1941. Время кровавых псов - Александр Золотько

На свое место Севка вернулся под аплодисменты.

После награждения к нему подошел корреспондент, сделал несколько снимков, выслушал краткий рассказ о подвиге, сделал какие-то пометки в записной книжке и пообещал, что заметка и фотография обязательно появятся завтра в «Красной звезде».

Машина ждала у дома.

Севка сел на заднее сиденье и вытер лоб. Водитель молча протянул ему бутылку с водой, Севка сделал большой глоток и с удовольствием почувствовал, как напряжение его покидает. У него получилось. Вот никто не заметил.

Он сделал первый шаг к тому, чтобы стать в этом мире… в этом времени своим. Севка посмотрел на орден на левой стороне груди, потрогал его пальцем. И удивился, что очень приятно прикасаться к красной эмали ордена. И подумал, что как бы там ни было, а он этот орден заслужил. Он ведь и на самом деле сделал все, за что его хвалил генерал. Да, пусть другого на его месте награждать не стали бы, просто не заметили бы в сутолоке боев. Но ведь и в обычной жизни происходит именно так… И, совершив нечто значимое, нужно еще сделать так, чтобы это заметили.

Он ведь не украл этот орден, не выпрашивал. Он его заслужил. А то, что комиссару понадобилось это награждение зачем-то… Это проблемы того самого комиссара.

А Севка…

— На выход, — скомандовал Никита, открывая дверцу машины.

Они, оказывается, уже приехали. Дом был шестиэтажный, улица поуже и поспокойнее. Севка вылез из машины и вдруг испытал сильнейшее желание рассказать недобро глядевшему на него Никите, что в его, Севкино время, таких пустых улиц в Москве… да и в Харькове тоже, уже не бывает. Но сдержался.

Они поднялись в старинном, заключенном в сетку лифте со стеклянными стенами и дверью.

Никита нажал медную кнопку звонка возле высокой двери, обитой кожей, но замок открыл сам, своим ключом.

В квартире пахло кофе и старыми книгами.

— Евграф Павлович! — позвал Никита с порога.

— Да, — послышалось изнутри.

— Я привез Всеволода Залесского.

— Проходите в комнату, я сейчас… — ответил старческий голос из глубины квартиры.

— Я позже, через час-полтора. — Никита подтолкнул Севку вовнутрь квартиры и закрыл за ним дверь.

— Евграф Павлович! — сказал Севка и повторил громче: — Евграф Павлович!

Коридор напоминал библиотеку. Полки с книгами занимали стены от пола до потолка, золоченые корешки тускло отсвечивали за стеклом в неярком свете, проникавшем через открытую дверь в глубине коридора.

Из двери появился невысокий, сухонький старичок в сером костюме. Протянул руку и ответил на рукопожатие неожиданно сильно.

— Вы, полагаю, тот самый Всеволод Александрович? — осведомился старик, не выпуская Севкиной руки.

— Тот самый, — сказал Севка.

— А меня зовут Евграф Павлович. Да вы, как я понял, это знаете. Проходите пока в гостиную. — Евграф Павлович указал рукой в конец коридора. — А я освобожусь буквально через десять минут. Кухня, знаете ли, требует внимания.

Гостиная также была заставлена книгами, на этот раз в высоких, до самого потолка, шкафах. Комната была высоченная, метра четыре с половиной, а то и все пять. В углу стояла деревянная лесенка.

Посреди комнаты — стол, накрытый белым покрывалом, и стулья с высокими спинками под белыми парусиновыми чехлами. Над столом висела люстра с матерчатым оранжевым абажуром.

Севка прошел по комнате, с любопытством разглядывая книги. Тут были книги на немецком, на английском, французском и испанском, насколько смог опознать Севка. Две или три полки были заполнены книгами с арабской вязью и еще несколько — с иероглифами. Китайскими или японскими. Или и теми, и другими.

На свободном пространстве висели фотографии в деревянных рамках.

Кто-то в форме царской армии еще при погонах. Севка присмотрелся, и ему показалось, что в центре снимка возле старинного орудия стоит молодой Евграф Павлович в белом мундире, перетянутом ремнями.

На других снимках Евграф Павлович стоял на стене какой-то крепости, на бруствере траншеи, возле верблюдов, нагруженных какими-то тюками. На фоне египетских пирамид. Под пальмами.

Несколько фотографий были куда ближе к современности. На одной из них Евграф Павлович был даже в буденовке и шинели с… Севка напрягся и вспомнил, как Богдан называл эти клапаны на груди — «разговорами».

И был у Евграфа Павловича на груди, прямо на шинели, орден Красного Знамени. А рядом с этой фотографией — снимок, на котором Евграф Павлович был в генеральской форме и располагался в группе генералов, а справа от него, через три человека Севка с изумлением опознал Николая Второго.

