Третья раса - Дмитрий Янковский

А мы парились какими-то комплексами, мучились воспоминаниями о тех стародавних временах, когда браконьеры стреляли по ним из лодок. Мы мнили себя виноватыми перед ними, а они тихонько над нами посмеивались. Думаю, ученые понимают проблему прекрасно, просто стараются о ней не говорить лишний раз. Возможно, и дельфиньи легенды не очень доступны в Сети именно по этой причине. Там может содержаться нечто такое, что заставит людей отвернуться от новых братьев по разуму. А это, если глядеть в корень, не выгодно ни им, ни нам. Такие вот нюансы планетарного общежития. Мы научились извлекать пользу из совместного существования, больше нас практически ничего не связывало.

После прохождения десятиметровой отметки голову сдавило тяжестью воды. Я попробовал привычно продуться, но от этого оказалось не много толку. Грудь тоже ощущала суровый натиск, но я старался не обращать на это внимания.

— Выпусти воздух, — раздался в наушниках синтезированный голос Долговязого. — Будет легче.

Мы достаточно говорили по связи, чтобы компьютер имитировал его тембр довольно точно. Но сам совет звучал диковато — все инстинкты встали на дыбы в ужасе от того, что под водой в легких не останется запаса воздуха. Но разумом я понимал, что именно так и следует сделать, ведь чем меньше внутри тела незаполненного пространства, тем легче противостоять натиску глубины. Жидкость ведь, в отличие от воздуха, не сжимается. В том числе и та жидкость, из которой на девяносто процентов состоит человек.

В жидкостных аппаратах проблему компрессии решали заполнением легких «рассолом». Весьма неприятная процедура. Добровольно организм ни за что не желал топиться даже в физрастворе, так что выручал рефлекторный вдох от удушья. Здесь же, когда кислорода в крови достаточно, а углекислого газа почти нет, рефлекторного вдоха не дождешься. С одной стороны, хорошо — не придется потом блевать и кашлять, изливая из груди потоки жидкости. С другой стороны, давление создавало серьезное неудобство, которое может сказаться на способности принимать решения. В данном случае полный выдох без вдоха являлся неплохим компромиссом.

Выпустив из легких весь воздух, я ощутил себя значительно лучше. Следовало признать, что не такая уж дрянь это грибковое дыхание. Если же быть совсем точным, то в нашем случае оно являлось единственным средством спасения Леси. Только за одно это его можно было от всей души полюбить.

Мы медленно опускались на тридцатиметровую глубину. Встроенное в перчатку связи электронное табло высвечивало прохождение отметок метр за метром. Иногда мимо нас проносились дельфины, обдавая тело завихрениями воды. Долговязый оказался прав — без скафандра глубина ощущалась совершенно иначе, почти нереально. Чем дальше, тем больше окружающее становилось похоже на сон, на детский сон, в котором можно летать.

— Вы где? — спросила Леся.

«Прошли двадцатиметровую отметку», — ответил я, посмотрев на индикатор.

Интересно, насколько точно синтезатор имитировал мой голос?

— Направь луч вниз, — сказал Долговязый. — Кажется, уже видно корабль.

Опустив лицо, я действительно увидел темный силуэт среднего транспортника. В неверном свете налобных фонарей он был похож на тушу погибшего кашалота, только в несколько раз крупнее. От кашалота он отличался встопорщенными стальными фермами мачт и двумя гребными винтами по шестнадцать лопастей на каждом. Опустившись еще ниже, я заметил внушительную дыру во внешнем корпусе, через которую нам и предстояло проникнуть внутрь. Само ее существование не было сюрпризом, ведь я еще в рубке тщательно изучил показания сонара, но масштаб разрушений превзошел мои ожидания. Никогда не думал, что шторм может так целенаправленно промять бортовые листы, да еще не в самом слабом месте.

— Счастье, что он здесь затонул, — раздался голос Долговязого из синтезатора. — Чуть бы дальше — там глубина километра три. А тут раньше были рифы, их взорвали потом.

Вода на глубине была очень холодной, но мурашки по коже у меня пробежали не из-за этого. На трехкилометровой глубине средний транспортник беспощадно сплющило бы давлением, и тогда ни о каком спасении уже и речи бы не было. В общем сегодня я оказался на волосок от самой страшной беды, какую только можно придумать. Я бы предпочел погибнуть сам, честное слово, чем навсегда потерять Лесю. Но океан только погрозил мне, оскалил зубы, но не стал пускать их в ход. Вот и не верь после этого в мистику! Я считал его своим крестником, и он меня пощадил. Очень благородно с его стороны.

Я удивленно заметил, что Долговязый снял компьютерную перчатку и прикрепил ее к поясному ремню.

«Не надо, чтобы нас слышали внизу», — показал он жестами Языка Охотников.

Он был прав — не все наши переговоры годились для передачи в эфир. Внутри и без того не самая оптимистичная атмосфера, а если у нас по ходу работы возникнут проблемы, которые придется обсудить, то это может полностью деморализовать потерпевших крушение.

Я тоже высвободил руку и повесил перчатку на пояс. Лучи фонарей не могли полностью разогнать тьму. Они пробивали ее двумя голубовато-белыми столбами, упирающимися в бортовую броню затопленного корабля, а за их пределами вода напоминала черное, совершенно непрозрачное стекло. Иногда в струящемся свете мелькали обитатели рифовой зоны, точнее, те из них, которые активны ночью или круглые сутки. В основном это были кальмары и крупные медузы.

Мы с Долговязым опустились на дно возле акустического усилителя. Отставник, стараясь не делать резких движений, ощупал смятый броневой лист, затем попросил меня подсветить сбоку и внимательно осмотрел разошедшийся сварной шов.

«Сильная была волна», — показал я.

«Ударная», — одним жестом ответил Долговязый.

«Не понял».

«Эту пробоину проделал не шторм, — объяснил отставник. — Шов разошелся от мощного гидрокомпрессионного удара. То есть от подводного взрыва мощностью примерно в шесть килограммов нитрожира».

У меня чуть сердце не остановилось. В квалификации Долговязого было грех сомневаться, так что если он сказал «нитрожир», значит, речь шла о нападении биотеха. Именно оставшиеся с войны мины и торпеды, а также некоторые донные капканы, в чем я убедился на собственном горьком опыте, могли смешивать накопленный жир с азотной кислотой, которую они вырабатывали так же, как мы вырабатываем соляную для нужд желудка. Это была их основная боевая функция — создавать в организме взрывчатку, а затем пускать ее в ход, приблизившись к судну или боевому пловцу.

«Биотех?» — напрямую спросил я, чтобы уже не мучить себя сомнениями.