HHhH - Лоран Бине

19 ноября 1941 года во время церемонии, проходившей в самом сердце Градчан, в соборе Святого Вита, президент Гаха торжественно вручил семь ключей от города[194] его новому хозяину. В том самом помещении, где хранится корона святого Вацлава — самое драгоценное сокровище чешской нации. Существует фотография, на которой можно увидеть Гейдриха и Гаху перед короной, лежащей на изысканно расшитой подушке. Рассказывают, что Гейдрих не устоял и примерил корону, между тем как древнее поверье гласит: всякий, кто, не имея на это права, наденет на себя корону, умрет в том же году. И его старший сын тоже.

На самом деле, если вглядеться в снимок, станет понятно, что старая плешивая сова Гаха смотрит на королевскую регалию недоверчиво, а Гейдрих — с несколько вынужденным почтением, и, подозреваю, его отнюдь не захлестывает восторг при виде предмета, который вполне мог казаться ему фольклорной стекляшкой. Короче говоря, я думаю, а не осточертела ли ему к тому времени вообще вся эта церемония.

Вроде бы никаких веских доказательств того, что Гейдрих использовал случай примерить корону, не существует. Мне кажется, некоторым хотелось поверить в этот эпизод, потому как, зная уже, что случилось дальше, они усматривали в нем акт святотатства, которое не могло остаться безнаказанным. Но я — я не считаю, что Гейдрих внезапно ощутил себя героем вагнеровской оперы. И доказательством тут для меня служит то, что имперский протектор вернул три ключа из семи Гахе: в знак дружбы и ради создания иллюзии, будто немецкий оккупант готов разделить управление страной с чешским правительством. Ну и мало того, что речь тогда шла об акте чисто символическом, не имевшем ни малейшего отношения к реальности, эта половинчатость обмена ключами окончательно лишала сцену масштабности, которую при иных обстоятельствах можно было бы в ней усмотреть. Вероятно, Гейдрих, торопясь вернуться домой поиграть с детьми или на работу — заняться «окончательным решением», — жаждал, чтобы церемония поскорее завершилась.

Но тем не менее, тем не менее… правая рука Гейдриха на фотографии частично прикрыта подушкой, на которой покоится корона. Гейдрих обнажил только одну руку, только правая рука голая, левая осталась в перчатке. И если хорошенько приглядеться, становится понятно, что правая его рука к чему-то тянется. К чему? Так вот же — за подушкой — поместившийся в кадре только наполовину скипетр! И даже при том, что происходящее этой самой подушкой скрыто, о нем можно догадаться. Есть все основания думать, что правая рука Гейдриха то ли дотрагивается, то ли сейчас дотронется до скипетра. А эта новая деталь позволяет и мне по-новому истолковать выражение лица протектора. Теперь во взгляде Гейдриха я с таким же успехом вижу завладевающее им вожделение. Нет, не думаю, что он нацепил на себя корону, — мы же не в фильме Чарли Чаплина, — но уверен, что он взял скипетр — чтобы вроде как небрежно взвесить его на руке. Это куда менее демонстративно, зато весьма символично, и каким бы Гейдрих ни был прагматиком, его явно тянуло к атрибутам власти.

Йозеф Габчик и Ян Кубиш попивают чай с печеньем, поданный хозяйкой дома, где они живут, миссис Эллисон. Все англичане хотят тем или иным образом участвовать в войне, потому, когда миссис Эллисон предложили поселить у себя двух парней из Чехословакии, она с радостью согласилась. Тем более что ребята ей попались очень симпатичные. Не знаю, когда и как Габчик выучил язык, но сейчас для него английский просто как родной. Говорливый и обаятельный, Йозеф почти не умолкает, и миссис Эллисон очарована. Кубиш, который пока еще не особенно ладит с английским и вообще более сдержанный, улыбается своей благодушной улыбкой, и его природная доброта не ускользает от внимания хозяйки. «Еще чайку выпьете?» Парни, сидящие рядышком на диване, вежливо соглашаются. К этому времени они уже перенесли достаточно испытаний, для того чтобы не упускать возможности подкрепиться. Печеньица тают у них во рту — мне эти печеньица представляются чем-то вроде спекуляусов[195]. И вдруг звонят в дверь. Миссис Эллисон встает, но, прежде чем она доберется до прихожей, послышится щелчок замка и в комнату войдут две девушки. «Come in, darlings[196], идите сюда, давайте я вас познакомлю!» Габчик и Кубиш, в свою очередь, поднимаются. «Лорна, Эдна, это Джозеф и Ян, они немножко поживут у меня». Девушки подходят, улыбаются. «Господа, хочу представить вам моих взрослых дочерей». Именно в этот момент оба солдата, скорее всего, думают, что все-таки в этом подлом мире иногда еще встречается справедливость.

