Малороссийская проза (сборник) - Григорий Квитка-Основьяненко

Встал наш молодец, и глаза продирает, и чешется, и не знает, что ему говорить, что его и поп, и все люди бранят и пьяницею называют и что целую ночь таскался, да так, где случилося, там и валяется.

– Але, пьяница! – после надумавшися, говорит им Никифор. – Тут не пьяница, а вот мне какое привидение было. Вот слушайте-ка, и вы, пан отче, и вы, люди добрые!

Вот и начал им все рассказывать, как был вчера пьян, как пришел домой, как заснул, и как пошел к заутрене, и что тут с ним было, и как мертвецы хотели его растерзать за вареник, и как петух закричал, и как они пропали, и как он тут заснул…

– Да не слушайте его, пьяницы! – заворчал на них пан отец, видевши, что весь народ обступил около него и, разинувши рты, слушают его. Да и еще говорит: – Не слушайте, это он перепился да спьяна химеры погнал.

– Да какие тут, пан отче, честный отче, химеры? Именно так было, как я говорю. Вот сходимте-ка, то найдем и мою шапку. Она там, мертвецы не дали мне ее и взять; я же говорю, что она там. Я ведь не забросил ее нарочно. Да и лучше рассмотрите, нет ли где какой беды.

Вот бросились, пришли – ан в самом деле, где говорил Никифор, что положил шапку, там она и есть. А, впрочем, все было в порядке и нельзя было приметить, чтоб мертвецы ночью тут были.

Уж как удивлялись все люди про то, что рассказывал Никифор, а наибольше эта шапка, хоть кому, так на удивление была: как бы таки она зашла туда, кабы не он ее занес? А как бы он ее занес, если бы не приходил туда и не покинул там своей шапки?

Вот и стало быть, что это мертвецы так проказили. Так и старые люди говорят, что было когда-то, в каком-то селе, какому-то человеку так же привидение, «что думал к утрене прийти, а пришел… мертвецы собрались да в пост празднуют Великдень». Да оно ж так и есть: у нас пост, а у них Великдень. Да вот же и Никифору говорили:

– Вам пост, вам Чистый понедельник, а нам Великий день, когда ваш пост…

– Так, так и есть, так и есть! – заключила в один голос вся гро мада. Вот как так между собою люди толковалися, а уже не кто, как старые бабы да-таки и молодые, – как вот и отозвался один человек и говорит: «Да Никифор вчера весь день ходил пьяный, без шапки, и я его спрашивал, где он пропил шапку, так говорит, еще как был утром в обедне, так в церкви забыл, спеша с приятелем к пану дьяку на разрешение».

– Да и я видел, – говорил еще один человек, – как он ее вчера в обедне клал и как пошел без шапки, и он на него смеялся. Это ему, пьяному, приснился такой вздор…

– Это ему приснилося…

– Это он спьяна химеры погнал… – загудела опять громада, которая, как какой человек скажет слово, то она, не понявши, что и для чего, тотчас и кричит:

– Таки-таки, так! – и во всяком деле так.

– Эге! Думаю, что химеры! Думаю, что приснилось! Нет, этому таки правда, – так говорила мне старая Куцайка, рассказав эту повесть, да и божилася, что этому, говорит, именно правда была. – А мне, – говорит, – рассказывала про это покойная Кузнецова жена Оксана, а она слышала от Явдохи, дядины[173] старой, Потапихи, что после была за Денисом Буцем. Так тут, говорит, нечего сомневаться: правда, да и правда, что пришел было Никифор на праздник мертвецов.

Конец первой книжки

Малороссийские повести, рассказываемые Грыцьком Основьяненком

Книжка вторая

(1837)

Делай добро, и тебе будет добро

Посвящается Тимофею Романовичу Подольскому[174]

