Ночи Виллджамура - Марк Ньютон

–  Нет, дорогая, только не на эту мантию, – твердо произнес Джерид, которому совет другой женщины придал уверенности в себе.

Антикварная вещица, тщательно упакованная, торчала из-под его локтя. На нем была черная мантия из тонкого шелка поверх белой сорочки, из кармашка высовывался носовой платок в тон. Наряд стоил ему почти целого ямуна. Еще раньше он побрился дорогой бритвой. Поэтому в данный момент ветерок холодил его гладкие щеки, несмотря на толстую румелью кожу. Более того, он сделал то, в чем никогда и ни за что не признался бы никому из своих коллег по инквизиции, – побрызгал свои белоснежные волосы ароматическим маслом.

Пусть я буду вонять, как туалетный столик шлюхи, лишь бы от этого был толк.

Он старательно вспомнил все, что говорила ему Туя. Перечитал свои заметки раз десять, не меньше, каждый раз вспоминая молодость и экзамены в инквизиции.

Джерид взглянул на циферблат соседней колокольни. Наверняка Мариса опоздает – она всегда опаздывает. Он волновался, как перед первым свиданием. Небо быстро темнело, высокие дома начинали казаться еще темнее на его фоне. Птицы и птеродетты завораживающе кружили возле бесчисленных шпилей. Вдоль улицы вспыхивали фонари, их разноцветные огни отражались в известняковых стенах. Из дверей какого-то кабачка долетал аромат сандалового дерева. Возможно, Джерид стал сентиментальным, но вся сцена показалась ему романтической.

А вот и она, Мариса, медленно поднимается по крутой улице, покачивая бедрами, и сердце у него колотится, как в юности. Подойдя ближе, она ловит его взгляд и тут же опускает глаза. Минуту оба молчат. Ее элегантное черное платье чуть темнее ее кожи, вокруг шеи повязан пестрый шарф. Белые волосы покрывает какая-то блестящая сетка – наверняка последний писк моды, о котором он еще и не слышал, – а яркая подводка глаз придает лицу новую выразительность. Она чувственно качает хвостом.

–  Здравствуй, – выдавил Джерид. – Выглядишь просто потрясающе.

–  Спасибо. И мне нравится твоя новая мантия.

Как давно он не слышал ее ровного, ласкающего голоса.

–  О, это тебе, – вспомнил он и протянул ей подарок. – Так, мелочь, но, может быть, тебе будет интересно. – Стараясь не выказывать нетерпения, он добавил: – Открой посмотри.

Она молча развернула обертку и просияла. Подарок был совсем маленький, шириной не больше ладони, с замысловатым механизмом – древний навигационный прибор, наверное.

–  Антикварная, – сказала она с почтением в голосе. – Выглядит прямо как реликвия.

Джерид сделал шаг назад, сложив на груди руки, очень довольный собой:

–  Ну вот, теперь тебе пару дней будет чем заняться, пока ты не разгадаешь, что это.

–  Это очень красиво. – Она поцеловала его в щеку – поступок, который мог означать что угодно, поэтому он постарался не связывать с ним никаких ожиданий.

–  Ну что, пойдем? – Джерид кивнул на двери бистро.

Несмотря на то что сначала обоим было неловко, вечер прошел куда лучше, чем он надеялся. Впервые за многие годы он слушал ее по-настоящему. Теперь ее, похоже, интересовала древняя архитектура, в особенности развалины империи Азимут, которые то и дело находили и реставрировали в разных концах города. Она рассказала ему немало интересных подробностей об этой исчезнувшей цивилизации: большие дороги, скрытые теперь под холмами, руины дворцов, утонувшие в болотах. Она беседовала с археологами, которые находили кости древних животных, на побережье достали из-под земли грудную клетку мастодонта, панцирь гигантской каракатицы, человеческие останки в несколько размахов рук длиной, даже неизвестного зверя с тремя головами. Она нарисовала Джериду яркую картину истории Бореальского архипелага. Почему же раньше ему не было с ней так интересно?

То и дело между ними возникали жесты, легкие касания пальцами запястья, улыбка после особенно значительных слов, взгляд, перехваченный над пламенем свечи, – все выразительнее, чем раньше, все не спеша, с удовольствием, как будто только теперь, пожив в разлуке, оба поняли, как много значили они друг для друга.

Разговор, как и следовало ожидать, перешел на их брак, и Джерид признал, что был плохим мужем. В ответ она показала ему свой список требований, на случай если он захочет попробовать еще раз.

Он согласился, что в них нет ничего невозможного, все они касались времени, проявления внимания, подробностей. Выполнимо даже для него. И ее реакция внушила ему надежду.

