HHhH - Лоран Бине

Гейдрих прибыл в Прагу в тот самый день, когда чешскому народу было объявлено о назначении шефа политической полиции исполняющим обязанности протектора. Шасси его трехмоторного «Юнкерса-52» коснулись взлетно-посадочной полосы аэропорта Рузине то ли незадолго до, то ли вскоре после полудня 27 сентября.

Он останавливается в одном из лучших пражских отелей, «Эспланаде», но в номере не задерживается — первый отчет своего сотрудника Гиммлер получает по телетайпу в тот же вечер:

«В 15.10 арестован, как было намечено, бывший премьер-министр Элиаш.

В 18.00, тоже как было намечено, арестован бывший министр Гавелка[174].

В 19.00 чешское радио сообщило о том, что фюрер назначил меня исполняющим обязанности протектора.

Элиаша и Гавелку сейчас допрашивают. Из соображений дипломатии, для того чтобы передать премьер-министра Элиаша народному суду, я вынужден созвать специальную ассамблею».

Элиаш и Гавелка занимали два главных поста в сотрудничавшем с немцами правительстве старика Гахи. Но параллельно они поддерживали постоянную связь с находившимся в Лондоне Бенешем, и службам Гейдриха это стало известно. Оба были приговорены к смертной казни «за попытку совершения государственной измены и поддержку вражеских действий» уже 1 октября, но, подумав, свежеиспеченный протектор решил не исполнять приговор немедленно. Конечно же, это была всего лишь отсрочка[175].

На следующее утро, ровно в одиннадцать, в замке Градчаны (это по-чешски Hradčany, а по-немецки Hradschin) состоялась инаугурация Гейдриха. Омерзительный Карл Герман Франк — судетский книготорговец, ставший эсэсовским генералом и госсекретарем, — организует для него торжественную встречу во дворе замка. Церемония проходит под звуки нацистского гимна Horst Wessel Lied[176], его исполняет оркестр, приглашенный специально по этому случаю. Гейдрих производит смотр войскам, рядом с флагом со свастикой поднимают в это время второе полотнище — это значит, что в шкале террора добавилось еще одно деление. Над Градчанами, над городом полощется отныне черное знамя с двумя «молниями», двумя рунами «зиг» («победа»). Богемия-Моравия почти официально становится первым эсэсовским государством.

В тот же день, 28 сентября, были расстреляны два вождя чешского Сопротивления — генерал армии Йозеф Билый и дивизионный генерал Гуго Войта, готовившие соотечественников к вооруженному восстанию[177]. Перед тем как пасть под пулями расстрельной команды, генерал Билый успел прокричать: «Да здравствует Чехословацкая республика! Стреляй, собачья свора!» Эти двое — еще двое, — в общем-то, не играют никакой роли в моей истории, но мне показалось, что не назови я их имен, это выглядело бы пренебрежением.

Вместе с Билым и Войтой были казнены девятнадцать офицеров чешской армии, в том числе еще четыре генерала. И тогда же в качестве меры, необходимой для «охраны интересов империи», на всей территории Богемии и Моравии было объявлено чрезвычайное положение. На основании законов военного времени были запрещены любые сборища — как на улицах, так и в помещениях; судам, в чем бы ни состояло обвинение, оставили только две возможности: оправдать или вынести смертный приговор. К смерти приговаривали тех, кто распространял листовки, торговал из-под полы, даже просто слушал иностранное радио. На стенах появлялись все новые и новые красные плакаты, напечатанные на двух языках и извещавшие о каждом новом мероприятии новой власти. Чехи быстро поняли, что собой представляет их новый хозяин.

И евреи, разумеется, тоже — только, пожалуй, еще быстрее. 29 сентября Гейдрих объявляет о том, что закрываются все синагоги, и о том, что те чехи, которые в знак протеста против недавнего предписания евреям носить на одежде желтую звезду сами надевали такую, будут арестованы. Во Франции в сорок втором можно будет наблюдать похожие проявления солидарности, и тех, кто на это отважится, депортируют «вместе с друзьями-евреями», но в Протекторате все это только прелюдия.

