где жили кузнецы и котельники. Здесь находилась Гончарная улица, сохранившая свое название до нашего времени. Тут стояли две церкви: Воскресения и Успения, «в гончарах». Одна из них (Успения) сохранилась в постройке XVII века и украшена поливными изразцами того же времени, составляющими цветной пояс, протянутый непосредственно под карнизом вдоль церкви.

Подтверждением раннего возникновения Гончарной слободы в Заяузье служат находки черепков так называемой «городской керамики», найденной «на склоне Таганского холма к Котельнической набережной», следовательно, как раз в районе Гончарной слободы. «Дата этой керамики, очевидно, также довольно ранняя. Судя по аналогиям, она не моложе XIV века».[265] Таково определение М. Г. Рабиновича, давшего Денное исследование о московской керамике.

КОЖЕВЕННОЕ ДЕЛО И ПОРТНОВСКОЕ МАСТЕРСТВО

Значительное распространение должно было получить в Москве кожевенное производство. Позже оно было сосредоточено далеко за городом, в районе современных Кожевнических набережных («в кожевниках»), раньше же, несомненно, располагалось где—то ближе, но также за городом. Возможным районом кожевенного производства в Москве были «Сыромятники», лежавшие в излучине Яузы (как известно, вода является необходимой принадлежностью кожевенного производства).

Видное значение в московском ремесле занимало изготовление одежды. Впрочем, особого портновского урочища не существовало, и это вполне понятно, так как в портновском деле решительно преобладала работа на заказ. Кроме того, понятие портного было общим и не покрывало разновидностей портновского ремесла. В духовных завещаниях XIV–XV веков, отмечаются только дорогие наряды, но и подобные записи вскрывают название разнообразных предметов одежды. Среди них отмечаются дорогие червленые – красные, собольи и другие кожухи, бугаи и др. меховые одежды. К духовной верейского князя Михаила Андреевича приложен целый список различного рода меховой одежды. Здесь и шуба зеленая, и шуба багряная, рудо—желтая, белая и т. д. В других московских документах XV–XVI веков перечислено также большое количество шуб с наименованиями: шуба рысья русская, шуба соболья русская, шуба соболья татарская и даже какая—то «шуба цини».[266]