Воспоминания - Сергей Юльевич Витте

Такое положение дела еще 10 февраля вынудило меня в докладе о положении переговоров по займу, между прочим, всеподданнейше представлять Его Величеству:

«Соображая положение дела – все мои разговоры в Роминтене (с Императором Вильгельмом) и ходе дела по желанию сближения России, Германии и Франции, я не могу отделаться от некоторых, вероятно, неосновательных, сомнений относительно образа действий германского правительства.

Несомненно, что с точки зрения эгоистической политики, для Германии ныне представлялся такой случай надавить на Францию, который редко представлялся и, вероятно, долго не представится. Россия теперь бессильна оказать сколько-нибудь существенную вооруженную помощь Франции. Австрия и Италия мешать Германии не будут. Англия оказать сухопутную помощь Франции не может, а Германия, конечно, может помять Францию. Следовательно, с эгоистической точки зрения большой соблазн. Но если даже не доводить дела до войны, то соблазнительно, с одной стороны, помешать одному соседу (России) быстро оправиться от войны, для чего прежде всего нужны деньги, а, с другой стороны, показать Франции, что, мол, она должна искать поддержку не от ее союзницы России, а от сближения с немцами.

Поэтому невольно рождается сомнение, не хитрит ли германская политика, выбрав объектом политических махинаций, в сущности, не имеющий для нее интереса мароккский вопрос. По крайней мере сколько ни приходится замечать, Германия всегда только на словах очень любезна и предупредительна».

Почти одновременно по моему настоянию министр иностранных дел гр. Ламсдорф дал нашему послу графу Остен-Сакену такую телеграмму:

«Франция дошла до крайних пределов уступчивости, согласившись (на конференции) принять почти все пункты последних предложений берлинского кабинета. Справедливость требует признать, что ныне подлежало бы Германии явить доказательство своего миролюбия, о котором по поводу мароккских дел неоднократно заявляли как сам Император, так и князь Бюлов.

Между тем Германия, не видя в проектированных Францией изменениях статей о полиции достаточных гарантий сохранения в последней международного характера, отклонила таковые (в Алжезирасе) в надежде, что Франция найдет иной выход из затруднений. Было бы крайне прискорбно, если бы из-за сравнительно ничтожного вопроса полиции, по которому решительно все державы держатся тождественного мнения, конференция в Алжезирасе вынуждена была прервать свои занятия.

Мы отказываемся верить, чтобы Император Вильгельм, с твердым убеждением высказывавшийся перед нашим Августейшим Монархом за необходимость, в интересах всего человечества, сохранения мира, а также сближения, при посредстве России, между Германией и Франциею, решился вызвать разрыв конференции и таким образом не только отказаться от намеченной политической программы, но и вместе с тем посеять среди европейских держав тревогу, которая по многосложным последствиям не менее пагубна, чем открытая война. Германскому правительству также хорошо известно, что с благополучным окончанием Алжезирасской конференции тесно связан вопрос о чрезвычайно важных для России денежных операциях, только с осуществлением последних Императорское правительство в состоянии будет принять все необходимые меры к окончательному искоренению революционного движения, имевшего уже отголосок в соседних монархических государствах, которыми признано было необходимым действовать сообща против надвигающейся опасности со стороны анархических международных обществ.

Вопреки распространяемому мнению, будто препятствием к заключению Россией займа служит еврейская агитация, мы имеем положительные данные о том, что лишь полная неизвестность исхода Алжезирасской конференции побуждает французских банкиров воздерживаться от всяких финансовых сделок. Если бы Император Вильгельм или канцлер коснулся в беседе с Вами мароккских дел. Вы можете вполне откровенно высказаться в смысле настоящей телеграммы».

Ссылка в этой телеграмме на евреев основана на том, что Государь Император передал мне и графу Ламсдорфу, что Вильгельм Ему писал, что мне заем не удается не оттого, что дело не клеится в Алжезирасе, а потому что все еврейские денежные короли не желают принимать участия в операции.

Тогда же я телеграфировал нашему агенту в Париже Рафаловичу:

«Berlin essaye avec insistance de suggérer que conférence Algéciras n’a absolument aucun rapport avec la possibilité de conclure un emprunt que ce sont les juifs qui entrevoient et entreverront l’emprunt et que la conférence quand et de quelle manière elle se termine ne changera en rien la situation. Il est très désirable que Vous parliez а ce sujet avec Rouvier et que je puisse soumettre l’opinion de Rouvier а qui de droit».

На эту телеграмму я получил от Рафаловича следующий ответ, который и был представлен Его Величеству:

«Rouvier a rèpondu – „Berlin voit les choses d’un point de vue faux, car ce sont pas les israèlites mais tous les gens, dont l’opinion a autoritè, estiment opération impossible avant que l’horizon politique éclaire, avant qu’intervienne solution а conférence montrant paix européenne garantie“. J’ajoute: les journaux donnent impression pessimiste. Je suis d’avis que l’Empereur Allemand tient clef de notre opération».

Иначе говоря, Германский Император знает, что нам нужны деньги, что правительству нужно сделать большой заем, и, не желая этого, делает затруднения в Алжезирасе. В ответ на телеграмму гр. Ламсдорфа наш посол 9 февраля телеграфировал, что канцлер Бюлов передал ему, что заем не может быть совершен не от Алжезирасской конференции, а вследствие революционного движения в России, затем, что касается конференции, то высказал о необходимости нашего влияния на Францию, чтобы она на конференции была уступчивее.

Вследствие сего также 9 февраля граф Ламсдорф, между прочим, телеграфировал нашему послу: «Все сказанное Вам князем Бюловым производит странное впечатление, будто внимание его главным образом обращено было на наш заем и внутренние дела России.

Оба вопроса, конечно, стоят в связи с тем или иным исходом Алжезирасской конференции, причем, казалось бы, революционное движение в России не менее затрагивает и интересы Германии, как монархической державы. В объяснениях с канцлером необходимо на первый план выставлять почти полное пренебрежение берлинского кабинета к тем усилиям, которые проявляли французские делегаты, чтобы достигнуть соглашения.

„Нетерпимость именно Германии, а вовсе не Франции лишний раз обнаружилась в доводах, представленных Вам канцлером, который упускает из виду все уступки, сделанные парижским кабинетом…“

„В виду изложенного нам представляется едва ли возможным произвести какое-либо влияние на Францию, уже явившую бесспорные доказательства уступчивости…“

„Если таким образом последует разрыв конференции, то в среде всех держав несомненно утвердится убеждение, что неуспех соглашения в Алжезирасе является исключительно следствием агрессивных замыслов Германии“.

Но Германия все продолжала делать затруднения. Это вынудило меня обратиться к Императору Вильгельму с ведома моего Государя. Я ранее рассказывал, что, будучи в Роминтене у Германского Императора, он на прощание сказал мне, что, если мне что-либо будет нужно, то чтобы я к нему обращался через князя Эйленбурга, бывшего в Роминтене с нами, сказав, что я могу быть уверенным, что-то, что я ему