Малороссийская проза (сборник) - Григорий Квитка-Основьяненко

Что же делали те люди, что накупили хлеба, да располагало его с барышом продавать? Эге! чешут себе затылок, да чмокают, да тихонько бранят все-таки того же Тихона, что им такую пакость дал! Заперли свои амбары, сняли весы и разошлись.

– Пускай, – говорят, – Брус справляется: недолго будет чваниться; скоро весь решит, тогда бросятся и покупать, да негде больше, как у нас. Тогда смело по двадцати будем брать, потому что уже везде такая цена. Вот и возьмем свой барыш. Увидим!

Пришла пора сеять, а у людей нет ни зерна. Тихон отворил свои амбары и говорит:

– Берите, люди добрые, сколько кому на посев нужно. Не жалейте зерна, кидайте его в землю; через зиму нас Бог пропитает, а как не посеем, то Господь за леность нашу накажет нас еще горше. Это бы мы совсем перестанем верить, что Господь наш есть премилосерднейший, когда по боимся сеять зерно, хотя нам и нужное. Он наказал нас как Царь Небесный за грехи наши, да и помилует как отец детей своих. Пошлет нам урожай такой, какого и давно не видели, за то, что мы как будто в его святые руки кинем зерна.

– А яка цена буде? – спрашивают люди.

– А цена такая, что я не на деньги, а в отдачу. Родит вам Бог, отдадите, сколько кто возьмет.

– Да как это можно? В такой год, да без денег?

– Слава тебе Господи! Я не жид и не цыган; я знаю закон христианский. Чего бы я достоин был, если бы где, пускай Бог сохранит! На пожар, да я вывез бы воду, да тут бы ее ведрами продавал. Так и это. Как можно пробыть человеку без хлеба? Как же, в такой нужде, да его бедным продавать, да еще в дорого? Бог того побьет на сем свете, и на детях, и на имении; а на том что еще будет? Берите же хлеб святой да кидайте его скорее в матерь нашу, землю, чтоб по Божиему велению она нас на тот год прокормила.

Это же так Тихон управляется; а там враги на него, так чего бы то не выдумали, чего бы не сделали, чтоб его утопить, совсем съесть! Крепко же им досадно было, что они изубыточились, накупили хлеба дорогою ценою, чтобы при людской нужде да хоть бы вдвое его продать, а тут этот, такой-сякой, старый дед, не дает ни пылинки продать; там раздавал, пускай уже свой, всем даром; а то уже и купленный, что уже знаем, что именно по дорогой цене покупал, и тот раздает без денег, как бы в займы… Те, те, те, те!

– Постойте-ка! – говорит из них один. – Я его подловлю. Не будет величаться. Сведу его к тому, что и сам по-под окнами пойдет и сухарю рад будет…

А тут вдобавок жена нападает, так что бедному Тихону и отдыху нет.

– Сякой-такой, лысый дедуга (старый хрен)! ум отстарел. Обобрал деточек и меня на старости да все же промотал на тот хлеб. Тут бы, в такой год, и получить копейку, а он людям даром раздает. Тю-тю, дурак! Видел ли кто такого глупца? Черт знает, кому раздает утром и вечером, а мы, вся его семья, голодуем да едим отвешенный пай, как арестанты… Вот так ты одурей на старости!

То Тихон было слушает, слушает; после схватит себя за голову, да «а уже мне эта морковь!»[183] скажет, да скорее из хаты к весам, где его сыновья раздают хлеб. Там ему только и весело, потому что сам видит, из какой нужды Бог ему дал людей выкупать.

Пока это происходило, дошла чрез начальников такая весть до самого царя, что в такой и такой губерниях великий неурожай, что хлеба вовсе нет и что совсем голод. Господи милостивый! Как-то тут пошло! Тотчас наехал исправник с дворянами, и переписали, сколько у кого в семье душ, сколько есть у каждого хозяина хлеба, и рассчитали, на сколько его станет, да и дали на всякую семью бумагу, что как у кого не станет своего хлеба, так можно ему брать с магазейна по стольку и по стольку на месяц. У кого же не было ничего, тем приказано тотчас давать. Назначили к магазейнам начальных, да все из дворян и все грамотных, чтоб и счет знал, и толк дал. Так же по магазейнам не очень-то полно было хлеба, потому что в хорошее время кто его и думал взносить, хоть было голова и приказывает и десятские покупают, так никто же и не думал. А зачем взносить? говорят бывало: чтоб погнил в закромах? Слава тебе, Господи, голодовать не будем. То-то и есть! Пока человек в добре да в счастье, так он думает, что уже ему и все так будет, и не тужит ни о чем, и не готовит себе ничего; как же постигнет беда, так тогда и о полы бьет руками и волоса рвет, да уже не поможет, хоть всю голову оборви. Так и тут было: что бы делали, чтоб пополнить магазейны, да ба! Тогда вспомнили, что и Тихон советовал, чтобы собрать весь хлеб с тех, кто должен был, – не послушали же.

