Воспоминания - Сергей Юльевич Витте

Il faut faire ècrire par les journalistes ce qu’on veut qu’ils publient, le relire et ne pas se fier a leur mèmoire. M. Nèlidoff en a fait l’expèrience a ses dèpens. Ma conclusion est qu’il faut étre tres alliè et tres ami de la France, mais que cela ne comporte en aucune faon la nècessitè de se brouiller avec personne ni de froisser l’Allemagne».

Я дал это письмо прочесть графу Ламсдорфу, который, возвращая его мне, между прочим, писал: «Нелидов действительно проявил странное легкомыслие, но немцы бессовестно раздули этот инцидент».

С своей стороны скажу, что Нелидов часто проявлял странное легкомыслие еще в более серьезных делах. В последние годы своего пребывания послом в Турции чуть не ввел нас в авантюру захвата Босфора (см. т. I, гл. VI), а затем, конечно, в европейскую войну и мне с трудом удалось устранить эту затею, затем, будучи переведен послом в Рим в 1904 году, по поводу предполагавшейся отдачи нашим Императором визита итальянскому королю, напутал так, что король просил убрать его из Рима, когда же затем в 1905 году явилась мысль послать его в Америку вести с японцами переговоры о мире, вдруг с испугу заболел и проч… но это все между прочим.

Как только образовалось министерство Cappiena вместо министерства Рувье, я дал инструкцию Рафаловичу явиться к министру финансов Пуанкарэ и доложить ему весь ход дела о займе. Тоже должен был сделать и представитель синдиката банкиров Нейцлин, с которым я все время находился в непрерывных телеграфных сношениях как по поводу проведения, так и условий займа, в существенных частях условленных уже в Царском Селе.

В начале марта Рафалович видел сначала M. Henry, директора коммерческого и консульского отдела министерства иностранных дел (человека очень близкого министру Буржуа), а затем и нового министра финансов Пуанкарэ, которым в подробности объяснил все дело о займе, причем высказал, что я считаю, что между мною и Рувье состоялось соглашение, по которому я должен оказать всякое содействие к урегулированию мароккского вопроса, а когда Алжезирас кончится благополучно, то французское правительство должно оказать нам всякое содействие к совершению займа, Все основания которого уже условлены мною с Нейцлиным.

Новое министерство и специально министр финансов Пуанкарэ отнеслись к делу сочувственно, но употребили некоторое время на изучение дела. Рувье им передал с своей стороны весь ход этого дела. Дело же все-таки ожидало окончания Алжезирасской конференции, а эта конференция, по причинам, достаточно выясненным предыдущим изложением, тянулась вместо недели месяцы. Германия делала все от нее зависящее, чтобы затянуть дело, прижать Францию и поставить Императорское правительство в трудное положение, но так как всему есть конец, то и конференции наступил конец; державы, участвовавшие в конференции, все более становились на сторону Франции, видя преднамеренное упорство Германии. Германия не решалась пойти против конференции и потому она, рассмотрев все вопросы, должна была кончиться. Уже 16 марта граф Ламсдорф мне написал:

«Из весьма секретного источника (сообщения канцлера послу Шену) явствует, что князь Бюлов считает дело в Алжезирасе благополучно оконченным и стремится только уверить ныне Германию, что им достигнуто все то, что она могла желать».

12 же марта Нейцлин, между прочим, писал мне о своих предположениях относительно дальнейших сроков ведения этого дела и оговаривался, что при условии благополучного окончания Алжезираса наш представитель должен будет приехать в Париж около 10 апреля (н. ст.) (для чего?) «pour achever la rèdaction et conclure avec le syndicat le contrat».

В этом же письме, как и в других сообщениях он мне указывал, что Пуанкарэ возбуждает постоянно вопрос о праве Императорского правительства без Государственной Думы заключить заем. Я ответил, что по этому вопросу, когда наступит момент заключения займа, представлю доказательства такого права. С этою целью я просил профессора международного права Мартенса (члена совета мин. ин. дел) составить надлежащее разъяснение. Обратился я к Мартенсу потому, что он за границею считался большим авторитетом в подобных вопросах. Мартенс составил на французском языке надлежащую записку, в которой выяснилось право правительства на совершение такой операции. Записка эта была мною передана нашему уполномоченному для подписания контракта займа. Тогда же я дал все указания Нейцлина Рафаловичу относительно сношений с прессою по приготовлению к займу. Так как в то время было уже ясно, что Алжезирасская конференция благополучно кончается, то я доложил Государю Императору, что это дело можно считать конченым и что для окончания некоторых второстепенных вопросов, связанных с каждым займом, а также подписания контракта, нужно назначить уполномоченного, который поехал бы в Париж, так как в данном случае заем международный и приезжать уполномоченным от банкиров различных стран, принимающих участие в займе, неудобно.

Его Величество меня спросил, кого я полагаю назначить? Я ответил, что министр финансов, вследствие серьезности положения дела здесь, ехать не может и что, так как, в сущности, все сделано и условлено мною, а остается мелочь, так называемая финансовая кухня, то можно послать хотя бы управляющего государственным банком Тимашева (нынешний министр торговли). На это Государь мне сказал, что если мне все равно, то чтобы я послал Коковцева, чтобы его не обижать. Я ответил, что мне безразлично кого послать, так как, в сущности, дело кончено.

Со дня возвращения Коковцева из Парижа, в декабре 1905 года, я более с ним речи о займе не вел, и во всех переговорах он не принимал решительно никакого участия.

Около 20 марта Нейцлин уехал в Лондон, чтобы встретиться там с представителями лондонских фирм (Ревельстоком), берлинских (Фишелем, участником дома Мендельсона) и Морганом (Америка).

22 марта Нейцлин мне телеграфировал о переговорах с Ревельстоком, Фишелем и Морганом, причем в телеграмме было сказано, что Фишель ожидает окончательного разрешения германского правительства завтра, а что Морган уже не так благосклонно относится к займу, как прежде. А с Морганом (отцом) я условился о займе еще в Америке, и он мне обещал принять участие в синдикате.

23 марта Нейцлин мне телеграфировал из Лондона, что ему Фишель сейчас сообщил, что он получил указание, что германское правительство не разрешает Германии принять участие в займе.

Итак, Германия сначала тянула Алжезирас в расчете, что мы вследствие замедления в займе должны будем спустить флаг свободного обмена кредитных билетов на золото. Это ей не удалось. Тогда в последний момент перед займом коварно приказала своим банкирам не принимать участие в займе.

Ранее же Вильгельм все уверял Государя Императора, что мне не удастся совершить заем, потому что еврейские дома не примут в нем участия, на что я между прочим отвечал, что еврейские дома не примут официального участия в синдикате займа, но, конечно, будут