Репетиции - Владимир Шаров

В общине авелиты жили сравнительно недолго, еще до того, как Наполеон стал воевать с Россией, они обратили в свою веру одно из кочевавших неподалеку якутских племен и с ним ушли на юго-запад, в сторону истинного Иерусалима. Скоро они были забыты. Деревня приняла их уход спокойно, потому что постановке, да и ничему другому он не мешал. И все же христиане тогда снова подумали, что евреи не прочны, ведь из христианских захребетников этой ересью никто затронут не был и с якутами никто не откочевал: как авелиты, могли уйти и евреи, имеющие роли и нужные для второго пришествия Христа, — следить за ними необходимо.

Когда мне среди кобылинских бумаг попались страницы, на которых излагалось учение авелитов, описывалась их вера и уход, они сами сначала показались мне больше похожими на настоящих евреев, чем те, кто играл у Сертана, но, наверное, я все-таки не прав, потому что никто из ссыльных и тогда, и после вообще не считал их евреями. О них говорили, что они были рождены евреями, но сошли с пути, предназначенного евреям, с пути, на котором только и можно быть евреем, и то, что они поняли, что могут сойти с него и сошли, означает, что ничего еврейского в них никогда не было. Что же до других Бочкаревых, Фроловых, Сидоровых… до тех, кто сохранил верность и продолжал идти по дороге евреев, — мы с Мишей один раз говорили о них; он еще с дневников Сертана считал их настоящими евреями, я же был уверен, что их иудейство, как бы ни подражали они евреям и ни верили, что они евреи, было погружено в христианство, оно не было изначальным, не было ориентировано на вечный и живой диалог с Богом, а лишь на повторение того, что было, — и конец. Их иудейская вера, говорил я Мише, — исходила и была рождена не Авраамом, а христианством.

«Да, — сказал он тогда, — наверное, но она привела их на ту дорогу, которой шли одни евреи».

В Березняках ссыльные прожили пять лет, с каждым годом больше и больше тяготясь наличием пристава, тем, что они все время на его глазах, что за ними постоянно смотрят и следят, что они со всех сторон открыты и им всегда надо быть настороже. За эти годы они только трижды, когда им удавалось напоить пристава, повторяли массовые сцены, но он почти не пил, что-то у него внутри было не в порядке, пьяный он блевал, корчился от боли, а наутро, проспавшись, зарекался пить, и как они ни соблазняли его, подолгу держался. Они хорошо видели, что раз от разу играют эти сцены неуверенней и хуже, уходит естественность и общая согласованность движений, в свое время так поразившая Сертана; силуэт Того, Кто шел перед ними, Того, за Кем они шли, для новых и новых из них утрачивал четкость, расплывался, бледнел, соответственно, и они теперь путались, мешались, сталкиваясь друг с другом, то и дело теряли Его.

Сначала они думали, что их внешняя неотличимость от других деревень ссыльнопоселенцев, от жизни, которая была везде вокруг — все то же: и рождение, и смерть, и сев, и покос, и жатва, — сделает так, что пристава скоро отзовут, и о них, и о том, что привело их в Сибирь, перестанут помнить. Там одна жизнь — тут другая, и страна тоже другая, и кем ты был в России, и в чем твоя вина не столь уж и важно, если здесь ты в порядке. Но или о приставе просто-напросто забыли, могло быть и это, хотя донесения от него по-прежнему несколько раз в год попадали в Енисейск, а оттуда с гонцами отсылались в Москву, или кто-то, кто знал их историю, считал, что дело это еще не кончено, так или иначе, он продолжал жить с ними, все тот же пристав, что и привел их сюда.

В сущности, они были актеры одной роли, лишь на одну эту роль они были отобраны Сертаном и ее репетировали, здесь же в Сибири, чтобы выжить и дождаться Иисуса, им прямо «с листа» пришлось играть еще и другую партию — теперь они чувствовали, что становятся профессионалами, могут играть что угодно, навыки, которые они приобрели, играя перед приставом обычных крестьян, переходят, перетекают в постановку, и она умирает, умирают слова, которые они говорят, умирает все то, что вложили в них Сертан, Никон и их собственная вера. Когда-то родные Христа бежали с Ним от Ирода и из Израиля, из земли, где знали, кто Он, в Египет, где о Нем никто ничего не слышал, и вернулись, лишь когда Ирод умер и о Христе забыли, — так и им надо было уйти от властей, скрыться и спрятаться в тихом, потайном месте, где они будут одни, опять будут жить только Им, ждать только Его, туда Он и придет к ним наконец.

