Врачеватель. Олигархическая сказка - Андрей Войновский

– Майор, пропустите меня к девочке.

– Это еще что такое! Вам что?.. – майор запнулся, узнав Остроголова. – Как, это вы?! Здесь? Это же вы?..

– Наверное, я. Пустите, майор.

Не дождавшись ответа, он оставил позади себя майора вместе с его оцеплением.

На краю широкого каменного парапета, держась маленькой тоненькой ручкой за вертикальную опору строительных лесов, стояла белокурая девочка лет десяти, отрешенно глядя большими голубыми глазами на собравшуюся толпу. Она была одета в некогда цветастую дешевую болоньевую курточку, на которой, вероятно, от проведенных в грязных подвалах ночей преобладал только один цвет – серый. Ее ангельское личико с божественно-тонкими чертами давно уже не знало мыла, даже хозяйственного, и было странно, каким образом этот бедный, всеми забытый и никому не нужный ребенок смог привлечь к себе столько внимания. Но об этом мы сможем узнать не сейчас. Если только потом, в следующем повествовании.

Когда Пал Палычу осталось только протянуть руку и ухватиться за некогда цветастую курточку несчастного ребенка, девочка своим тихим, нежным голосочком произнесла фразу, которая заставила Пал Палыча, будто с помощью натянутой, прикованной кольцом к его ноге цепи, в мгновенье остановиться: «Не нужно, дяденька. Не подходите. Я все равно ведь прыгну, а вы и не успеете. Не надо волноваться за меня. Мне все равно».

«Как эта девочка в такую минуту может думать о моих волнениях!» – эта мысль пронзила Пал Палыча, на секунду сковав его движения. Он отошел на шаг и сел на парапет.

– Да, ты права, Лариса, не успею. Но посмотри, как интересно: мою жену зовут Лариса, и ты Лариса тоже… Ведь так? Такое ощущение, что это неспроста, ты не находишь?

– Да, это интересно, дяденька, я знаю – вы хороший, но зря вы так пытаетесь меня спасти. Мне в этой жизни больше ничего не нужно. Наверное, я маленькая, глупая, но больше ничего я не хочу.

Она посмотрела вниз, и Пал Палыч понял, что сейчас эта девочка совершит то, что уже давно задумала.

– Постой, дитя! Ну поживи еще минуту! Ты прыгнешь, я не сомневаюсь!.. Послушай только, что хочу тебе сказать! Неужели это сложно? Ведь я прошу всего минуту!

– Ты хочешь, дяденька, сказать мне, что ты меня удочеришь? – непосредственность ребенка дробила глыбу взрослости, как сахар.

– Я?.. Конечно! Но зачем мне это делать, если и так я твой отец! Я признаю – мы с мамой виноваты. Вон посмотри, стоит в своем халате, плачет, как ребенок… В двухлетнем возрасте ты потерялась, а мы не знали с мамой, как тебя найти. И вот сейчас, как провидение Господне, я вновь тебя увидел! Ну а теперь скажи, скажи, что так не может быть!

– А ты не врешь мне, папа? – с приоткрытым ртом, во все свои глазенки глядя на новоиспеченного отца, ребенок спрыгнул с парапета, оказавшись, слава Богу, на мосту.

– Я вру? Лариска, чтоб я провалился! Спроси у матери, она тебе расскажет… Да пропустите ж, наконец! – крикнул он майору.

Пробившись в первые ряды зевак, Лариса Дмитриевна, как ураган, не ведая преград, ринулась навстречу белокурому созданию, упав, разбив колено и не заметив этого совсем.

– Мама! Мамуля! – сама доверчивость бежала ей навстречу.

Когда Лариса бросилась в объятия ребенка, Пал Палыч, подойдя к майору, тихо произнес ему на ухо:

– Майор, когда ты станешь генералом, а ты им, без сомненья, станешь, хочу, чтоб помнил, как устав: ничто на белом свете, никакая мука не может быть сравнима с тем одиночеством, в которое заблудшая душа себя ввергает в страшной бездне космического хаоса и мрака, там, где царят бесцветие и бесконечность. Но там не только холод. Там есть еще сияние, а значит, есть любовь. Поверь мне, я там был, – он снова положил ладонь своей увесистой руки майору на погон. – Я это испытал, я знаю. Теперь же распускай зевак. Пожарникам отбой – брезент уже не нужен – и дай спокойно нам уйти отсюда.

– Вы знаете, а я хоть редко, но молюсь, – глядя в сторону, ответил ошарашенный майор.

– Уже неплохо, но молитва без деяний – звук пустой. Без веры, без любви, одна – не стоит ничего. Молитве надобен посыл, идущий изнутри, венец которого, как высшая гармония, – нетлеющая жажда к состраданию. Твой Бог вначале должен быть в тебе самом, тогда тебя услышат и на звездах.

