Похититель звезд - Валерия Вербинина

– Не в ладах с миром… – задумчиво повторил главный врач. – А я, сударыня? Я похож на человека, который в ладах с миром? Или Рене? Или месье поэт, ваш соотечественник? И что, кто-нибудь из нас пытался свести счеты с жизнью? – Его глаза сверкнули. – В городе о том, что здесь творится, уже идут всякие толки. Еще одно скандальное происшествие – и на санатории можно ставить крест. Но мадемуазель Натали, очевидно, ни до чего нет дела. Кроме ее интрижек, – раздраженно бросил он.

– Месье Гийоме! – вскинулась Амалия.

– О да, защищайте ее, защищайте, – фыркнул доктор. – Женщины всегда стоят друг за друга, не так ли? Ну так вот, госпожа баронесса. Безобразию необходимо положить конец!

– Вы хотите, чтобы мадемуазель покинула санаторий? – перебила его Амалия. – Но ведь девушка умрет!

– А она и так хочет умереть, – парировал Гийоме. – Тогда к чему мне стараться сохранить ей жизнь? Нет уж, довольно с меня скандалов! Сегодня мы ее спасли, а завтра она опять украдет у кого-то лекарство и повторит попытку. Ну так вот, пусть делает что хочет, но не в моем доме!

А ведь Натали и впрямь так сделает, подумала Амалия, холодея. Как только Гийоме выгонит ее из санатория, в котором находится ее любимый поэт. Нет, этого ни в коем случае нельзя допустить!

Битых полчаса баронесса уговаривала, увещевала, улещивала доктора. Мадемуазель Натали не протянет и трех месяцев без его ухода… (Шести, поправил скрупулезный Гийоме.) Он подписывает ей смертный приговор… Неужели она заслужила такую участь? И потом, здесь, в санатории, находится человек, к которому она привязана, и можно будет убедить ее не делать глупостей. Баронесса лично сама ручается за ее поведение!

– Ну хорошо, – проворчал наконец Гийоме. – Должен признаться, вы умеете уговаривать, сударыня… Стало быть, пока мадемуазель Емельянофф остается здесь, но – под вашу ответственность. И я надеюсь, что впредь она не допустит таких безответственных поступков.

Амалия заверила своего собеседника, что сделает все от нее зависящее, и удалилась, а доктор звонком вызвал Алена, второго слугу, и сказал, чтобы доктор Севенн зашел к нему и объяснил, почему мадемуазель Натали смогла так легко украсть у него лекарство.

Тем временем баронесса заглянула к художнице и убедилась, что та спит. Возле постели молодой женщины сидела одна мадам Легран.

– А где месье Нередин? – удивилась Амалия. Со слов доктора, у нее осталось впечатление, что поэт тоже должен был здесь находиться.

– Он ушел к себе, – сообщила сиделка. – Попросил позвать его, когда больная очнется. Вы говорили с доктором?

– Да, – кивнула Амалия. – Месье Гийоме разрешает ей остаться, но лишь при условии, что она больше ничего такого не предпримет. По правде говоря, он был очень рассержен.

Мадам Легран пожала плечами.

– Вы даже понятия не имеете, сколько месье Гийоме сделал для санатория, – промолвила она с укоризной. – И конечно, такое отношение больных к его усилиям вовсе их не красит.

«А мадам Легран, оказывается, целиком на стороне доктора», – подумала Амалия. Баронесса вполголоса попрощалась с сиделкой и ушла, бесшумно закрыв за собой дверь, чтобы не потревожить спящую.

Амалия хотела немедленно отправиться к поэту, но на полпути ее настиг Шарль де Вермон, который проспал большую часть событий и теперь жаждал взять реванш.

– В кои-то веки я смог уснуть ночью, – говорил он, весело блестя глазами, – и теперь оказывается, что пропустил такое событие! Так что, мадемуазель Натали пыталась покончить с собой? Наверное, слишком часто смотрела на себя в зеркало. Я бы тоже, к примеру, не выдержал.

Амалия поглядела на него с укором.

– Шарль, – попросила она, – не надо.

– Я нарочно так сказал, – тотчас же пошел на попятную коварный Шарль. – Обожаю, когда вы меня отчитываете. Достаточно одного вашего слова – и я буду считать мадемуазель Натали красавицей, каких не видел свет. Хотя многие все равно со мной не согласятся… А что у вас за письма? – поинтересовался офицер, кивая на пачку, которую баронесса держала в руках.

– Идите лучше снова спать, шевалье, – уже сердито велела Амалия, уходя.

Когда она вошла в апартаменты поэта, тот полулежал в кресле, вытянув руки вдоль подлокотников, и Амалии сразу же бросилось в глаза, какие у него тонкие, нервные пальцы. Заметив баронессу, Нередин сразу же встряхнулся.

