Этносы и «нации» в Западной Европе в Средние века и раннее Новое время - Коллектив авторов

1 Проблемам национальной идентичности и самоидентификации последние десятилетия было посвящено немало работ, из которых следует указать следующие: Anderson B. Imagined Communities: Reflections on the Origins and Spread of Nationalism. L., 1983; Hastings A. The Construction of Nationhood, Ethnicity, Religion and Nationalism. Cambridge? 1997; Kristof L. The state idea, the national idea, and the image of Fatherland //Orbis, № 11 (spring). P. 238254; Smith A. National identity. L., 1991; Wodac R., de Cillia R., Reisigi M., Liebhart K. The discorsive constructions of National Identity. Edinburgh, 1999. Geary P. The Myth of nations. The Medieval Origins of Europe. Princeton, 2002.

2 На русский язык была переведена работа П. Берка. См. Берк П. Язык и идентичность в Италии //Новое литературное обозрение. 1999. № 2 (36), а также статью Якушкина Т.В. Петраркистский канон в контексте проблемы национальной идентичности //Итальянский сборник. СПб., 2007. № 10. С. 76–104.

3 Lestocquoy J. Histoire du patriotisme en France des origine a nos jours. P., 1968 Beaune C. Naissance de la nation Franfaise. P., 1985. P. 19. Применительно к более позднему периоду см.: Bell D. The Cult of the Nation in France 1689–1800. Princeton, 2001.

4 Beaune C. Naissance de la nation Franfaise. P., 1985. P. 19.

5 Ricius М. De regibus francorum. Basel, 1534.

6 Gaguin R. De rebus gestis francorum. P., 1514. P. 2.

7 Du Tillet J. Recuiel des roys de France, leurs couronne et maison. P., 1548. P. 7.

8 Du Tillet J. Recuiel des roys de France, leurs couronne et maison. P., 1548. P. 1.

9 Цит. по статье: Jouanna A. La quete des origins dans l’ historiographie franfaise de la fin de XV siecle et de debut du XVI siecle //La France de la fin du XV siecle. Renaissance et apogee. Р., 1985. P. 307.

10 Pasquier E. Les Recherches de la France. P., 1643. P. 37.

11 Ibid. P. 38.

12 Ibid.

13 Ibid. P. 17, 19.

14 Ibid. P. 38.

15 Pasquier E. Les Recherches de la France. P., 1643. P. 37.

16 Ibid. P. 38.

17 См. Дю Белле Ж. Защита и прославление французского языка //Эстетика Возрождения. М., 1982. Т. 2.

18 Pasquier E. Les Recherches de la France. P., 1643. Р. 791.

19 Ibid. Р. 10.

20 Ibid. P. 14.

21 Ibid. P. 5.

22 Ibid. P. 13.

23 Postel G. L’Apologie de la Gaule contre les malevolens escrivains. P., 1552; Ceneau R. Historia Gallica. Р., 1557; Ramus P Traite des moeurs et fafons des anciens Gaulois. P., 1559.

24 Об этом см. Плешкова С.Л. Франция XVI – начала XVII века. М., 2005. С. 308–309.

25 Du Bellay G. Epitoma de lAntiquite des Gaules de France. P., 1556.

26 Проблеме значения этого направления в историографии для становления национального самосознания посвящена монография Ж. Дюбуа. См.: Dubois C. Celtes et Gaulois au XVI siecle. Le developpement litteraire d’un mythe nationаliste. Р., 1972.

27 Ronsard P. Hylas // Ronsard P. Poesis choisies. P., 1969. P. 219.

28 Ibid. P. 219–220.

29 Ronsard P Elegie troisieme de Genevre // Ronsard P. Poesis choisies. P., 1969. P. 116–117.

30 Joukovsky F. Introduction // Ronsard. Poesis choisies. P., 1969. P. XXIX.

31 Ronsard. Franciade // Poesis choisies. P., 1969. P. 394 («le beau rouaume acquis par le harnois de tant d’aieux tres invincibles rois, par la sueuer de tant de ca-pitaines, par sang, par discours, et par peines, tout en un jour par lachete de coeur perdra puissance, accroissance et vigueur»).

32 Hotman F. Francogallia. Cambridge, 1972. P. 158.

33 Ibid. P. 154

34 Ibid. P. 178.

35 Ibid.

36 Ibid. P. 204.

37 Ibid. P. 202.

38 Ibid. P. 342.

39 Ibid. P. 142.

40 Ibid. Р. 230.

41 Ibid. P. 266.

42 Ibid. P. 294.

43 Ibid. P. 302.

44 Ibid. P. 180.

45 Ibid. P. 178.

46 Ibid. P. 216.

47 Ibid. P. 214.

48 Ibid. P. 216.

49 Ibid.

50 Ibid. P. 216.

51 Ibid. P. 284.

Эльфонд И.Я.