Пока были начальники в селе, то люди промеж себя посоветовались и – негде правды девать! – и сам голова к тому совету пристал, чтоб про Тихона никто ни словечка, что он пропитывает людей; а то говорили, как дослышатся, то не будут из магазейна никому отпускать. А это за тем так устроили, чтоб про Тихона не прошла добрая слава и чтобы ему иногда от начальства не было какой благодарности. А Тихон и не уважает! Он еще и радехонек, что про него молчали. И как спрашивало его начальство, много ли у него хлеба. так он сказал:

– Благодарю Бога милосердого! Пропитаюсь до нового; мне не нужно никакой дачи.

Про покупной же хлеб, как спросили его, на что он и для чего и по какой цене он намерен его продавать, так Тихон такой ответ дал:

– Увижу еще, что далее будет, тогда и скажу.

Как же его недоброжелателей тех, что накупили прежде хлеба, да за Тихоном не досталось им продавать, спросили, так те сказали:

– Кому нужда будет, тому будем продавать по двадцати и по пять (25). Исправник махнул рукою, да и записал их и сколько в них было хлеба, и то записал, как они, имея свой хлеб, просили из магазейна, потому что, видишь, то они не своим считали, а купленным.

Как же рассчитали, что того хлеба, что в магазейнах, не станет надолго, то и написали об этом царю; так тотчас царь таки из собственных своих, из своей царской казны прислал денег, чтобы, как можно скорее покупали хлеба, чтоб было чем и пропитаться и, что еще нужнее, посеять для будущего года. Вот-то денег прислано! Нам и тысяча рублей, и то сумма страшная, что из нас кому-то, кому-то достанется, в каком-то годе с какими трудами приобрести; а то прислала таких тысяч тысячу, как наш батюшка-священник, да-таки и писарь говорят, что то называется миллионом, что нашему брату не то чтоб суметь его пересчитать да и мыслями додуматься, сколько в том миллион есть рублей, никак не можно! Да таких-то миллионов прислано в каждую губернию не один и не два… А сколько же губерний таких, что Бог прогневался на народ да послал на них голод! А в каждой губернии есть народу тоже миллион, а где и два. Так какой надобно головы рассчитать, на сколько миллионов прислано денег? Это же только рассчитать никто не может, разве наш казначей, что в казну подушное принимает да на счетах, как возьмет, до зерна, как орехи, перекидывает, и ни в одной копейке не ошибется, так разом и высчитает; а дать же столько денег, кто может, как не царь наш премилосердый… и все то затем и трата такая, чтоб бедный народ не страдал без хлеба… Вот истинно отец к своим детям!.. И разве же только у него и есть, что мы? Эге! Слава тебе, Господи! Есть нашего народа немало, а тоже еще и российского, и немецкого, и татарского, и калмыцкого… и какого-то народа нет! И все же то идут под нашу державу, потому что очень хорошо всем жить! И все же то наш милосердый царь обо всех заботится и жалеет, как отец деток своих. Разве же кто у нас слышал такое, что рассказывал Демко Плескач, как возвратился из службы? Где-то он уже не ходил в походах! В каких землях не побывал! Так, говорит, был и у английских немцов, а город такой, как наш Петербург, и сам царь их там живет. Так, говорит, идешь по улице, валяется человек… Чего-то он? С голоду умирает… А все же-то ходят и смотрят, и всем нужды нет. Вот такое-то начальство! И смотрят, и видят, и своему царю не докладывают, и царь с них не взыскивает. Ну, ну! Как бы у нас так! Когда наш царь узнает, что одного нашего брата кто обидит и не защитят его, то уж даром не пройдёт; а как бы одна душа от недосмотра умерла? Не знаю, что бы тут было! Подержи же его, Господи, и с царицею, и на наш век, и детей и внуков наших, чтобы и те хвалили Бога за такого царя! И вставая, и ложась молили за него Бога, как мы делаем!

Начальство, принявши казну, тотчас бросилось проведывать, где хоть немного дешевле хлеб, и разослало, чтобы, как можно, его накупить и скорее по селам поставить. Покуда же его понавезли и наддали, Тихон знай управляется с своим, все раздает… Как вот и пришел к нему человечек с добрым словом:

– Что, дядюшка Степанович! Раздаешь ты хлеб, а чем его воротишь?

– Кто добрый будет, отдаст, как сможет; а нет, так нет. Что за нужда! Так говорил Тихон, насыпая вдове муки в узел.

– Так иной забудет, сколько возьмет. Когда бы ты записывал, сколько кому даешь?

– Я сам не грамотный, а нанять? На что оно? Не хочу.

– Да я тебе без найма буду писать; я немного цифры знаю. Хоть не затем, чтоб после с них собрать, а так, чтоб для себя знать, сколько разойдется хлеба. Дозволь-ка, дядюшка; я тотчас все спишу.