Вся ваша ненависть - Энджи Томас

Я чешу ему за ушком.

– Ты мой неуклюжий.

Я бы взяла его с нами, но в районе у дяди Карлоса питбулей заводить запрещено. Кир залезает на кровать и наблюдает за мной, пока я собираюсь. Мне бы пригодились только сандалии с купальником, но из-за беспорядков мама может захотеть остаться у дяди на все выходные. Я пакую кое-какую одежду и беру школьный рюкзак. Получается, по рюкзаку на каждое плечо.

– Пойдем, Кир.

Он следует за мной к своему местечку на заднем дворе, и я сажаю его на цепь. Пока я наполняю его миски водой и кормом, папа наклоняется к своим розам и осматривает их лепестки. Он поливает цветы как положено, но они почему-то все равно выглядят сухими.

– Ну же, – говорит им папа. – Уверен, вы можете лучше.

Мама вместе с Секани ждет меня в своей «камри». Я усаживаюсь на заднее сиденье, потому что рядом с ней я сейчас сидеть не хочу. К сожалению, выбор не велик: либо с ней, либо с Сэром-Пердолотом Секани. Я сижу, уставившись перед собой, и уголком глаза замечаю, что мама смотрит на меня. Она хочет что-то сказать, но вместо этого вздыхает.

Вот и хорошо. Я тоже не в настроении с ней разговаривать. Это, конечно, очень по-детски, но мне все равно.

Мы выезжаем на шоссе, мчимся мимо высоток Кедровой Рощи, где когда-то жили, а потом сворачиваем на бульвар Магнолий – самую занятую улицу в Садовом Перевале, где расположена бóльшая часть местных предприятий. Обычно в субботу утром парни с района выставляют здесь напоказ свои тачки и гоняют туда-сюда наперегонки. Но сегодня улица перекрыта и посреди дороги марширует толпа. В руках у протестующих плакаты с фотографией Халиля. Они скандируют: «Правосудие Халилю!»

Я должна быть там, с ними, но не могу присоединиться к маршу, ведь, по сути, я – одна из причин, по которой они протестуют.

– Ты же понимаешь, что это не твоя вина, правда? – спрашивает мама.

И как она это делает?..

– Знаю.

– Малыш, я серьезно. Ты не виновата. Ты все сделала правильно.

– Но иногда даже сделать все правильно бывает недостаточно, верно?

Я злюсь, но позволяю ей взять себя за руку. Этот ее жест – как ответ на мой вопрос.

По сравнению с буднями на выходных на автостраде посвободнее. Секани надевает наушники и играет на планшете. По радио звучит какое-то R&B из девяностых, и мама вполголоса подпевает, а потом, войдя во вкус, восклицает:

– А теперь все вместе! Ух! – И вдруг ни с того ни с сего добавляет: – Ты не дышала, когда родилась.

Я в первый раз об этом слышу.

– Правда?

– Ага. Я родила в восемнадцать и была совсем еще ребенком, но считала себя взрослой. Я никому в этом не признавалась, но перепугана была до смерти. Твоя бабуля считала, что я никогда не стану хорошей матерью. «Только не оторва Лиза!» И я решила доказать, что она неправа. Бросила курить и пить, следовала всем указаниям врача, правильно питалась, пила витамины, и так все девять месяцев. Черт, я даже включала Моцарта и прикладывала наушники к животу. Результат, конечно, налицо: ты и месяца не продержалась в музыкальной школе.

Я смеюсь.

– Прости.

– Да ничего. В общем, я все делала правильно. Помню, уже в родильной палате, когда тебя достали, я очень хотела услышать твой плач. Но ты не плакала. Все забегали, а мы с твоим папой без конца спрашивали, что случилось. Наконец медсестра объяснила, что ты не дышишь. У меня началась истерика. Твой папа не мог меня успокоить. Да он и себя-то с трудом держал в руках… Это была самая длинная минута в моей жизни – и вот ты заплакала. И, кажется, сама я плакала даже громче. Я была уверена, что что-то сделала неправильно. Но тогда одна из медсестер взяла меня за руку, – с этими словами мама снова берет за руку меня, – посмотрела мне в глаза и сказала: «Иногда мы все делаем как надо, но что-то все равно идет не так. Главное – продолжать поступать как надо».

И до конца поездки мама держит меня за руку.

Раньше мне казалось, что в районе у дяди Карлоса солнце всегда светит ярче, но сегодня это в самом деле так: тут нет дыма и воздух свежее.

Все дома здесь двухэтажные. Возле дороги и в просторных дворах играют детишки. Тут и там мелькают стойки с лимонадом; кто-то устраивает садовую распродажу, кто-то вышел на пробежку, но вокруг все равно очень тихо.

Мы проезжаем мимо Майиного дома в паре улиц от дяди Карлоса. Я написала бы ей и зашла бы в гости, но, увы, телефона у меня нет.

– К своей подружке сегодня не пойдешь. – Офигеть, мама снова читает мои мысли. – Ты под домашним арестом.

Я открываю было рот, однако она меня опережает:

– Но можешь пригласить ее к дяде Карлосу.

Мама искоса на меня смотрит и слабо улыбается. Сейчас я должна ее обнять, поблагодарить и сказать, что она у меня самая лучшая. Ага, не дождется.

– Круто, – говорю я. – Ну да пофиг. – И расслабляюсь.

Мама хохочет.

– Какая же ты упрямая!

– Ничего и не упрямая!

– Очень упрямая. Прямо как твой отец.

Только мы подъезжаем к дому дяди Карлоса, как Секани выпрыгивает из машины. Ему машет наш двоюродный брат Дэниэл, который, стоит у дороги верхом на велосипеде в компании друзей.

– Пока, мам, – кричит Секани.

Дядя Карлос выходит из гаража; Секани пробегает мимо него и хватает свой велик. Велосипед ему подарили на Рождество, однако держать его приходится у дяди Карлоса, потому что по Садовому Перевалу мама кататься не разрешает.

Секани мчится по подъездной дорожке. Мама высовывается из окна и кричит ему вдогонку:

– Далеко не уезжайте!

Едва я выхожу из машины, как дядя Карлос встречает меня своими фирменными крепкими объятиями – не слишком крепкими, но уверенными, – так что я тут же ощущаю всю его любовь.

Он дважды целует меня в макушку и спрашивает:

– Как дела, зайчонок?

– Нормально. – Я втягиваю носом воздух. Пахнет дымом. Но «хорошим». – Барбекю устроил?

– Пока только разогреваю. На обед пожарю котлеты и курицу.

– Надеюсь, пищевым отравлением это не закончится, – дразнится мама.

– Посмотрите-ка, кто у нас тут шутки травит, – смеется дядя Карлос. – Ты не просто заберешь свои слова назад, сестренка, но и съешь все, что я приготовлю, а потом попросишь добавки. «Фуд нетворк»[64] мне в подметки не годится. – С этими словами дядя