Вся ваша ненависть - Энджи Томас

важнее меня и даже важнее Халиля. Оно касается Нас – с большой буквы; всех Нас, кто выглядит как мы, чувствует то же, что и мы, и переживает эту боль с нами, хотя и не знает нас с Халилем лично. И Нам мое молчание не поможет.

Папа переводит взгляд на дорогу и кивает.

– Да. Молчать нельзя.

Дорога на оптовую базу – полнейший ад.

А там – куча народу с плохо управляемыми грузовыми тележками, набитыми до отвала.

Когда мы уезжаем, кажется, что сам Чернокожий Иисус вытащил меня из глубин преисподней. Зато папа все-таки купил мне мороженое.

Однако поездка на базу – это только первый этап. В магазине нужно разгрузиться, разложить все по полкам, а потом нам (читай – мне) обклеить ценниками все упаковки чипсов, печенья и конфет. Стоило подумать об этом до того, как я согласилась тусоваться с папой. Пока я тружусь, он оплачивает счета у себя в кабинете.

Я наклеиваю ценники на чипсы «Хот Фрайс», когда кто-то стучится в дверь.

– Мы закрыты, – кричу я не глядя. Знак же висит, читать, что ли, не умеют?

Видимо, нет. В дверь стучат снова.

Из кабинета высовывается папа.

– Мы закрыты!

Стук повторяется.

Папа исчезает обратно в кабинет и возвращается оттуда уже с пистолетом. Из-за судимости ему нельзя носить с собой оружие, но технически он его и не носит: пистолет хранится в офисе.

Папа настороженно осматривает человека за дверью.

– Чего надо?

– Да проголодался я, – отвечает парень. – Можно чего-нибудь купить?

Папа отпирает замок.

– У тебя пять минут.

– Спасибо, – отвечает Деванте и заходит в магазин.

Его афро уже не стянуто в пучок, и на голове у него теперь красуется пышный шар волос. Сказать по правде, вид у Деванте диковатый, но не из-за прически. Все дело в глазах: они припухшие, красные и бегают туда-сюда. Украдкой мне кивнув, он отворачивается и больше на меня не смотрит.

Папа с пистолетом ждет на кассе.

Деванте оглядывается на улицу. Потом подходит к стойке с чипсами.

– «Фритос», «Читос» или «Дори…» – Он умолкает, снова глядя на улицу. Потом замечает, что я наблюдаю, и возвращается к чипсам. – «Доритос».

– Пять минут скоро закончатся, – предупреждает папа.

– Блин, чувак! Ладно. – Деванте берет пачку «Фритос». – А можно взять попить?

– Побыстрее.

Деванте идет к холодильникам. Я встаю за кассой возле папы. Очевидно, что-то тут не так. Деванте постоянно вытягивает шею, чтобы посмотреть на улицу. Его пять минут прошли по меньшей мере трижды. Никто так долго не выбирает между «Кока-колой», «Пепси» и «Фейго»[70]. Уж простите, но это правда.

– Ладно, Ванте. – Папа подзывает его к кассе. – Скажи честно: ты набираешься смелости меня ограбить или от кого-то убегаешь?

– Нет, блин, не собираюсь я никого грабить. – Он достает пачку денег и кладет на стойку. – С бабками проблем нет. Я Король и ни от кого не убегаю.

– Ага, просто прячешься в магазинах, – вставляю я.

Деванте переводит взгляд на меня, а папа говорит:

– Она права. Ты от кого-то прячешься. От Королей или Послушников?

– Не от тех ли Послушников из парка? – спрашиваю я.

– Давай ты не будешь лезть не в свое дело? – огрызается Деванте.

– Ты в магазине моего папы, так что это мое дело.

– Эй, – встревает папа. – Серьезно, от кого прячешься?

Деванте смотрит на свои поношенные «конверсы» – им мой комплект для ухода уже не поможет.

– От Кинга, – бормочет он.

– Кинга или его шайки? – уточняет папа.

– Кинга, – повторяет Деванте громче. – Он хочет, чтобы я разделался с типами, которые убили моего брата. А я не хочу, чтобы их трупы повесили на меня.

– Ага, я слышал про Дэлвина, – говорит папа. – Мне жаль. Что случилось?

– Мы были на вечеринке у Большого Дэ, и туда завалились Послушники. Начался замес, и один из этих трусов пальнул Дэлвину в спину.

Черт. Это та же вечеринка, на которой были мы с Халилем. Из-за перестрелки мы и уехали.

– Большой Мэв, как вам удалось выйти из игры? – спрашивает Деванте.

Папа поглаживает бородку, пристально его изучая, а потом произносит:

– С трудом. Мой отец был Королем. Адонис Картер. Настоящий гангстер старой школы.

– Йоу! – выдыхает Деванте. – Он ваш папаша? Большой Дон?

– Ага. Самый крупный барыга в истории нашего города.

– Йоу, мужик, охренеть! – выдыхает Деванте, светясь, как фанатка. – Мне рассказывали, что на него работали копы и все такое. Он поднимал большие бабки!

А мне рассказывали, что мой дедушка был настолько занят, «поднимая бабки», что не находил времени на папу. Есть куча фоток с маленьким папой в норковых шубах с дорогими игрушками и драгоценностями, но дедушки Дона ни на одной из них нет.

– Наверное, – говорит папа. – Я мало об этом знаю. Он сел, когда мне было восемь, и сидит до сих пор. Я его единственный ребенок, поэтому все ждали, что я подхвачу дела. Королем я стал в двенадцать. Черт, выжить можно было только так. Из-за папы на меня все время кто-то нападал, но за мной всегда присматривали другие Короли. Банда стала моей жизнью. Я был готов умереть за дело, если потребуется.

Папа переводит взгляд на меня.

– А потом я стал отцом и понял, что королевские приблуды не стоят смерти. Мне захотелось выйти из игры, но сам знаешь, как она устроена, – легче сказать, чем сделать. Кинг был главарем, и мы с ним дружили, но отпустить просто так он меня не мог. А еще я неплохо поднимал, и потому решение уйти далось мне нелегко.

– Да, Кинг говорит, вы были одним из лучших дилеров, которых он знал, – замечает Деванте.

Папа пожимает плечами.

– Научился у отца. Но на самом деле я был хорош, потому что меня никогда не принимали. И вот как-то ехали мы с Кингом на точку, и нас накрыли. Копы стали допытываться, кому принадлежат стволы. Кинга уже дважды привлекали, и новое обвинение значило бы для него пожизненный, а меня – ни разу, так что я взял ответственность на себя и получил пару лет и испытательный срок. Преданный был как собачка. Следующие три года стали самыми тяжелыми в моей жизни. В детстве я злился на отца из-за того, что он за решеткой, а не со мной, и вот сам оказался в той же тюрьме и точно так же не видел, как растут мои дети.

Деванте хмурится.

– Вы с отцом сидели в одной тюряге?

Папа кивает.

– О нем всегда говорили как о настоящем короле, понимаешь? Как о легенде. Но на деле он оказался лишь немощным стариком, сожалеющим о разлуке с сыном.