Они понимали, что им надо уходить из Березняков, но как и куда, долго не знали, боялись, что их везде найдут и поймают, и лишь осенью семьдесят четвертого года надумали через волхвов обратиться к якутам за помощью. За зиму те верстах в шестидесяти на север от деревни, на другом берегу Кети разведали невысокую, поросшую сосной и луговой травой сопку, она кольцом была окружена болотами, и добраться до нее можно было, только когда они замерзали, или от маленькой речушки — притока Кети — надо было строить длинную, в несколько сот саженей гать. Вместе с якутами эту сопку ездили смотреть волхвы и Понтий Пилат, которому такие работы делать уже доводилось, они нашли, что место очень удобное, разыскать их там никто никогда не сможет, да и хорошей земли много. Если заранее заготовить бревна, — якуты вызвались сделать это за месяц — гать они настелют и легко со скотом и скарбом перейдут через болото.

К маю семьдесят пятого года, когда пристав по заведенному порядку должен был ехать в Енисейск отчитываться и получать государево жалование, они все — и христиане, и евреи, и римляне — уже твердо решили, что оставят Березняки, уйдут отсюда и поселятся на сопке, которую подыскали им якуты. Это было то почти всегда обычное и нормальное для них согласие, которое шло от Сертана; с него, с этого согласия, собственно, постановка и началась, основанием его было убеждение, что как ни различны роли, которые они играют, они равно необходимы, ни без одной из них обойтись нельзя и лишь соединение этих ролей вместе, в одно, сделает то, ради чего они живут, — приход Христа на землю — возможным.

В город пристав уезжал, как правило, на две-три недели, за это время они должны были собрать все нужное для жизни на новом месте, замести следы так, чтобы следов как бы и не было вовсе и их даже не искали, доплыть до нового места, сделать гать и по ней перебраться на сопку. Времени у них было очень мало, тем более что сами себе они на сборы и дорогу дали только десять дней — апостолы не хотели рисковать и считались с тем, что пристав по каким-то причинам может вернуться в Березняки раньше. Чтобы успеть и уложиться в назначенный срок, они еще весной составили тщательную роспись того, кто, где и чем должен будет заниматься, и немедленно по отъезде пристава, через час или даже быстрее в соответствии с ней апостол Петр, и по роли и так бывший у них старшим, отправил полторы дюжины мужиков — христиан, евреев, вперемешку — стелить гать, еще дюжину нарядил вязать плоты, на которых они со скотиной должны были спуститься вниз по Кети, а остальные мужики и бабы с ним в Березняках принялись за сборы.

Сборы длились три дня, а утром четвертого якуты, приведенные волхвами, инсценировали татарский набег на Березняки, когда-то в этих местах нередкий. Начали они неуверенно; все на конях, они боязливо и робко жались в кучу, как лесные люди в городе, не решались отойти друг от друга и долго взад и вперед ездили по деревне, ни с кем не заговаривая, ни со ссыльными, ни между собой — ссыльным они напомнили их самих в первые дни репетиций, — но затем, постепенно привыкнув к тому, что они должны будут сегодня сделать, и уже соображая и прикидывая, как они будут это делать, — старшим из них в молодости не раз приходилось участвовать в подобных налетах, и теперь им было приятно вспомнить то время, убедиться, что и сейчас, доведись и вправду пойти в набег, они справятся не хуже, чем тогда, — якуты стали на глазах расходиться. Лошади теперь шли под ними куда шибче и часто меняли аллюр. Всадники то, как прежде, сбивались в кучу и пускали лошадей рысью, то один из них, ломая строй, переходил на галоп и сразу вырывался далеко вперед, а другие, подбадривая себя громкими криками, немедленно устремлялись за ним в погоню и, догнав и коснувшись его короткими татарскими саблями так, чтобы он знал, что в настоящем бою был бы неминуемо убит, кричали, торжествуя победу, а потом лавой растекались по деревне.

Движение их все ускорялось, становилось быстрее и быстрее, сначала это только увеличивало безумие и хаос, во всяком случае так казалось ссыльным, но дальше, когда бег коней стал таким, что они уже не пытались уследить за ним, ссыльные вдруг увидели, что вокруг каждого дома, сплетясь из лошадей и всадников, образовался вопящий, ржущий и кружащийся водоворот, лошади были в мыле, и это лишь подчеркивало сходство, и такие же водовороты были вокруг каждой кучки ссыльных и даже вокруг каждого из них, если он стоял отдельно. Как ни странно, этим водоворотам, которые парализовывали, затягивали в себя и ссыльных, и их избы, совсем не мешало, что всадники то и дело на всем скаку поднимали лошадей на дыбы, а затем поводьями и плеткой посылали в другую сторону.