– Что с Натали? Я надеюсь, она не…

– Нет, с ней все в порядке, – отозвалась Амалия, садясь напротив него. – Алексей Иванович, мы должны что-то сделать. Я с трудом уговорила Гийоме не выгонять девушку из санатория. Но если она снова повторит свою попытку…

Нередин поморщился, как от физической боли, и ничего не ответил. Он внезапно понял, что все ему опротивело. Его поэтической, тонкой натуре решительно претили события последних дней, и едва ли не больше всех событий ему претили люди. Поэт слишком хорошо чувствовал прекрасное, чтобы сочувствовать смерти, несчастью и уродству; на расстоянии еще согласен был с ними мириться, но вблизи они его отвращали. Странная гибель мадам Карнавале, история с украденным письмом, его собственные пропавшие черновики, убийство Маркези, смерть Катрин, необъяснимый поступок Натали были ему глубоко антипатичны. Это были проявления хаоса, который поэт ненавидел. Он – властелин звезд, который все на свете мог вместить в сладкозвучные строфы и измерял бытие гармонией стиха, а хаос уничтожал гармонию, сводил ее на нет, мучил его своей грубой материальностью и лишал вдохновения. И как раз последнего он не мог ему простить.

– Алексей Иванович…

Нередин увидел напротив себя карие глаза в черных ресницах – и очнулся, услышал продолжение.

– Прошу вас, поговорите с ней. Вас она послушает, не то что меня.

Нередин вяло пообещал и покосился на листок, лежавший на столе. Кажется, кому-то он писал письмо… Ах да, Маше!

– Ну, не стану больше вам мешать, – тактично промолвила Амалия и поднялась с места.

За окнами было уже совсем светло. Баронесса вернулась к себе и занялась письмами Аннабелл Адамс. Шел седьмой час утра, но спать ей совершенно не хотелось, несмотря на то что обычно она вставала достаточно поздно.

…К десятому часу утра она уже знала все о мисс Адамс, а также о ее подруге Диане, смысл писем которой легко угадывался из ответов Аннабелл. Это были два бесхитростных сердца, очень привязчивых, по-своему наивных и по той же причине, может быть, способных на самую искреннюю дружбу. Казалось, они так и будут переписываться до самой старости о модах, собаках, общих знакомых и незнакомых друг другу молодых людях. Аннабелл была чувствительна и легко огорчалась, однако ее отличало забавное лукавство, которое тем не менее никогда не превращалось в ехидство или злословие. Дружить с ней было, наверное, очень легко, и, судя по всему, они с Дианой действительно были неразлейвода. Разлучить их мог разве что какой-нибудь франтоватый военный, которым они бы обе всерьез увлеклись… Или смерть. Судьба выбрала второе.

Прочитав письма, Амалия более внимательно стала изучать те, в которых упоминалось о месье Матьё Гийоме. Прежде всего молодой человек являлся французом, и у Аннабелл не было в том никакого сомнения. Он жаловался на больные легкие, но как раз данную подробность Амалия решила пропустить. Еще он был очень мил и обходителен и, наконец, утверждал, что является круглым сиротой.

«Разумеется, – усмехнулась про себя Амалия, – потому что отец Аннабелл умер, когда она была маленькой, а мать последовала за ним через несколько лет. Чтобы втереться в доверие, достаточно показать, что ты сам такой же, как твоя жертва… И, судя по тому, как обдуманно мужчина действовал, жертва могла быть не единственной. Только как бы это установить?»

Баронесса ощутила холодную ярость, как всегда, когда сталкивалась с чьей-то изобретательной преступной волей, и в то же время ни с чем не сравнимый азарт. Ну-ка, посмотрим, как мы сумеем тебя переиграть, месье безутешный вдовец…

«Жаль, конечно, что я в санатории и мои возможности ограничены, – размышляла Амалия. – По-хорошему надо поехать туда, где состоялась свадьба, расспросить мэра, чиновников, зарегистрировавших брак, найти свидетелей… Хоть кто-то должен был что-нибудь запомнить, что привело бы меня к мерзавцу. Потому что, дамы и господа, в сыскном деле главное – не улики и даже не умозаключения сыщика, каким бы гениальным он ни был, а надежный свидетель, который видел, узнал и запомнил».

Конечно, таким свидетелем могла быть и Аннабелл, если бы она удосужилась упомянуть в своих письмах рост, цвет волос или особые приметы поклонника. Но то ли от застенчивости, то ли чисто интуитивно догадавшись, что дружба двух женщин кончается там, где появляется мужчина, девушка была довольно скупа в описаниях, а ее восторженные упоминания о любезности и изысканности манер нового знакомого Амалии ровным счетом ничего не давали.