Похититель звезд - Валерия Вербинина

– Однако у королевы есть еще две дочери, – напомнил Рудольф.

Эстергази кивнул:

– Да, но сына она все равно любила больше, и к тому же он был наследником. После его смерти кронпринцем стал брат короля, а его не интересует ничего, кроме английской танцовщицы, с которой он где-то познакомился. Нелегкие нас ждут времена.

– Интересно, что могло случиться с доктором Гийоме? – спросил Рудольф.

– Вы и впрямь поверили, что с ним что-то неладно? – удивился Эстергази. – Разумеется, это был всего лишь предлог, чтобы застигнуть нас врасплох.

– Не уверен, не уверен, – задумчиво проговорил Рудольф.

Меж тем в коляске, которая ехала обратно в санаторий, между Амалией и Шатогереном происходил оживленный разговор, и касался он непосредственно доктора Гийоме.

– Инспектор Ла Балю и его люди… просто пришли и арестовали его! – горячо говорила Амалия. – На глазах у всех больных! Представляете?

Шатогерен рассердился:

– Они что, и впрямь подозревают, что Гийоме мог убить Ипполито Маркези? Вот ведь абсурд!

– Инспектор Ла Балю объявил, что все происходящее в санатории выглядит очень подозрительно, поэтому он пока задерживает доктора для допроса, – сказала Амалия. – Все очень плохо! Севенн отправился к префекту, а мы с месье Нерединым сразу же поехали за вами. Нужно во что бы то ни стало вызволить его оттуда.

– Так… – задумался Шатогерен. – Прежде всего, я полагаю, стоит обратиться к мадам Ревейер, нашей пациентке. Ее муж владеет сетью магазинов в Париже и знаком с президентом, с депутатами и министрами. Полагаю…

– Мадам Ревейер собирает вещи, – перебила его Амалия. – Она уезжает из санатория. Дама сказала, что больше не может здесь оставаться, несмотря на то что хорошо относится к доктору… и все в таком же духе.

– А-а, вот как… – протянул доктор. – И кто еще вообразил себя на тонущем корабле? – Его презрительный тон был еще более оскорбителен, чем слова.

– Одна из немецких дам и дипломат в отставке. – Амалия умоляюще посмотрела на него.

– Скатертью дорога, – отозвался Шатогерен. – Если бы не королева… Я хочу сказать, что раньше думал, граф Эстергази сможет нам помочь, если возникнут трудности. Но теперь вряд ли можно на него рассчитывать.

Амалия немного подумала:

– Значит, получается, что никто…

Шатогерен пожал плечами:

– Если бы я знал хоть одного человека… Есть еще бывший министр, который у нас лечился, но он сейчас где-то в Италии.

– Обойдемся без министра, – внезапно промолвила Амалия, и ее глаза сверкнули. – Констан! Везите нас на телеграф.

– Вы хотите отправить телеграмму? – удивился Шатогерен. – Думаете, она сможет нам помочь?

– Возможно, да, а возможно, нет, – уклончиво ответила Амалия. – Дело в том, сударь, что у меня тоже есть разные знакомые, просто я редко к ним обращаюсь.

Констан остановил экипаж возле здания городской почты, и баронесса ушла.

– Все-таки странно, что вы ее не узнали, – внезапно проговорил поэт, до того молчавший. – Я имею в виду королеву Елизавету.

Шатогерен улыбнулся.

– По-вашему, я часто бываю при богемском дворе? – парировал врач. – И вообще, сударь, да будет вам известно, что хотя я и виконт, но по своим взглядам убежденный республиканец. Потом, вы же сами признали Ее величество только после слов баронессы Корф.

– Верно, – согласился Нередин. – Но мне даже в голову не могло прийти…

– Мне тоже, – заметил доктор. – Хотя теперь мне многое становится понятным. И ее бессонница – как раз с тех пор, как умер сын, и ее припадок, когда мы говорили о Ван-Дейке. Я всего лишь упомянул портрет принца Руперта, а она разрыдалась. Конечно, она ведь подумала о другом принце Руперте – своем сыне. Но я-то не знал этого, и мне ее реакция показалась… мягко говоря, странной.

– У нее тоже чахотка, как и у ее сына? – допытывался Нередин. Он и сам не знал, почему ему были столь важны подробности.

– У нее нет чахотки, – отрезал Шатогерен. – Легкие совершенно чистые, тут мы с доктором Гийоме сходимся во мнении. Ее болезнь совершенно другого рода – нервы. Раньше я не знал причину, думал, ее состояние может быть как-то связано с мужем… то есть с графом Эстергази. И, конечно, меня сбило с толку то, что графиня Эстергази слегка не в себе.

Амалия вышла из здания почты и забралась в коляску.

– Теперь остается только ждать, – сказала она. – Я телеграфировала двум людям, если они откажутся помочь, что ж – задействую других. Да, там Шарлю прибыла срочная телеграмма, и я захватила ее с собой.

