Этносы и «нации» в Западной Европе в Средние века и раннее Новое время - Коллектив авторов

В конце 1580-х гг. риторика мессианства и богоизбранности английского народа и его государыни получила мощный стимул в связи провалом ряда католических заговоров и победой над Великой Армадой. Весьма характерны с точки зрения парламентского дискурса того времени, тексты речей к открытию сессии «парламента победителей» в 1589 г., над которыми работали ведущие члены Тайного Совета. Лорд-казначей У Берли предлагал сделать акцент на принципиально новом характере войны, которую вели против Англии римский папа и католические монархи во главе с королем Испании. Это не те кампании, в которые в былые времена государи втягивались из-за личных амбиций или ради незначительных территориальных приобретений и прекращали их, как только исчерпывали свои ресурсы. Берли ясно осознавал, что конфессиональный конфликт европейских держав превращает их противостояние в войну поистине «национального» масштаба, в государственно дело, затрагивавшее всех членов общества. По его словам, теперь папа и испанский король стремятся «искоренить истину и исповедание Евангелия», лишить жизни королеву, завоевать ее страну, грозя всему населению Англии от мала до велика, невзирая на звания и ранги. Защита родины в этой священной войне – «самое правое и необходимое дело в глазах Господа», который «сам явил это во многих свидетельствах». Гибель испанского флота в 1588 г. была «чудесной милостью Божией», и в парламенте следовало недвусмысленно заявить – «наше дело правое» и поэтому «все добрые люди должны упорно противостоять Его врагам».8

Лорд-канцлер Кристофер Хэттон в своей речи на открытии сессии говорил о многовековом противостоянии пап и королей Англии, которые сопротивлялись Риму, отстаивая свои «древние свободы, авторитет и честь». Он представил аудитории каталог «бесконечно низких, жестоких и варварских происков» Клемента VII, Павла III, Пия V, Григория XIII против английских монархов, и обрушился с инвективами на Сикста V, который вознамерился снарядить флот для интервенции в Англию и «обещал окончательно покорить и уничтожить всех нас, народ королевы и страну, сделав нашу землю добычей врагов». В этом контексте король Испании, пославший к берегам Англии свою Армаду, выглядел «наемным солдатом» Рима и «папским защитником». Борьба Англии и католических держав виделась Хэттону глобальным противостоянием между «нехристем-папой», этим «волком-кровососом», а также «ненасытным тираном» Филиппом Испанским, с одной стороны, и «королевой-девственницей, прославленной дамой, а также страной, которая принимает неискаженную доктрину истинной и искренней Христовой веры», с другой.9

В том же ключе в 1593 г. характеризовал текущую политическую ситуацию лорд-хранитель печати Пакеринг, которому англо-испанский конфликт виделся противостоянием с «самыми ярыми врагами Господа», а потому парламентарии, по его словам, должны были вдохновляться в своей работе «радением о Господней славе, долгом преданности ее милостивейшему Величеству и любовью к своей матери-родине».10

Истинная вера, в глазах англичан, была источником их морального превосходства не только над врагами, но также и над соседними странами, страдающими от религиозных раздоров (Франция), политических распрей (Шотландия), оккупации (Нидерланды) и прочих бедствий. Образ Англии как земного Эдема, мирного и благополучного острова, процветающего под властью королевы-протестантки, естественным образом противопоставлялся другим континентальным государствам. Показательна в этом отношении речь спикера Крука, обращенная к королеве в 1601 г., в которой он живописал ее страну как «набожную в исповедании веры», «пребывающую в мире и покое», «богатую казной, сильную воинами, мудрым советом и обильную подданными». Он предлагал взглянуть на другие королевства, раздираемые враждой, страдающие от войн, восстаний и кровопролития и осознать, что Англия – почти единственное государство, которое не тревожат бури и раздоры, несмотря на все дьявольские происки врагов.11

Тексты церемониальных речей и записи дебатов позволяют выделить в парламентской риторике еще один мотив, непосредственно связанный с национальной идентификацией. Это тезис об уникальности английской политической системы, представлявшей в глазах парламентариев идеальное воплощение так называемой «смешанной монархии». Согласно политико-правовым воззрениям, которых придерживалась значительная часть юридической и административной элиты королевства, устойчивость английской монархии и процветание ее подданных обеспечивались союзом сильной королевской власти (которая, тем не менее, не носила характера абсолютной) с парламентом. Мудрые государи по собственной воле прибегали к совету парламента и творили законы совместно с этим институтом, представлявшим интересы общества. Здесь нет необходимости в очередной раз останавливаться на этих представлениях, поскольку английским конституционным идеям XVI–XVII вв. посвящена огромная литература. То, что англичане по традиции, восходившей еще к Фортескью, противопоставляли собственную модель «смешанного правления» континентальному (преимущественно французскому) абсолютизму, – общее место. Обратимся же непосредственно к парламентской риторике, к контексту, в котором встречались высказывания на эту тему, и к тому, в какой мере они могли повлиять на формирование топики политического языка.

