Врачеватель. Олигархическая сказка - Андрей Войновский

– И что? Классно вы все рассуждаете. Допустим, я со своим максимализмом мало еще чего в этой жизни понимаю, но тогда, по-вашему, получается, что в Чечню должны идти только «Ивановы» из деревни «Пупкино».

– Туда, сынок, должны идти те, кто сам этого хочет и за большие деньги.

– Начнем с того, отец, – парировал Сергей, – что ни туда, ни в какое-либо другое место никто не должен ходить с автоматами наперевес ни за какие деньги, но если это данность и из этой данности, куда ни копни, бьет столь дорогой вашему сердцу готовый шестьдесят шестой бензин, то эти вопросы должен решать ты со своими друзьями. Понимаешь, о чем я?

– Понимаю, Сережа. Понимаю и горжусь тобой.

– Если прямо так и гордишься, тогда уж скажи спасибо бабуле с дедом. Они же со мной в основном и носились, как с писаной торбой. Слушай, а давай их завтра навестим! Съездим на кладбище, а?

– Обязательно поедем.

– Ладно, бать, ты не переживай. Я поступлю. А не поступлю – тоже не трагедия. Не все же, в конце концов, погибают в армии. Ну а если кирпич вспомнить, который прямо на башку с двенадцатого этажа?.. Ты лучше скажи, что нам с матерью делать? С мамкой-то у нас совсем беда. Она даже меня и то не всегда узнает. Вроде и называет правильно, а ощущение, что говорит с другим.

– С мамой, Сережа, все будет в порядке, – спокойно и уверенно произнес Пал Палыч. – Я сейчас за ней заеду и привезу домой. Обещаю, наша мама будет в здравом уме и твердой памяти. Абсолютно здорова. Веришь, сынок?

– Верю. Хотя и странно мне то, что ты сейчас говоришь.

Он взял отца за руку.

– Я, папка, всегда тебе верил, потому что тоже горжусь тобой.

В работавшем на кухне телевизоре, в фоновом стрекотании динамиков Пал Палыч неожиданно уловил своим чутким ухом очень знакомые ему интонации.

– Лиличка, будь добра, сделай погромче.

На экране телевизора перед многомиллионной аудиторией, вероятно, когда пресс-конференция уже закончилась, продолжая отвечать на вопросы журналистов, преисполненный стати предстал небезызвестный нам Игорь Олегович Скрипченко.

«… Я сам родом из русской глубинки. Из простой, между прочим, крестьянской семьи. Кому, как не мне, знать проблемы, существующие в наших регионах. Я лично понимаю, что развитие экономики в стране в целом шло бы куда интенсивнее и динамичнее, если бы малому и среднему бизнесу давали развиваться, не выстраивая эти чудовищные со стороны чиновников барьеры в виде взяток, полного подчинения силовых структур местным князькам и, соответственно, давления с их стороны на этот самый малый и средний бизнес. Я сам чиновник. И чиновник высокого ранга. Следовательно, фигура непопулярная. Только мне это не страшно. За славой не гонюсь и обещать ничего не буду, но своим коллегам-чиновникам заявляю, что вновь созданная при президенте комиссия по борьбе с коррупцией, которую я возглавляю, каленым железом будет выжигать всю эту скверну как в центре, так и на местах, невзирая на чины и связи. Демократия, дорогие мои, не анархия. Ее еще надо построить. И начинать надо с собственного сознания. И что закон не кистень, – как говорил Шарапов, – и он одинаков для всех…»

– Папка, что с тобой? – Сергей тряс отца за плечо и не мог вывести из оцепенения. Тяжелым свинцовым взглядом Пал Палыч смотрел на экран, словно окаменевший. Затем он неожиданно повернулся к Сергею и как ни в чем не бывало невозмутимым спокойным голосом, улыбаясь, сказал:

– Сережка, мне твой «Мартышкин» ужасно понравился. Вся точеная, как олененок. А красивая-то какая! Ты с ней понежнее. Создание ведь очень хрупкое. Прямо голубая кровь. Береги ее. А вообще, надо сказать, мне до невозможности приятно, что у моего сына такой хороший вкус.

– Да ладно тебе, бать, – смутился Сергей.

– Ничего не ладно. Знаю, что говорю. Теперь давай обнимемся, да я за матерью поехал. Не волнуйся, как пообещал, так и будет.

Уже в прихожей Пал Палыч подошел к Лиле и, взяв ее руку, поцеловал.

– Лиля, есть одна проблема, и я могу рассчитывать исключительно на вас. Поможете?

– Помогу. А в чем вопрос?

– Сегодня у нас семейный ужин по поводу выздоровления нашей мамы, поэтому часам к восьми… Нет, ровно в восемь прошу вас вместе с моим сыном быть в деревне Жуковка, которую Сережа не очень жалует. Признаюсь, она мне тоже все меньше начинает нравиться, но пока, так сказать, за неимением… Одним словом – милости прошу. И помните, без вас за стол не сядем.