Никто не забудет голодного (1833 г.) года, что Бог послал нам за грехи наши. И как забыть такую беду, какой и деды наши не терпели, да не дай бог и внукам, да и всему роду и слышать про такую лихую годину! А рассудим еще и так: за грехи наши постигла нас кара Божия? Эге! Так и тут же видим, что наш отец, Царь Небесный, не до конца гневается на нас, а все ожидает, чтобы мы очувствовалися, покаялись и обратились к святому его закону и творили волю его. Какую? Может, очень тяжкую для нас? Может, повелевает, чтобы мы своею собственною силою горы с места на место перетягивали? Может, велит горстями море выливать? Не знаю! (не думаю!) Только и есть его повеление: люби его, как создателя своего, и помни, что от него все имеешь: и свет, и хлеб, и имущество, и семью, и все, все, и что доброте и милосердию его меры нет; да люби всякого человека, как истинного своего брата и сына Божьего, потому что он, Господь наш, повелел в молитве именовать себя отцом, как всякий день читаете «Отче наш, иже еси на небесех», так мы уже ему так любезны, как дети отцу; потому-то и надобно, чтобы и мы любили один одного как брата, в нужде помогали, один от другого отвращали беду, и когда до чего придется, друг за друга страдали и беды терпели. Вот тогда-то мы угодим Богу и царство от него получим. Так не для того ли он нам и посылает беды, чтобы мы на деле учились добро творить? Пожалуй, на словах мы все бойки, все делаем хорошо; иной говорит: а я сякой, я такой, я милостив, я нищим подаю, я бедных обделяю… Приди же к нему в нужде, проси голодный сухаря, неимущий одежды… ей! и сухаря не даст и за руку выведет с хаты, когда еще и по затылку не стукнет. Вот тем-то беда учит познавать людей и от доброго перенимать доброе. Чрез беду знаем, кто каков, и по его делам таковым его и почитаем. Видел ли кто отроду, чтоб на хорошей яблоне да родились репки? Так и тут: чтобы о человеке, делающем доброе, шла недобрая слава? Сначала бы и ничего: сначала зашипят, как змеи, далее загудят, как злые шершни, потом залают, как собака, и бросятся, чтоб совсем человека съесть… так же Господь милосердый не доведет до того! Не доведет, защитит и перед всеми явит такого, кто, не боясь пересудов, несмотря ни на что и ни на кого, делал добро для своего брата, любя и исполняя закон отца нашего небесного! Тогда над таким и сбудется: «Делай добро, и тебе будет добро», и, хотя и не на этом свете – что здесь есть вечное? так уж наверно там, там, в царстве святом, где будет так хорошо, так хорошо, что и святые не могли изъяснить, а только написали нам, что ни око не видело, ни ухо не слышало, и вообразить так не можно, как хорошо и прекрасно будет тем, кои любили Бога милосердого и, любя каждого человека и помогая бедным в нужде, исполняли тем святой его закон.

А послушаем, как в злую годину управлялся Тихон Брус, и что он делал, и что заслужил здесь. Может, очень трудно и тяжко ему было, что, может, иной и не стерпит? Или что-нибудь делал такое трудное, что другой и не сумеет? Послушаем.

Растаяли снега, прошла половодь, сбежали реки, а еще земля и не оттаяла совсем. Люди, кто понимал, молчат да примечают; иные говорят: «Нужды нет; земля от солнца разом оттает; тогда пойдут дожди и все будет хорошо». А Тихон Брус послушает, что люди говорят, покачает головою да отойдет и скажет:

– Не знаю, как будет, а будет так, как Господь милосердый повелит. Тихон Брус был стар человек, разумный на все то село, где жил, да ра зум имел про себя, не очень с ним выхватывался. Нужно было его крепко просить, чтоб дал какой совет; когда же было что скажет, то уже оно так и есть, так и будет. Когда видит, что у иного отца сыновья поднялись ли на ноги или нет, а уже скорей от отца со двора, на свое хозяйство; то Брус и говорит:

– Не будет, дети, с таких хозяев добра! переведутся ни на се ни на то; одним волом не много сработаешь, и разве целину одною парою пашут? Ну, ну! так и в хозяйстве: чем больше рук, то скорее и дело поспеет; а одними руками не много сработаешь.

Смотри, как раз, так и есть: был у нового хозяина свой плуг, а то уже спрягается с другими, а далее – далее уже и пеший; была своя хата, а то уже пошел в соседи, в чужую избу и свелся ни на что…

Когда было Тихон видит, что с какой семьи жена как на улице, да на улице, все с женщинами да с проходящими лепечет; а дочки, бросив не выполотые огороды и немазаные хаты, да бегают то на улицу, то на вечерницы, то он махнет рукою да и скажет:

– Зарастут же и они недоброю славою, осыплется и все их хозяйство, как и обмазка от хаты.

Смотри, так как раз идет: и имущество, и добрая слава, все пошло за ветром!

Когда было увидит, что человек без бутылки идет в шинок (это уже известно, что не в доме с компанией да с добрыми людьми, а сам себе в шинке будет пить), то Тихон и скажет:

– Туда бездельнику и дорога! Вот увидите, что вот это сам ходит, а после и все свое имущество переносит.

То так и будет: разопьется, попропивает все, под плетнями валяется, а жена с деточками пошла по-под окнами милостыню выпрашивать.

Вот такой-то был Тихон Брус. И теперь он все тужит, все сидит и думает; то пойдет осматривать свой хлеб на гумне и в амбаре в закромах да в кадках. Осмотревши у себя, пойдет и по улице, заглядывает на гумна, где есть зажиточные хозяева, да, идя к дому, все что-то по пальцам считает…

Как вот: рано с весны стало солнышко припекать, как будто о Преполовении[175], а еще только четвертая неделя поста. Какая была мерзлая земля, тотчас вся растаяла, да все же утром туманом, днем солнцем, а ввечеру морозцем вытянуло с нее всю сырость, всю влагу; вот мигом высохла вся земля до того, что пыль с нее идет.