II. IV. Британская идентичность и композитарная монархия в раннее Новое время[4]

Формирование национальных идентичностей в условиях композитарных или составных государств раннего Нового времени отличалось от характеризовавшего унитарные государственные образования процесса. Речь идет не столько о постепенной кристаллизации коллективной идентичности, вытеснявшей прежние варианты этнокультурного и этнополитического самоопределения консолидируемых таким образом народов. Более важными оказываются присущие этой форме самосознания особенности. Неразрывно связанная с потребностями нового государства и, как следствие, ориентированная на доминирующую культурно-историческую перспективу, она оставалась не только этнизированной идентичностью, но и в более развитых вариантах могла окрашиваться в расистские тона.

Намечавшиеся такой перспективой тенденции подразумевали выдвижение на передний план всего многообразия известных форм самоопределения культурно и политически лидирующего этноса. При этом традиционные ценности других, т. е. в рамках самого процесса – адаптирующихся этносов – позиционировались в качестве изолируемых: их историко-культурное значение признавалось, но объединяющая функция нейтрализовалась. Эпохалистски ориентированная коллективная идентичность сохраняла эссенциалистски настроенные идентичности в качестве периферийных1.

Формирование британской идентичности проходит несколько последовательных стадий. 2 В настоящей главе речь пойдет о периоде, нижняя граница которого намечается во второй половине XVI века, а верхняя – в конце XVIII столетия. Именно в этот период культурным, территориальным и языковым категориям самоидентификации и, отчасти, социальной принадлежности, характеризовавшим отношения внутри и между различными этническими группами и образованиями Британских островов, стала противопоставляться искусственно сконструированная концепция «политической» этничности.3 Прежнему этническому партикуляризму стали противопоставляться более общие, пока еще туманные, но вполне насыщенные концепты коллективной идентичности, которые ориентировались на интуитивно-смутное чувство общей судьбы или истории. Такое противопоставление определяло, по меньшей мере, два существенных последствия. С одной стороны, происходила поэтапная институционализация особых интеллектуальных групп (антиквариев, юристов и богословов, а начиная с Якова I Стюарта – герольдов, поэтов, драматургов и т. д.), которые идентифицировали свою последующую деятельность с перспективами последовательного воплощения увязываемых с таким противопоставлением задач. С другой стороны, креативная деятельность этих групп определяла цепь культурных, эпистемологических и политических преобразований, открывавших перспективу для последующего оформления более структурированного националистистического дискурса первой половины XIX века.4

Продвигаясь по этому пути, такие интеллектуальные группы пытались преобразовать систему символов, сквозь призму которых англичане, шотландцы, ирландцы, валлийцы и прочие обитатели туманного Альбиона воспринимали социальную действительность, пытаясь ее преобразовать. Независимо от комплекса стоявших перед этими группами задач, их главная цель сводилась к конструированию особого коллективного субъекта, с которым органично увязывались действия верховной власти. Речь шла о формировании или попытке создания эмпирически нацеленного «мы», представителем которого должна была стать сама, теперь уже британская монархия. После 1603 года как таковая, эта задача, сводилась к вопросу о внутреннем содержании, относительной важности и смысловом соотношении двух теперь уже широко известных абстракций: назову их условно – «британскостью» и «композитарной монархией».5

Акцент на первой из них означал обращение к «традиции», «культуре», «самобытному характеру» или даже к «расе». Акцент на второй подразумевал выявление общих контуров современного им исторического процесса и, в особенности, того, что считалось преобладающим направлением и значимым фактором этого процесса, т. е. самого процесса государственного строительства. В самой общей форме вопрос о том, «кто мы такие», означал особую систему символов, использование которых актуализировало не только деятельность верховной власти в переломный для нее период, но и повседневную жизнь различных подданных монарха. При этом этнополитический дискурс, построенный на основе символических форм, взятых из местных традиций, был дискурсом эссенциалистски и отражал субъективную сторону создания коллективной идентичности. Такой дискурс был в психологическом плане достаточно близким тем этнокультурным образованиям, для которых он предназначался. Его социальные последствия оказывались изоляционистскими, поскольку не учитывали специфики современного момента. Этнополитический дискурс, построенный на основе форм, присущих главному направлению развития современной истории, т. е. задачам развития композитарной монархии, был по существу эпохалистским и отражал объективную составляющую самого процесса. Его социальные последствия, как правило, были антии-золяционистскими, а в психологическом плане этнокультурные группы воспринимали его, судя по всему, как навязанный извне. Как правило, сочетание обоих дискурсов в практике верховной власти обеспечивало для нее определенный «культурный баланс».

Приспособление или движение к искусственно создаваемой коллективной идентичности, с одной стороны, сопровождалось обострением напряженности между различными этнокультурными группами в обществе. С другой – происходило своеобразное «смягчение» сложившихся культурно-исторических форм, не исключавшее их специфического контекста, а также их последующего превращения в универсальный критерий, определявший лояльность таких групп к верховной власти. Именно таким образом осмысленные традиционные культурно-исторические формы обретали, как представляется, обновленное, т. е. исключительно политическое звучание.