В тот же вечер он проводил ее до временной квартиры – она снимала комнату на Гата-дю-Сеггр, по ту сторону от Гата-Сентиментал, в районе, где обитали отставные солдаты. Она шепнула ему, что провести эту ночь вместе было бы неправильно, так что, прощаясь с ней у дверей, он просто прижался губами к ее руке, повернулся и ушел в темноту.

По дороге домой он заметил, что за ним кто-то идет, – чьи-то тяжелые шаги все время звучали у него за спиной, но ничего страшного не случилось. Войдя в дом и оглядевшись, он заметил, какой у него беспорядок, и решил прибраться. После он сидел голый на своей кровати, рядом с горящей печью, опустив голову на руки, не двигая хвостом, а его новая дорогая мантия, аккуратно сложенная, висела на стуле в углу. Вспоминая события прошедшего вечера, он чувствовал боль в груди. Все вроде бы прошло гладко, но он не хотел чрезмерно предаваться надеждам. Ничто не приводит к таким тяжелым разочарованиям, как избыток оптимизма.

Интересно, как Туе удалось изменить его взгляд на брак, на всю его жизнь? Она с такой изумительной точностью указала ему на все его ошибки, она единственная дала ему понять, что по-настоящему важно в жизни. Без Марисы в его жизни было бы так… пусто. Эту пустоту он и пытался заполнить работой, чтобы убежать от мыслей о том, как все стало плохо.

Он лег и начал погружаться в сон.

Его разбудил звук шагов, чьи-то каблуки цокали по каменной мостовой под его окнами. Его сердце пропустило удар, когда входная дверь его дома открылась и снова закрылась. Он резко повернулся в кровати, потер глаза, уставился на часы. И понял, что проспал только половину колокола. Шаги были уже на лестнице, кто-то подошел к двери спальни. Притворяясь спящим, одним глазом он следил за тем, как открывается дверь.

Кто-то подошел к его кровати, остановился.

–  Ну ты и инквизитор! – усмехнулась Мариса. – А если бы я была вором?

«Все, что у меня есть, и так твое», – подумал он, но вслух ничего не сказал. Она сбросила туфли, выскользнула из платья, опустилась на постель. Они поцеловались, он был с ней нежен, и, когда они занимались любовью, она тихонько покусывала его грудь и изгибала спину, точно лук.

«Сегодня и всю мою оставшуюся жизнь я буду делать все ради нее одной», – пообещал он себе.

Напротив дома Джерида стоял помощник Трист; прислонившись спиной к стене, он наблюдал за игрой света и теней на мостовой. Он прокрался сюда задворками, умело прячась от любого взгляда, скользя сквозь потоки теней, составлявших ночное движение Виллджамура, мимо ночных торговцев с их скользкими и странными магическими гибридами животных, наполнявшими эти часы мрачной экзотикой.

И вот теперь ночной ветерок то и дело доносил до него нежные стоны Марисы.

В руке он держал свиное сердце. Кровь затекла ему в рукав до самого локтя, пока он медленно повторял овинистскую мантру, поток путаного шепота срывался с его губ.

«Я проклинаю этого человека, – думал он. – За то, что он не выдвигает меня на должность, которой я заслуживаю, и за то, что он не расследует смерть брата Гхуды, а забавляется со своей женой.

А сам притворяется моим другом».

Выйдя из полутранса, Трист очнулся и снова стал отдавать себе отчет в том, что происходит вокруг. Как он очутился здесь, у этого дома, ночью, исполненный злобы и ненависти?

Пока он раздумывал об этом, на него нахлынули воспоминания о юности, о том времени, когда лето казалось бесконечным. Домик к югу от города, где жили его родители. Его отец, бородатый здоровяк, который пил и бил его и мать, был жрецом Бора. Сама мать, маленькая, хрупкая и красивая, ничем не заслужившая того ада, что устраивал, возвращаясь домой, отец. Трист любил мать и всеми силами своей души хотел ее защитить.

Но для его отца она не значила ничего, ему все на свете заменил Бор, невидимый бог, и, может быть, поэтому Трист стал овинистом.

Оттого, что он хорошо успевал в школе, мать настояла, чтобы он учился как можно дольше, несмотря на все усиливающиеся пьянство и буйство отца. Она научила его не останавливаться на достигнутом, стремиться вперед, не обращая внимания на обстоятельства, не позволять им брать верх над собой. Возможно, ее слова отчасти отражали ее собственные страхи. Ее смерть от какой-то неведомой болезни подорвала его оптимизм. Как ни странно, ее смерть сломала и его отца, чего Трист совсем не ожидал. Вот почему теперь, когда все его надежды на карьеру инквизитора рухнули, Трист вспоминал те дни, снова и снова переживая чувство беспомощности.