Следует отметить, что учение о «смешанном правлении» отнюдь не безраздельно господствовало в английской политической мысли. Представлению о том, что власть монарха ограничена законами, которые он сам творит вместе с парламентом, противостояла доктрина «божественного права королей», исходившая из принципа «что угодно кесарю имеет силу закона». Подобные высказывания, периодически звучавшие из уст юристов-цивилистов, высокопоставленных придворных и государственных деятелей, не могли не тревожить депутатов, поскольку ставили под сомнение совещательную и законотворческую функции парламента, оспаривая его авторитет как важного и необходимого элемента государственной системы.

Политическая реальность второй половины XVI в. была такова, что в официальных речах представителей власти (лордов-канцлеров или лордов-хранителей печати) упоминания о «смешанном правлении» и о том, что законы в Англии творятся «королем-в-парламенте», постепенно маргинализировались. Они, однако, постоянно звучали в церемониальных выступлениях спикеров палаты общин, напоминавших власти от лица политической нации о том, что именно составляло суть английской системы управления и обеспечивало стабильность политического режима. Настаивая на «смешанном» характере английской монархии, ораторы, осознанно или бессознательно стремились воспрепятствовать распространению в обществе абсолютистских взглядов. Подспудное противостояние этих доктрин, угроза расширения прерогатив короны в политико-юридической сфере, заставляли опытных парламентариев быть чрезвычайно осмотрительными в своих высказываниях. Свою «похвалу законам Англии» и принципу «смешанного правления» они нередко облекали в форму панегирика мудрой государыне, которая, по их словам, поддерживала древние традиции законотворчества, опираясь на мнения своих подданных, выразителем которых служил парламент.12 Королеву стремились представить адептом испытанной временем системы, а последняя превозносилась в чрезвычайно выспреннем стиле. Именно в такие моменты спикеры эксплуатировали тему национальной исключительности англичан, привилегией которых было самим творить законы, которым впоследствии им придется подчиняться.

Ярким примером подобной риторики может послужить речь спикера К. Йилвертона, обращенная к королеве при представлении ей законов, одобренных обеими палатами парламента, в 1598 г. «Если в мире то государство считали устроенным наилучшим образом и, полагали, что со всей вероятностью оно будет счастливо процветать, где подданные имеют свободу высказывать свое мнение в и одобрять принимаемые законы, согласно которым ими будут управлять, то могущественное и славное королевство Вашего величества Англия, благодаря Вашему милостивому великодушию должно признать себя самым счастливым среди всех наций под небесами».13

Английская система законотворчества противопоставлялась как традициям других народов на протяжении всего хода мировой истории, так и опыту современных европейских государств. В глазах депутатов даже авторитет величайших законодателей древности, таких как Солон, Ликург или сам Платон не мог заслонить собой того факта, что, законы, данные ими согражданам, со временем устаревали, ибо с течением жизни любые правовые нормы требуют корректировки. Не только отдельный, даже выдающийся ум, не может предусмотреть изменений, которые потребуются в будущем, но и коллективный разум ограниченной группы законодателей (как это бывало в некоторых государствах с олигархическими режимами) не способен обеспечить подлинные интересы общества, поскольку в острой борьбе одни кланы сменяют другие и падение тех, кто был у власти, ведет к неизбежному пересмотру изданных ими законов. Закономерный вывод, к которому приходит Йилвертон, отталкиваясь от исторических прецедентов, – это превосходство английской системы и как типологической модели государства, выигрывающей в сравнении с тиранией и олигархией, и как конкретного исторического феномена. По мнению спикера, предвидеть проблемы, возникающие перед государством, глубже постичь смысл законов, сделать их разумными и добиться беспристрастного их исполнения, а также того, чтобы им охотно подчинялись, можно лишь в том случае, «если сами люди участвуют в их создании».14