Малороссийская проза (сборник) - Григорий Квитка-Основьяненко

– Так иной забудет, сколько возьмет. Когда бы ты записывал, сколько кому даешь?

– Я сам не грамотный, а нанять? На что оно? Не хочу.

– Да я тебе без найма буду писать; я немного цифры знаю. Хоть не затем, чтоб после с них собрать, а так, чтоб для себя знать, сколько разойдется хлеба. Дозволь-ка, дядюшка; я тотчас все спишу.

– Да и пиши, когда тебе некогда.

Вот тот человек и записывает мелом на стене в амбаре… Спросит Бруса:

– Федьку давал?

– Давал.

То он и пишет, сколько хочет, крестиков, это б то четвертей, до палочек вместо четвериков.

– Прудкогляду давал? – Нет, – а человек таки пишет…

Да так в день и в два списал у Тихоновых амбарах все стены, а потом и исчез и не идет писать; а Тихон еще рад, что он не идет и не мешает ему управляться.

Вот тут враги его и подбились к исправничему письмоводителю. Хитрые с беса! Знают, с какого конца дело начать. Тот выслушал их и слупил с них, что ему надобно было, да и стал исправнику внушать, что, говорит, в таком-то селе есть великий мошенник Тихон Брус, он перевел все имущество свое и женино на деньги да продает крепко непомерною ценою, а как люди в нужде, так все сбывают да хлеб покупают; а Тихон у них забрал и скотину, и возы, и с безделицею не расстался, оголил весь мир; как же нечего брать, так в долг раздает, да только кому даст четверть, а запишет три; кому четверик, а запишет четыре; и думает, что как вот это пройдет беда, станут люди обживаться, то Тихон всех оберет, чтоб только самому разбогатеть, а всех в нищие пустить.

– Так, – говорил письмоводитель, – надобно не отменно следствие учинить; вот бы я, ваше благородие, поехал туда да все бы разыскал в один день, и тогда бы только, чтобы вы повелели с таким мошенником делать.

Эге! Да не на таковского ты, брат, наскочил! Как бы тот исправник, что прежде сменили, тот бы всему поверил, и бедного Тихона ободрали бы, как молоденькую липку, а что горше, не дали бы ему докончить своего дела; этот же исправник все выслушал да и говорит:

– Это такое дело, что надобно мне самому разбор сделать. И прибежал в село.

Не хитро же и исправник взялся! Прежде выспросил тех, кои злы были на Тихона, и того человека, что записывал Тихону забор хлеба, что притворился будто и добрый, а это он от них и научен был. Чего-то уже они на Бруса ни наговорили! Хоть голову ему тотчас снимай. После исправник бросился сюда-туда, расспрашивает, так все – и что то – и малые дети, и те про Тихона, как про родного говорят, как он всем хлеб и мукою, кому надо, а кому семенами на посев дает и все без денег, нужды нет, что у него покупной хлеб, а в отдачу, как бог родит новый; что он и не записывал никогда как давал, что и малым детям каждый день раздает печеный хлеб; да как теперь везде беда, так и чужие, а есть и из дальних мест, как плав плывут и все к нему, а он всем раздает и всех пропитывает.

Вот тогда уже исправник прямешенько пошел к Тихону. Вошедши в хату, помолился Богу и тотчас спросил хозяина. Тихон, не имевши за собою никакой вины, не боясь, вошел к нему, поклонился… как исправник к нему, взял его за голову, поцеловал и говорит:

– Почтенный старичок! чрез таких людей и нас Бог милует! – а потом – вот, ей-богу, что правда! – поклонился ему низко и говорит: – Благодарю тебя, старик, что ты в такую несчастную годину делаешь так, как Богу приятно и бедным людям в нужде помогаешь.

Потом сел и Бруса посадил подле себя и стал записывать: сколько у Тихона было своих денег, сколько занял и кому что заложил, сколько хлеба купил, сколько роздал и сколько его осталось (а уже самая малость оставалась), как еще думает стараться, чтоб пропитать какой будет неимущий, потому что уже всем казенный хлеб раздавали; как думает розданный на посев хлеб собрать… все-все списал; так на последнее Тихон говорит:

– А как собрать? когда отдадут, возьму; а нет, так нет; это такое.

– Как это можно? – говорит исправник, – ты все свои деньги на хлеб издержал и останешься в бедности?

– Один Бог богат, ваше благородие! Надобно тут зарабатывать, чтоб там от него милость получать. Делай добро, и тебе будет добро. (Добре робы, добре и буде.)

– А жена и дети твои? Ведь же ты их всего лишил!

– Не было у них прежде ничего, работали, трудились, и Бог нам дал. Опять надобно работать, трудиться, и нас Бог не оставит, когда и комарика и маленькую комашечку призирает…

Исправник писал что-то долго, потом говорит:

– Старик, Бог тебя не оставит и на этом свете: пошлет тебе милость свою чрез нашего государя. Делай, как делаешь, и не бойся ничего; и я тебе скажу: Делай добро, и тебе будет добро! Прощай.