Утопающий в любви белокурый ангелочек бодро шагал по Крымскому мосту, держа за руки своих вновь обретенных родителей: «Папуля, знаешь, а я помню. Мне рассказала нянечка недавно. Она хорошая и добрая. Всегда меня конфетой угощала. Она работает у нас в детдоме. Она сказала, что я в детстве потерялась, но очень скоро вы меня найдете… Мамуля, не поверишь, я знаю много-много сказок, а некоторые даже наизусть…» – стрекотал без умолку ребенок, рассказывая столько интересного и поучительного своим взрослым родителям, которые либо еще совсем не знают, либо уже успели основательно забыть, сколько в этой жизни замечательного и захватывающего открывается твоему взору на каждом шагу.

Да, эти взрослые даже не заметили, как прошли мимо своей машины, как на противоположной стороне Григорий, стоя на капоте аварийно моргавшего «Гелентвагена», что-то им кричал и отчаянно размахивал руками, как, наконец, поняв тщетность всех своих попыток обратить на себя внимание, в сердцах что-то высказав апрельскому небу, спрыгнул с машины и, не обращая внимания на несущийся на него автомобильный поток, побежал их догонять…

Да, эти взрослые – они хорошие, но очень заняты всегда собой.

«Нет, никогда! Покуда жив, я не отдам небесной красоты.Она живет во мне, звучит во мне.То есьм мой Бог!Моя надежда, вера, мой предел в земном раю.Я не отдам на поругание священный луч.Он в моей жизни свет, за жизнью свет.То есьм мой Бог!Моя надежда, вера, мой предел в земном раю.Шумит листвою синий борЗа синею горою.Там возгорается костер,Вступая в спор со мглою.Протуберанцем он горит,Протуберанцем верности.Я знаю – он меня хранит,Мой Бог, от скорой ветхости».

Пал Палыч уже не слышал и, соответственно, не мог понимать смысла бесчисленной череды вопросов, нескончаемым журчащим ручейком, искринками вытекавших из уст белокурого ангелочка. Крепко держа за руку это посланное ему Богом счастье, он только согласно кивал головой и дурашливо по-детски улыбался, перекладывая приходившие ему в голову рифмы на рождавшуюся в душе музыку.

«Укрой мой дух теплым платком своей любвиИли спали до тла мне сердце радужной мечтой…Ты есьм мой Бог!Моя надежда, вера, мой предел в земном раю.Открой мне мир. Дай заглянуть в него с небес твоих.Дай ощутить парение души!..Ты – есьм мой Бог!Моя надежда, вера, мой предел в моей любви.Шумит листвою синий борЗа синею горою,Там возгорается костер,Вступая в спор со мглою…»

«Женя, ты, наверное, подумала, что я звоню поблагодарить тебя? Конечно, это так… Но если сказать правду – мне почему-то очень захотелось услышать твой голос…»

«…Протуберанцем он горит,Протуберанцем верности.Я знаю – он меня хранит,Мой Бог, от скорой ветхости».

Возможно, многим может показаться, что наша странная история, по всем незыблемым канонам Голливуда, логично обрела счастливую концовку. Естественно, куда Америке без «happy end» – а?.. А вот куда России без любви? Память – уже история, любовь – всегда начало. Начало нового витка грядущих мук, страданий, радостей и наслаждений, печалей, откровений, грехов, несбывшихся надежд… И, наконец, как ты сама, природа, – лихая, необузданная тяга славянина вершить уже свершившееся, вдохновенно надрывая сердце от предвкушения любого продолжения, каким бы страшным иль смешным оно ни оказалось. Куда России без любви?

А напоследок нам, конечно же, хотелось бы сказать огромное спасибо той замечательной старушке, так неожиданно возникшей в дремучем девственном лесу, однако если вспомнить расположение планет на небе прошлой ночью, то можно смело утверждать: история на этом лишь берет свое начало. До встречи, господа!

Часть вторая

Глава первая

– Папуля, сколько можно спать? Еще минута – мы с тобою опоздаем. Ты только посмотри на это небо: ни облачка, ни дымки, – белокурый ангелочек настойчиво пытался разбудить Остроголова. Сидя на нем верхом, ребенок что есть силы теребил зеленую пижаму олигарха.

Пал Палыч смог с трудом открыть глаза. Тревожный сон его еще не отпустил.

– Лариска Пална, ты – жестокосердное создание! Отлично знаешь: есть всего один лишь день недели, когда могу я хоть немножечко поспать. А ты берешь и так несправедливо будишь. Скажи, ну и «пошто» я это заслужил?

– Папуля, я тебя люблю. Ты это тоже знаешь. А потому и в мыслях не имею права допустить, что можно взять да и проспать такую красоту.

– О, Боже праведный! Какую?

– Какую?! Папка, ты – балбес!.. Когда восходит солнце!

– И что с того, Лариска Пална? Оно восходит каждый день. Ну почему же именно сегодня? Скажи, за что в твоем лице ниспослано мне это наказание? Я спать хочу! И все готов отдать за тридцать семь минут в «нирвану погружения».