«По существу, моя миссия заключается в том, чтобы вместе с другим бойцом Чехословацкой армии отправиться на родину и совершить там акт саботажа или терроризма в том месте и тем способом, которые окажутся наиболее подходящими в сложившихся условиях. Я сделаю все от меня зависящее как в родной стране, так и за ее пределами, чтобы добиться нужного результата. Клянусь приложить все усилия и добросовестно выполнить то, что вызвался сделать добровольно».

1 декабря 1941 года Габчик и Кубиш подписывают такой вот — похоже, типовой — документ. А я задумываюсь о том, подписывали ли аналогичные обязательства все парашютисты всех армий, базировавшихся в Великобритании.

Наверное, Альберт Шпеер[197], личный архитектор Гитлера и военный министр, нравился Гейдриху. Почему бы и нет? Это человек утонченного вкуса, элегантный, обольстительный, умный, его культурный уровень намного превосходит уровень других должностных лиц рейха. Он отнюдь не куровод, как Гиммлер, не фанатик, как Розенберг, не жирная свинья, как Геринг или Борман.

Шпеер в Праге проездом. Гейдрих устраивает для него автомобильную экскурсию по городу, показывает здание Оперы, на крыше которого теперь отсутствует статуя Мендельсона. Шпеер так же, как Гейдрих, любит классическую музыку, тем не менее эти двое не слишком высоко оценивают друг друга. Изысканному интеллектуалу Шпееру Гейдрих представляется чистильщиком гитлеровских выгребных ям, тем, кому поручают грязную работу и кто не моргнув ее исполняет, — просвещенным, образованным, но все-таки скотом. Что до Гейдриха, то он видит в Шпеере сведущего человека, восхищается его достоинствами, но как ему не отметить, что тот остается штатским, снобом с наманикюренными пальчиками. И — в противоположность претензиям Шпеера к нему самому — мысленно упрекает высокого гостя в нежелании копаться в дерьме.

Шпеер в качестве министра вооружений уполномочен Герингом потребовать от Гейдриха еще шестнадцать тысяч чешских рабочих для военных нужд Германии. Гейдрих обещает выполнить требование в ближайшее время и объясняет Шпееру: чехи уже обузданы, укрощены, не то что, например, французы, зараженные идеями коммунистического сопротивления и саботажа.

Смущая народ, колонна правительственных «мерседесов» движется по городу, въезжает на Карлов мост. Шпеер в восторге от разворачивающейся перед ним панорамы готических и барочных фасадов. Улица за улицей — и архитектор берет верх над министром, Шпеер начинает мечтать о преобразованиях: вот на этом громадном неиспользуемом пространстве в районе Летна[198] неплохо бы построить новую резиденцию для немецкого правительства. Гейдрих и бровью не ведет, но ему не по душе идея переезда из Градчан, из замка королей Богемии, где можно чувствовать себя монархом. Рядом со Страговским монастырем[199], где находится одна из лучших европейских библиотек, Шпеер видит словно воочию, как вырастает из-под земли немецкий университет. Еще у него возникает множество идей насчет полного переустройства берегов Молдау, кроме того, он настоятельно советует снести это жалкое подобие Эйфелевой башни, венчающей Петршин холм — самый высокий в городе[200], а Гейдрих объясняет гостю, что хочет сделать из Праги культурную столицу рейха. Протектор не может удержаться от хвастовства и с гордостью сообщает, что намерен открыть будущий музыкальный сезон оперой, написанной его отцом. «Отличная мысль, — вежливо отвечает Шпеер, который понятия не имеет о творчестве Гейдрихова папы. — И когда же премьера?» 26 мая. Жена архитектора в машине, следующей за автомобилем протектора, рассматривает наряд своей соседки, Лины. Между женщинами, кажется, пробегает холодок. Часа за два черные «мерседесы» объезжают все главные улицы Праги. К концу экскурсии Шпеер прочно забывает дату. 26 мая 1942 года. Накануне.

Уроженец Словакии Габчик и Кубиш, родом из Моравии, никогда не бывали в Праге — это тоже одна из причин, по которым выбрали именно их. Действительно — если они никого в городе не знают, их тоже наверняка никто не сможет узнать. Но провинциальное невежество молодых людей того и гляди сыграет против них, когда понадобится сориентироваться на месте, поэтому в программу их интенсивного обучения входит знакомство с картами и планами прекрасной чешской столицы.