1941. Время кровавых псов - Александр Золотько

Потом наконец начало светать.

Небо стало светлеть, подали голос птицы. Сличенко, все время шедший самым первым в колонне, подошел к машине, в кабине которой ехал Егоров. Поманил того пальцем.

Военинженер вышел из машины.

— Место узнаете?

Егоров огляделся и вздрогнул — они остановились на той самой поляне. Оба грузовика стояли на месте.

— Сможете сесть за руль? — спросил Сличенко.

— Да. А во вторую?

— Есть у меня один надежный сержант, — ответил Сличенко. — Сейчас я сделаю небольшую остановку, нужно дождаться, пока бойцы замаскируют наши следы от проселка сюда… потом… Потом ваши грузовики пойдут сразу за установками. Если кто-то станет спрашивать — посылайте. Если попытаются залезть в кузов — стреляйте, хотя… Ладно, просто скажите мне или…

— Вашему надежному сержанту?

— С вами приятно иметь дело! — Капитан растянул губы, пытаясь изобразить улыбку. — Вы схватываете все на лету.

— Я стараюсь, — зло ответил Егоров.

— Потерпите, Артем Егорыч! Осталось совсем немного. — Сличенко посмотрел на часы. — Пора бы уже и Мордасову…

На востоке загрохотало.

— Добрался, — удовлетворенно сказал Сличенко. — Значит, все получится и у нас.

Евграф Павлович оказался старичком свойским и душевным. Не слушая возражений, затащил Севку на кухню, выставил перед ним тарелку с гречкой, щедро политой мясной подливой, и заставил употребить все это вместе со стаканом ароматного чая под бутерброд с маслом.

— Я ведь могу поспорить, что вы сегодня не завтракали, — улыбнулся заботливый старик совсем по-родственному, будто добрый любящий дедушка принимал своего обожаемого внука после долгой разлуки. — Потом получали орден…

— Угу, — кивнул Севка с полным ртом.

— А это всегда морока и нервы. — Старик полез в шкаф и достал хрустальную вазочку с конфетами. — Я по себе знаю, сколько уж их не получал…

— А сколько? — не смог удержаться Севка.

На фотографии с царем Евграф Павлович грудь имел позолоченную.

— Да бог с вами, Всеволод Александрович, — всплеснул руками старик. — Да разве ж упомнишь? Российские, английские еще кое-как, а Китай, Эфиопия, Египет… Если бы за что серьезное получил, помнил бы, наверное, а так, дипломатические комплименты… Вы берите конфетку, Всеволод Александрович…

— Спасибо, я не хочу…

Севка допил чай и откинулся на спинку стула, демонстрируя хозяину, что наелся и напился от пуза и больше ни грамма не сможет съесть.

— Ну, раз так, то милости прошу в гостиную. — Старик встал из-за стола и пошел с кухни, бросив на ходу небрежно: — Посуду оставьте, я потом помою…

«Ладно, — подумал Севка. — Если хочет генерал сам мыть посуду — его право.

А вот интересно, — уже входя в гостиную, подумал Севка, — если при царе дедушка был генералом, то что ему Советская власть присвоила?»

— Евграф Павлович. — Севка подошел к стулу и сел прямо на чехол. — А вы по званию, простите, кто?

Старик, сидевший на диване, обвел взглядом фотографии и покачал головой, как показалось Севке, с некоторым неодобрением.

— Ушел со службы в звании генерал-лейтенанта, — сказал Евграф Павлович.

— Это при царе…

— При Временном правительстве, — поправил старик.

Севка чуть не спросил с ходу, какое такое Временное правительство, но вопрос вовремя проглотил. Позориться еще не хватало. Затаиться, изучать — напомнил себе Севка. Изучать и затаиться.

— А в Советской… в Красной армии? — Севка ткнул пальцем в сторону фотографии в буденовке и с орденом.

— Званий не имел, форму надел в первый и последний раз в связи с награждением. Меня убедили, что неудобно будет получать награду за боевую операцию в смокинге… — Евграф Павлович лучезарно улыбнулся. — Но что мы все обо мне да обо мне… Вы-то…

Старик замялся, демонстрируя, что подбирает нужные выражения прямо сейчас, в процессе, так сказать, светской беседы. Севка понял, что еще пара минут такого представления — и он сам продолжит разговор. И это будут не дипломатические комплименты вовсе.

«А не засунете ли себе в задницу свою вежливость», — совсем уж собрался продекламировать Севка, но в последний момент осознал, что звучать фраза будет не столько грубо, сколько нелепо.

Все-таки что значит обращение друг к другу на «вы» и по имени-отчеству! Резко сокращается возможность ляпнуть какую-нибудь глупость или грубость.