Поэт не слушал ее. «Интересно, отчего королева так любит Гейне? – размышлял он. – На мой взгляд, довольно вульгарный поэт, хоть и гениальный». И Алексей досадливо поморщился.

– Похороны мадемуазель Левассер завтра? – спросил Шатогерен.

Амалия кивнула.

– А что с ее женихом? – задал новый вопрос доктор. – Утром на него было страшно смотреть.

– Анри за ним приглядывает, – отозвалась молодая женщина. – Он не расстается с белой розой, той самой, которая на ней была… была в тот вечер. И ни с кем не хочет разговаривать. Мисс Лоуренс пыталась его расшевелить, но безуспешно.

– А мадам Легран по-прежнему с мадемуазель Натали?

– Да. – Амалия повернулась к поэту, как будто витающему в облаках: – Алексей Иванович, вы побеседуете с ней? Вы обещали…

Ей показалось или Нередин и правда взглянул на нее с раздражением?

– Что? А! Да, конечно, госпожа баронесса.

Нет, он не витал в облаках – место, в котором поэт мысленно пребывал, явно находилось куда ближе.

Амалия пристально посмотрела на него. Любопытно, уж не увлекся ли он королевой Елизаветой? Ей всего сорок четыре года, она красивая женщина, по-королевски величавая и к тому же перенесшая недавно такое человеческое, такое понятное горе. Большинству людей хватило бы и одного из перечисленных качеств – королевского сана, – чтобы увлечься той, которая в юности слыла самой очаровательной принцессой Баварии.

Нередин, заметив испытующий взгляд спутницы, рассердился на себя и стал смотреть в сторону. Он не хотел, чтобы кто-то догадался о его мыслях и тем более – о его переживаниях.

Коляска подъехала к санаторию, Констан натянул вожжи, и Шатогерен подал руку Амалии, помогая спуститься.

– Наконец-то приехали… Здравствуйте, мисс Лоуренс! – оживленно заговорила баронесса. – А, вот и вы, Шарль! Кстати, шевалье, у меня для вас есть телеграмма, я забрала ее на почте… Ален, мадам Ревейер уже уехала? Что ж, она сделала свой выбор… Да, и как состояние мадемуазель Натали?

Глава 28

«Бьюсь об заклад, мне предстоит тягостная сцена, – размышлял поэт, идя по коридору к комнатам художницы. – Уж конечно, она будет плакать и каяться. Не выношу таких людей! Если уж делаешь что-то, так нечего останавливаться на полпути. А сделать глупость и потом каяться… Не проще ли тогда не делать глупостей, чтобы не мучить ни себя, ни других?»

Как видим, подобно большинству мужчин, Нередин не выносил сцен, и менее всего ему были приятны те, которые устраивали женщины. Ах, сколько он в свое время насмотрелся таких сцен от К… Она в совершенстве умела их устраивать, для нее было достаточно любого пустяка, чтобы превратить его в трагедию и основательно испортить настроение окружающим. Но, по крайней мере, надо отдать ей должное – она не пыталась покончить с собой.

Не то чтобы поэт был чрезмерно догматичен – нет, он считал, что человек имеет право покушаться на свою жизнь, только если у него есть для этого очень веский повод. Он знал, до чего может довести беспросветная нужда, знал, на что может вынудить потеря того, кого любишь; и эти причины были ему близки и понятны. Однако поступка Натали он не понимал, и даже больше – ее поступок раздражал поэта и не находил в нем сочувствия. Все в девушке было бестолково: и ее высокий рост, и длинные руки, которыми она постоянно размахивала, и ее поведение, и ее действия. И даже ее любовь к себе он находил бестолковой и скучной. Причем понимал, что несправедлив, что попросту жесток, но ничего не мог с собой поделать.

Несмотря на все усилия Нередина, лицо его, когда он вошел в комнату художницы, было хмурым. Однако Натали, лежавшая в постели, так просияла, увидев его, что даже не заметила его раздражения.

– Алексей Иванович… А я так боялась, что вы не придете!

Мадам Легран тактично отсела в угол и стала делать вид, что читает какой-то роман. Нередин сел на ее место у изголовья и постарался напустить на себя непринужденный вид. И то, что он оказался вынужден играть, притворяться, тоже было ему неприятно. По правде говоря, он с удовольствием сейчас очутился бы где-нибудь в другом месте… да хоть на той унылой вилле, где жила необыкновенная женщина с бабочками в волосах. Однако он отогнал от себя это воспоминание.

– Вы нас всех огорчили, мадемуазель… – полушутливо-полусерьезно заговорил Алексей. – Ну посудите сами, что такое вы затеяли? Нехорошо, очень нехорошо… И доктор Гийоме так рассердился, что хотел сразу же попросить вас из санатория. Нельзя же так поступать, в самом деле!