2 октября 1941 года только что назначенный исполняющим обязанности протектора Богемии и Моравии Рейнхард Гейдрих проводит в Чернинском дворце (теперь это отель «Савой» — в нескольких минутах ходьбы от Пражского замка)[178] секретное совещание, на котором определяет главные линии своей политики. Вот он стоит, опершись на деревянную кафедру, на груди — орден Железного креста[179], на безымянном пальце левой руки — обручальное кольцо, и, едва поглядишь на него, понятно, что перед тобой руководитель, компетентный и властный. Он обращается к собравшимся в зале заседаний главным представителям оккупационных сил, надеясь, что речь его перед соотечественниками хоть чему-то их да научит.

«Идет война, и из тактических соображений нам не следует в кое-каких вопросах ни доводить Чехию до белого каления, ни наводить ее на мысль, что нет иного выхода, кроме мятежа».

Это первый пункт его политики, включающей в себя применение лишь двух средств — кнута и пряника. И кнут следует сразу же за пряником:

«Рейх не любит шутить, и рейх — хозяин на своей территории. Имею в виду, что ни один немец не должен ничего спускать ни одному чеху, равно как и ни одному еврею в рейхе. Ни один немец не должен говорить, что чех — это все-таки приличный человек. Если кому-нибудь придет в голову заявить такое, нам придется его отсюда выслать: если мы не сформируем единый фронт против “чешни”, любой чех всегда найдет способ обмануть нас».

Далее Гейдрих, непривычный к речам и далеко не Цицерон, переходит к иллюстративной части:

«Немцу нельзя напиваться прилюдно, в ресторане. Будем говорить начистоту: никто не запрещает вам выпить и расслабиться, но это следует делать у себя дома или в офицерской столовой. Чех должен видеть, что у немца отличная выправка, что немец твердо стоит на ногах — как при исполнении служебных обязанностей, так и на досуге, что немец — это господин, хозяин от макушки до пяток».

После этого курьезного примера речь становится более конкретной — и более угрожающей:

«Мне нужно без малейшей двусмысленности и с неколебимой твердостью внушить гражданам этой страны — чехам или прочим — понимание следующего факта: они не могут игнорировать того, что составляют часть населения рейха, стало быть, должны проявлять в отношении рейха верноподданнические чувства. Война диктует абсолютный приоритет этой задачи. Я хочу быть уверен, что любой чешский рабочий прилагает максимум усилий ради успешности германской войны. Для ясности добавлю: то, как будут кормить чешского рабочего, будет зависеть от качества его работы».

Разделавшись с социальными и экономическими проблемами, исполняющий обязанности имперского протектора переходит к расовым, наиболее ему близким, поскольку он отныне с полным правом может считать себя одним из главных специалистов рейха в этом вопросе.

«Совершенно очевидно, что мы должны найти к чешскому народу иной подход, чем применяем к тем, которые считаются у нас народами иной расы, к таким, например, как славяне. С чехами, принадлежащими к германской расе, следует обращаться твердо, но справедливо. Если мы хотим, чтобы они остались в рейхе, чтобы смешались с нами, нам нужно направлять их с той же гуманностью, с какой мы руководим собственным народом. Однако, для того чтобы знать точно, кто пригоден для германизации, мне необходима расовая перепись населения.

Здесь много разных групп населения. С теми, кто принадлежит к чистой, полноценной расе и расположен к нам, все будет просто — их можно германизировать. На противоположном полюсе — люди нечистой расы с дурным образом мыслей, от них мы должны избавиться. На Востоке для таких вполне хватит места.

Между двумя полюсами — промежуточный слой, который подлежит максимально тщательному обследованию. В этой группе могут встречаться люди нечистой расы, но доброжелательные по отношению к нам. Их надо будет отправить в рейх или еще куда-нибудь, позаботившись о том, чтобы у них не было детей, ибо мы нисколько не заинтересованы в увеличении данной популяции…» В другой речи, позже, он уточнит: «Те, кто окажется непригоден для германизации, а это примерно половина населения, будут отправлены на побережье Ледовитого океана, когда мы его завоюем, концентрационные лагеря — идеальное для них место». А сейчас продолжает так: «Что же касается последней группы лиц — индивидуумов чистой расы, но идеологически нам враждебных, то они представляют собой наибольшую опасность, потому что наделены качествами, свойственными расе вождей. Мы должны очень серьезно подумать над тем, что с ними делать. Некоторых, видимо, можно будет переселить в рейх, в сплошь немецкое окружение, чтобы германизировать и перевоспитать. Но если это окажется невозможно, нам придется поставить их к стенке, ибо я не могу себе позволить отправку этой части популяции на Восток, где она образует правящий слой, который пойдет против нас»[180].