– Ну ты, батя, галантен, – сказал вслед выходящему из квартиры отцу Сергей, на что в ответ увидел поднятый большой палец правой руки, явно относившийся к обворожительному «Мартышкину».

На Садовом кольце в первом тоннеле по направлению от Павелецкой к Октябрьской намертво застряли в пробке. Пробка образовалась внушительная, причем, по обеим сторонам движения. Опытные водители отлично понимали, что в ближайшие пятнадцать—двадцать минут никакого движения вперед не намечается, поэтому многие заглушили двигатели, экономя тем самым топливо.

– Вот черт меня дернул поехать по Садовому, – сокрушался Григорий, – как минимум час здесь проторчим.

– Не переживай, Гриша, время есть. Господи! Ты только посмотри! Как он сюда попал? – Пал Палыч протянул руку к лобовому стеклу «Геленвагена».

Между опорных колонн, разделявших посередине тоннель по всей длине, на бордюрном возвышении, служившем фундаментом тем же колоннам, на ветхом раскладном стульчике сидел седовласый мужчина лет шестидесяти и самозабвенно давил на клавиши своего баяна. Он добродушно улыбался решеткам радиаторов, фарам и капотам стоявших в пробке автомобилей. Судя по отсутствующей шляпе или коробочке для денег, он не просил за свое творчество награды у «запорожцев», «крайслеров» и «мерседесов», просто он весело и безвозмездно дарил каждому бамперу частичку своей души:

«Малиновый звон на заре,Скажи моей милой земле…»

Пел он трогательным, слегка дрожащим голосом, не всегда правильно нажимая на нужную клавишу, —

«Что я в нее с детства влюблен,Как в этот малиновый звон…»

– Гриш, дай взаймы рублей двести.

– Палыч, ты опять за свое. Скажи еще – до получки. Я им сам всегда все раздаю, хоть и знаю, что мафия. Но этот, похоже, не из них. Какой-то не от мира сего. Пойду отдам, – он достал из портмоне две купюры и, поставив машину на паркинг, хотел уже открыть свою дверь, но Пал Палыч его остановил.

– Не, Гриш, дай мне. Я сам.

«Малиновый звон на заре…»

Он вышел из машины и, подойдя к «не от мира сего» баянисту, протянул ему деньги, на что тот отрицательно покачал головой, продолжая петь и улыбаться попавшим в пробку автомобилям, а Пал Палыч будто застыл на месте с двумя купюрами в руке, завороженно глядя на этого человека, в очередной раз не взявшего нужную ноту.

Когда настала очередь проигрыша, баянист неожиданно обратился к Пал Палычу:

– Вы слова запева знаете?

– Запева?.. Нет, не знаю.

– А припева?

– Припева – знаю.

– Хорошо, запев я сам спою, а припев мы вместе. Приготовьтесь. Я вам кивну.

Пал Палыч был похож на изваяние. Он стоял, слегка приоткрыв рот, и боялся пошевелиться, чтобы не пропустить команды к вступлению.

Дождавшись кивка, Остроголов запел, вступив при этом четко и своевременно, в той же тональности, в которой исполнял песню баянист. Он пел богатым, красивым баритоном, громко и размашисто.

«Малиновый звон на заре,Скажи моей милой земле…»

Из люка на крыше стоявшего рядом «Паджеро» появилась половина туловища мужчины в дорогом костюме, который, размахивая в такт рукой, превратил только что образованный дуэт в трио.

«Что я в нее с детства влюблен,Как в этот малиновый звон…»

Уже через минуту к раскатистому многоголосью внутренней стороны виадука присоединились встречные полосы движения, вдвое увеличив амплитуду звучания при и без того идеальной акустике. И, когда неожиданно быстро возобновилось движение и стоявшие впереди вне тоннеля машины жадно ринулись по своим делам, неоднократно спетая песня звучала вновь и вновь, не давая ни малейшей возможности, хотя бы на сантиметр, продвинуться вперед сзади стоявшему транспорту.

«Малиновый звон на заре,Скажи моей милой земле,Что я в нее с детства влюблен,Как в этот малиновый звон…»

Увидев вошедшего человека, Лариса Дмитриевна вскочила с кровати и, несколько раз безадресно шарахнувшись в разные стороны, в итоге забилась в угол палаты, одной рукой прикрыв лицо, другую выставив вперед. Не меняя положения рук, она села на корточки и замерла. В этой позе с распущенными светлыми густыми волосами Лариса напоминала добротный снимок профессионального художника-фотографа, и лишь слегка подрагивающая вытянутая рука выдавала в ней присутствие жизни.

Пал Палыч, будто вкопанный, стоял у входа не в состоянии шагу ступить и только слышал, как бешено колотится его сердце, готовое в любую секунду вырваться из груди и добежать до женщины с распущенными светлыми волосами, чтобы заключить ее в крепкие объятия.