Вся ваша ненависть - Энджи Томас

члены всегда готовы постоять за товарищей. (К примеру, Гарри, Рон и Гермиона никогда друг на друга не доносят, прямо как гангстеры.) А у Пожирателей смерти даже одинаковые татушки. Да и вообще, гляньте на Волан-де-Морта – его все боятся называть по имени, а «Тот-Кого-Нельзя-Называть» по сути – уличная кликуха. В общем, сплошняком гангстерские фишки.

– Сами знаете, что в этом есть смысл, – продолжает папа. – То, что они живут в Англии, еще не значит, что они не гангстеры. – Он смотрит на меня. – Ну так что, потусуешься со стариком или как?

Я всегда рада с ним потусоваться.

Мы едем по улицам, и из сабвуферов гремит Тупак. Он поет о том, что не надо вешать нос, и папа, глядя на меня, читает рэп вместе с ним, словно говорит мне то же самое.

– I know you’re fed up, baby. – Он трогает меня за подбородок. – But keep your head up[66].

Потом он поет припев о том, что все будет хорошо, и я не знаю, плакать мне от того, насколько близка мне сейчас эта песня, или смеяться над тем, как ужасно поет папа.

– Пак был очень умным чуваком, – замечает он. – Очень. Больше таких рэперов не делают.

– Ты только свой возраст выдаешь, пап.

– Да все равно. Это правда. Сегодня рэперов волнуют только бабки, телки и шмотки.

– Выдаешь свой возраст, – повторяю я шепотом.

– Пак, конечно, тоже об этом читал, но для него было важно поддерживать общину чернокожих. Например, он взял слово nigga[67] и дал ему абсолютно новое значение: Never Ignorant Getting Goals Accomplished[68]. А про Thug Life говорил…

– The Hate U Give Little Infants F…s Everybody – вся ваша ненависть, которой вы пичкаете детей, в конце концов нас всех отыме… – У меня срабатывает самоцензура, и я замолкаю. Я же с папой говорю.

– Ого, ты об этом знаешь?

– Ага. Халиль мне рассказал. Мы слушали Тупака перед тем как… Ну, ты понял.

– Хорошо, и что это, по-твоему, значит?

– А ты не знаешь? – спрашиваю я.

– Я-то знаю, но хочу услышать твое мнение.

Опять он взялся копаться у меня в голове.

– Халиль сказал, это о том, как общество относится к молодежи и как молодежь потом дает отпор, – говорю я. – Но мне кажется, это не только о молодых, но и обо всех нас.

– Обо всех нас – это о ком?

– О чернокожих, меньшинствах, бедняках. Обо всех, кто на дне общества.

– Угнетенных, – подсказывает папа.

– Да. Нас вечно обижают и при этом боятся больше всех. Поэтому правительство хотело прикрыть «Черных пантер»? Потому что боялось их?

– Ага, – кивает папа. – Ведь «Пантеры» учили народ и таким образом делали его сильнее. Хотя тактику вдохновения угнетенных изобрели задолго до них. Попробуй привести другой пример.

Ох, ну серьезно? И любит же папа заставлять меня думать… Сейчас на это уходит добрая секунда.

– Восстание рабов тысяча восемьсот тридцать первого года, – говорю я. – Нат Тернер[69] поддерживал и учил других рабов, что привело к одному из крупнейших рабских бунтов в истории.

– Верно. Все правильно, дочка, – признает он. – Ну так а какой ненавистью «пичкает детей» нынешнее общество?

– Расизмом?

– Давай-ка чуть поподробнее. Возьмем, к примеру, Халиля и его положение в обществе до смерти.

– Он торговал наркотиками. – Мне больно это произносить. – И, возможно, был членом банды.

– А почему он торговал наркотиками? Почему так много людей в нашем районе этим занимается?

Я вспоминаю, как Халиль сказал, что устал выбирать между электричеством и едой.

– Им нужны деньги, – говорю я. – А других способов заработать нету.

– Именно. Отсутствие возможностей, – кивает папа. – Бизнесмены Америки не инвестируют в наши общины, поэтому работы здесь нет, а нанимать нас к себе они не хотят, и плевать им на твой вшивый диплом с высокой колокольни. Обучение в здешних школах ни к черту, поэтому, когда твоя мама предложила перевести вас с братьями в Уильямсон, я согласился. В наших школах нет ресурсов для такой подготовки, как в Уильямсоне. В Садовом Перевале легче найти крэк, чем хорошую школу. – Он молчит, а потом продолжает: – А теперь задумайся: как наркотики вообще сюда попали? Речь ведь о многомиллиардной индустрии, малышка. Эта дрянь повсюду, но что-то я не вижу здесь никого, кто мог бы позволить себе личный самолет. А ты?

– И я.

– Вот именно. Наркотики поступают откуда-то издалека и разрушают нашу общину. Так и появляются люди вроде Бренды, которые считают, что наркота необходима для выживания, или Халиля, которые думают, что для выживания ее нужно продавать. Бренды мира сего не могут получить работу – для этого нужно завязать, но без работы не могут позволить себе лечение. А когда Халилей арестовывают за продажу, они либо проводят бóльшую часть жизни в тюрьме (еще одной многомиллионной индустрии), либо сначала с огромным трудом находят настоящую работу, а потом снова начинают толкать дурь. Вот какой ненавистью нас пичкают, малышка. Система изначально играет против нас. Именно об этом говорил Тупак.

– Я это понимаю, но Халилю ведь не обязательно было продавать наркотики. Ты же перестал.

– Это правда, но не стоит осуждать человека, не побывав в его шкуре. Начать гораздо проще, чем бросить, особенно в такой ситуации. Ладно, у меня к тебе есть еще один вопрос.

– Серьезно? – Черт, он уже достаточно покопался у меня в голове.

– Серьезно-серьезно, – пискляво передразнивает меня папа, но получается у него совсем не похоже. – Теперь, после всего услышанного, скажи мне, какое отношение к беспорядкам имеет высказывание Тупака?

Мне требуется минута на раздумье.

– Все расстроены, потому что копа не собираются судить, – говорю я. – А еще потому, что он не первый, кто совершил подобное и вышел сухим из воды. Это происходит уже давно, и люди продолжат бунтовать, пока ситуация не изменится. Выходит, государство по-прежнему пичкает народ ненавистью, и нас всех по-прежнему имеют.

Папа смеется и дает мне «пять».

– Вот это моя дочка! Следи за выражениями, но да, все так и есть. И пока положение дел не изменится, иметь будут всех. В этом суть. Нам нужны перемены.

От осознания правды, в горле у меня встает ком.

– Поэтому люди хотят высказаться, да? Потому что если мы будем молчать – ничего не изменится.

– Именно. Молчать нельзя.

– Значит, молчать нельзя и мне.

Папа замирает. Потом переводит на меня взгляд.

В его глазах читается сомнение. Я значу для него гораздо больше, чем сопротивление. Я его дочка и всегда ею буду. Если я отмолчусь, то останусь в безопасности, и он, конечно, этого хочет. Но происходящее сегодня