Вы козел, Аскольд Сигизмундович! Или: какая же вы школота, уважаемый Амфибрахий Орестович!

Ведь понятно, что старик не просто так болтает, от фонаря. Ясно, как божий день, что получал он информацию от комиссара ежедневно. И строит сейчас беседу с каким-то умыслом. Естественно, коварным.

Вот была в Севке такая уверенность!

Ведь наверняка сидел комиссар на этом самом диване, или возле стола на кухне, прихлебывал чаек и рассказывал, что паренек из будущего, полный, между прочим, кретин, оказался еще и размазней. А дедушка ему: ничего, мон шер, не стесняйся. Прикажи этому, как его, Генриховичу, что ли, пусть еще раз по почечкам прогуляется.

Был у Севки один знакомый, университетский доцент, замдекана физфака. Душка! Прелесть что за лапушка! Как он красиво говорил о чести и достоинстве — заслушаешься! Вот почти как дедушка! А потом оказалось, что…

Ладно, не будем о грустном.

— Может, о подвиге своем расскажете? — спросил Евграф Павлович и подпер кулачком щеку, демонстрируя, что сидит терпеливо и ждет рассказа о событиях. «Которые ему и так наверняка хорошо известны», — мысленно добавил Севка.

— Ну… — сказал Севка после недолгого молчания. — Я как раз был возле моста, когда на него высадили парашютный десант, один эсэсовец — здоровенный такой — бросился прямо на комиссара, который поднимал бойцов в атаку, а я оказался рядом, встал между немцем и Евгением Афанасьевичем… Только выстрелить я не успел, а немец успел…

Севка сделал паузу с печальным выражением лица.

— Что вы говорите? — послушно изумился старик. — И что же?

— А убил меня немец. С двух шагов, да из автомата. Убил на хер. Меня же к ордену посмертно представляли, вы разве не в курсе? — осведомился Севка.

Старик кашлянул, посмотрел на Севку, потом перевел взгляд на потолок, снова на Севку.

— Ну, что уставились, Евграф Павлович? — Голос Севки стал совсем грубым, а тон развязным, будто просил парень у старика закурить перед тем, как врезать по седым, аккуратно подстриженным волосам. — Я уже достаточно чувствовал себя идиотом, чтобы еще и перед вами танцы устраивать.

— Старость… — печально сказал Евграф Павлович и покачал сокрушенно головой.

— Что старость? — все так же грубо спросил Севка.

— Старость — такая неприятная штука, — пояснил старик. — Еще годков, скажем, пятнадцать назад я бы за ваш тон начистил бы вам рыло, уважаемый Всеволод Александрович, несмотря на ваш экстерьер, рост в метр девяносто…

— Метр восемьдесят девять, — автоматически поправил Севка.

— Тем более, — кивнул старик. — И так начистил бы, что вы впредь приобрели бы рефлекс на беседу с интеллигентными людьми. Не трындеть непотребно, а слушать и отвечать на вопросы. Я доступно излагаю?

Ударили часы, висевшие на стене. Раз, второй, третий, четвертый… Шесть раз.

Севка вздохнул, возвращая взгляд с циферблата на хозяина квартиры.

Вот и пригодилась заготовочка.

— А не засунете ли себе в задницу свою интеллигентность? — чуть подрагивающим голосом произнес Севка, глядя в переносицу старику. — И постарайтесь сделать это поглубже, уважаемый Евграф Павлович!

Севка заставил себя разжать кулаки. Заставил и положил руки на стол, ладонями кверху.

— Вот как? — Брови старика поползли вверх, бледный лоб собрался в морщины. — А позвольте поинтересоваться, отчего же поглубже?

— Чтобы туда вместились и ваши приятели, комиссар с лейтенантами. И чтобы место для покойничка-массажиста осталось, — пояснил Севка. — И нечего тут передо мной комедию ломать, господин генерал от геронтологии. В вашем возрасте уже в маразм пора, а не допросы проводить…

Генерал задумчиво потер кончик носа указательным пальцем. Медленно встал с дивана. Нижняя губа у него мелко дрожала, правый глаз еле заметно подергивался, но голос прозвучал сухо и четко.

— Позвольте попросить вас выйти вон! — отчеканил Евграф Павлович. — Немедленно.

Указательный палец правой руки старика описал в воздухе плавную кривую и указал в сторону двери.

— И пожалуйста! — Севка встал со стула и одернул гимнастерку. — С превеликим, так сказать…

Севка хотел сказать «удовольствием». Он его, естественно, не испытывал — ни великого, ни маленького. Злость — да, испытывал. Злость на себя, на этого старца, на все мироздание… Но не мог же он сказать «ухожу со злостью»? Так в книгах и фильмах никто не говорил. И в жизни не говорил.