Севка присвистнул. Его удивило не то, что старик сфотографировался с царем, а то, что спокойно держит такую фотографию на виду. А Севка был уверен, что за такие штуки в тридцать седьмом расстреливали. Кровавая гебня опять-таки…

Или не все было так просто? Или это Евгений Афанасьевич крышует старого генерала?

Кстати, и сам комиссар присутствовал на нескольких фотографиях. В форме, в светлом штатском костюме, с какой-то красивой женщиной в белом платье. С той же женщиной и двумя детьми. С женщиной, детьми и Евграфом Павловичем. С Евграфом Павловичем и молодым парнем в форме. Фотография недавняя, Евгений Афанасьевич выглядит почти так же, как сейчас, старик — тоже, парень в офицерской… командирской, зло одернул себя Севка. Пора уже запомнить, идиот, в командирской. Командирской.

Севка шагнул к кожаному дивану с высокой спинкой с зеркалом наверху, хотел сесть, но, глянув на себя в зеркало, замер.

Вернулся к фотографии.

«Черт, — сказал Севка. — Бывает же такое…» Так, кажется, выразился комиссар, разглядывая Севку в блиндаже.

Нет, на фотографии между комиссаром и стариком был, естественно, не Севка, совсем другой парень.

Но, черт возьми, как же он был похож на Севку. Рост, телосложение, форма лица, разрез глаз…

Совпадение, говорите? Случайно, говорите, Севка попал в это время? Засуньте такие совпадения себе знаете куда?

Глава 5

1 августа 1941 года, 22 часа 15 минут.

Западный фронт

Вернулись разведчики и доложили, что проселочная дорога свободна. Немцы, днем двигавшиеся по ней в сторону железнодорожного моста, с наступлением сумерек исчезли, не желая, по-видимому, напороться на окруженцев в темноте.

— В общем, — сказал Сличенко, — как и ожидалось. На всякий случай мы оставили дозор возле проселка. Мордасов, у тебя все готово?

Лейтенант Мордасов кашлянул, почесал небритый подбородок.

— Что-то не так? — спросил Сличенко.

Егоров, Сличенко и командиры его батареи сидели под деревом вокруг карты, развернутой на брезенте. Плащ-палатка была натянута между деревьями, чтобы прикрыть слабый свет фонаря, стоявшего в центре.

Лейтенант Мордасов все никак не мог сформулировать своего замечания.

— Не телись, Лексей! Излагай четко и ясно, — подбодрил его Сличенко, и Егорову показалось, что прозвучала фраза не то чтобы совсем фальшиво, но как-то неуместно.

Какая тут, к чертям, бодрость в глубоком тылу немцев? И если бы планировался прорыв к своим, пусть с ударом, боем, со смертельным риском и даже возможностью умереть во время прорыва. Нет, разговор ведется так, будто это немцы попали в окружение и нужно только четко сработать. Как на полигоне или стрельбище.

— Установки готовы, — сказал наконец Мордасов тихо. — Машина со снарядами готова. Оба танка… «Сороковки» готовы тоже, танкисты сказали — проблем не будет.

— Хорошо, — одобрил капитан. — Почему в голосе нет восторга и предвкушения предстоящей битвы?

И снова фраза повисла в воздухе, как елочная мишура, яркая, веселая и пустая.

«Он что, не понимает, что выбрал не ту интонацию, — с раздражением подумал Егоров. — От него ждут разъяснения, четко поставленной задачи, а он…»

— Люди, товарищ капитан, — сказал Мордасов. — Они не спрашивают, но я ведь вижу… Ладно, мы остались у немцев в тылу. Ладно, просидели сутки, прячась. Но они ведь понимают, что мы делим батарею. Четыре установки остаются здесь, три я увожу… Танки забираю… Выходит, кто-то из нас идет на смерть, а кто-то уцелеет… Хоть бы какую определенность для людей, товарищ капитан…

— Для людей? — свистящим шепотом спросил Сличенко. — Или для тебя?

— И для меня, — глухо сказал лейтенант.

— А я не знаю. Не знаю, кто из нас выйдет живым, а кто подохнет. Я знаю, что должен до рассвета оказаться в двух километрах от моста, вот здесь. — Сличенко ткнул пальцем в карту. — Знаю, что ты должен накрыть мост и станцию перед ним. И больше я ничего не знаю. Я не знаю, не прилетит ли завтра утром сюда «юнкерс» и не разнесет ли здесь все к чертовой бабушке. Я не знаю, не напорешься ли ты со своими установками на немцев. Тебе, твоим установкам и твоим «Т-40» хватит одного среднего немецкого танка. Что я могу еще сказать? Призвать тебя и твоих людей выше держать голову и помнить о своем высоком воинском долге?