Вот от Тихона исправник прямо к тем людям, что располагали утопить Бруса; расспросил их, где и почем хлеб покупали и зачем продают? Они так и рассказывали, что через сякого-такого Бруса не можно им было и зерна продать, а теперь ждут весны, как цена еще выше будет…

– А чтоб вы не дождали христианской крови пить! – сказал исправник, да к их амбарам – и запечатал, и приказал голове, чтоб караул был, чтоб никто не распечатал вперед до времени – и поехал далее.

Батюшка мой! Как восстали на Тихона эти его враги! Он, говорят, оболгал их исправнику, он ему что-нибудь поднес, чтоб нашим хлебом распоряжаться… да там такого говорили на него, сохрани боже! Так что же сделали? Ничегошеньки. Как ветер в поле веял, так и их ложь!.. Никто им не верил и не слушал их.

Как вот опять скоро наехал в село исправник, да не к волости, а прямехонько к старому Тихону, а за ним в коляске генерал с золотыми кистями на плечах, на груди золотая звезда, а на шее все кресты: даже от него сияет. Старый Тихон как увидел таких гостей, так даже затрясся, не испугавшись, а удивляясь, что такой великий господин к нему приехал, и зачем бы то?

Вот, вошедши в хату, исправник тотчас и сказал, что это генерал приехал от самого царя, что царь, пославши-таки везде деньги на хлеб и повелевши раздавать всем с порядком, еще-таки послал и генералов и каждому дал по большой сумме, чтобы так, какого увидят бедного, старого, немощного, калеку, чтоб по рукам на их бедность раздавали, чтоб скорее, кому нужда, помощь подать. Так вот это генерал заехал в наш уезд и, прослышавши про Тихона, хочет ему сколько тысяч отдать, чтоб он, как начал бедных наделять, так чтоб тем же порядком и царские деньги на милостыню раздавал или, покупая хлеб, хлебом снабжал.

Тихон, как только услышал, что это генерал, присланный от самого царя, то так ему в ноги, а генерал так и крикнул на него да велел встать и слушать его. Вот Тихон все и стоял перед ним, наклонивши голову, как прилично перед великим господином. Потом, как рассказал все исправник, генерал еще снова говорил, чтоб Тихон от исправника принимал, сколько ему нужно будет денег, и чтобы делал, как лучше знает, лишь бы бедным помогать, и чтобы они знали, что это вспомоществование от царя и царицы идет, так чтоб они за них молились Богу.

Тихон и в другой раз упал было к его ногам, как выслушал все и говорит:

– Достоин ли я такой чести, чтоб царскую казну…

А генерал и перервал его и, ударив его рукою по плечу, начал говорить, что он слышал, что Тихон человек рассудительный и знает, кому как в нужде помогать. Приказывал, чтоб взял у исправника несколько денег, да и проискивал каких беднейших, да тотчас бы им и помочь подавал. Потом спрашивал у него, как он думает лучше: хлебом ли раздавать или деньгами по рукам и сколько ему надобно на первый случай суммы отсчитать?

Вот Тихон, не робея ничего, так прямо и стал говорить:

– Позвольте мне… ваше… благо… родие… сиятельство… – извините, мы мужики простые, не умеем как такого господина и величать, не только с ним говорить; так пускай будет по-нашему, не во гнев вам: добродею[184], – да и поклонился перед ним.

Генерал, известно, не понял, что ему Тихон по-нашему говорил, да и спросил исправника. Как же тот ему растолковал, что «добродею» значит, что добродеет, или делает добро, так генерал даже засмеялся да и говорит:

– Хорошо, хорошо, мужичок! Зови меня добродею; это получше сиятельства[185]…

Тихон опять поклонился и стал свое говорить: а моя мысль, добродею, такая, что всякие просят помощи: иной от нужды, а иной, чтоб бездельничать. Когда же кто просит от нужды, тот больше рад будет хлебу святому, потому что с деньгами еще ему надобно будет идти, чтоб купить, а он, может, уже третий день как хлеб видел. Когда же кто мошенник, так тот хлебу и не рад будет; ему давай денег, чтобы пьянствовать или что другое такое дурное делать. Так лучше всего будем давать хлебом; а через то все, кто беду терпит, все к нам соберутся; а те, что плачут, услышавши, что у нас денег не раздают, удалятся от нас прочь.

– Правда, правда твоя, – сказал генерал, – делай, как сам знаешь. А сколько же тебе суммы отпустить? Я дал исправнику пять тысяч. Хочешь, все возьми, я тебе верю.

– Покорно благодарим, добродею! – сказал Тихон, поклонившись, – как глаз, обязан беречь и копейку царскую, не то что; да только вот что: теперь, по царской милости, весь народ с магазейнов хлеб берет и голодного нет никого, а которые пошли на заработок по всем местам, и через такую великую малость царскую – подержи его, Господь, на свете! – всяк через зиму пропитается; так через зиму довольно будет и одной тысячи; удовлетворен, когда кто явится голодной; а вот уже весною, да пока до нового хлеба, тут большая нужда постигнет; съедят все, продадут все, заработок уже не тот будет, станут возвращаться домой; по дороге не очень где выпросят; так вот тут-то беда такая придет, что и сохрани боже! Так вот тогда те четыре тысячи большую помочь сделают.