Собрание сочинений - Карлос Кастанеда
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Уверенность, с которой она читала мои мысли, выбила меня из колеи. Я не знал, что и сказать.
— Мы все по натуре ленивы и не любим напрягаться, — продолжала она. — Нагваль знал это, потому и поместил нас сюда, чтобы это место подгоняло нас.
Резко встав, она сказала, что хочет есть. Мы пошли на кухню, отгороженную только двумя стенами. В открытом конце ее, справа от двери, была глиняная печь; в другом конце, где стенки образовывали угол, находилась большая площадка для еды с длинным столом и тремя скамейками. Пол был вымощен галькой. Плоская крыша находилась на высоте около десяти футов и опиралась на обе стены и на толстые брусья с открытой стороны.
Лидия положила мне из горшка миску приготовленных на медленном огне бобов с мясом и подогрела несколько небольших лепешек. Вошла Роза, села рядом со мной и попросила Лидию дать еды и ей.
Я внимательно наблюдал за тем, как Лидия большим черпаком набирает бобы и мясо. Создавалось впечатление, что она на глаз отмеряет точную порцию. Она, должно быть, заметила, что я удивлен ее манипуляциями. Отобрав два или три боба из миски Розы, она положила их обратно в горшок, и в этот момент я краем глаза заметил входящую Хосефину. Посмотреть на нее я не решался.
Она села напротив меня. Я почувствовал тошноту. Я понимал, что не смогу есть, пока эта женщина смотрит на меня. Пытаясь снять напряжение, я шутливо сказал, что в миске у Розы оказалось еще два лишних боба, а она и не заметила. Лидия отделила два боба с точностью, заставившей меня задохнуться от изумления. Я нервно засмеялся, зная, что, как только Лидия сядет, я вынужден буду оторвать взгляд от печки и повернуться к Хосефине.
В конце концов мне пришлось нехотя взглянуть на Хосефину. Наступила мертвая тишина. Я недоверчиво уставился на нее. От удивления я раскрыл рот и услышал громкий смех Лидии и Розы. Мне понадобилось некоторое время для приведения своих мыслей и чувств в относительный порядок.
Напротив меня сидела не та Хосефина, которую я видел совсем недавно, а очень хорошенькая девушка. Черты ее лица не были индейскими, как у Лидии и Розы; она скорее походила на женщину латинской расы. У нее был светло-оливковый цвет лица, очень маленький рот и прекрасный точеный нос, мелкие белые зубы и коротко подстриженные вьющиеся черные волосы. Кроме того, у нее на левой щеке была ямочка, делавшая ее улыбку особенно милой и несколько дерзкой.
Это была та девушка, которую я мельком видел несколько лет назад. Она стерпела мой пристальный осмотр. Выражение ее глаз было дружелюбным. Мною постепенно овладела неконтролируемая нервозность. В конце концов я стал корчить из себя шута, отчаянно изображая неподдельное замешательство.
Они смеялись, как дети. Когда их смех стих, я попросил рассказать о цели маскарада Хосефины.
— Она практикует искусство сталкинга, — сказала Лидия. — Нагваль научил нас вводить людей в заблуждение, чтобы они не обращали на нас внимания. Хосефина очень хорошенькая. И когда она ходит ночью одна, никто к ней не пристанет, если она будет выглядеть безобразной и старой. Но когда она становится сама собой, ты и сам знаешь, что может произойти.
Хосефина утвердительно кивнула головой, и вдруг ее лицо исказилось безобразной гримасой.
— Она может ходить с таким лицом целый день, — сказала Лидия.
Я возразил, что если бы жил неподалеку, то скорее обратил бы внимание на Хосефину из-за этих невероятных перемен в ее внешности.
— Этот обман был рассчитан на тебя, — сказала Лидия, и все трое рассмеялись. — Посмотри, как она тебя запутала. Ты обратил больше внимания на ребенка, чем на нее.
Лидия прошла в комнату, вынесла оттуда тряпичный сверток, похожий на запеленутого ребенка, и бросила на стол передо мной. Я расхохотался вместе с ними.
— Вы все умеете создавать такие обманчивые внешности?
— Нет, только Хосефина. Никто не знает, какая она на самом деле, — ответила Лидия. Хосефина кивнула мне и молча улыбнулась. Она мне страшно понравилась. В ней было что-то простодушное и милое.
— Скажи что-нибудь, Хосефина, — сказал я, взяв ее за запястье.
Она смущенно посмотрела на меня и отпрянула. Я решил, что причинил ей боль. Я отпустил ее. Она выпрямилась, скривила свой маленький ротик и разразилась невероятным ворчанием и визгом. Неожиданно ее черты изменились. Серия безобразных неконтролируемых спазмов исказила лицо, только что бывшее таким спокойным.
Я с ужасом смотрел на нее. Лидия толкнула меня локтем.
— Зачем ты испугал ее, болван? — прошептала она. — Разве ты не знаешь, что она онемела и вообще перестала говорить?
Хосефина, очевидно, поняла ее и, казалось, сала протестовать. Она погрозила Лидии кулаком и вновь разразилась очень громкими и устрашающими воплями, а потом поперхнулась и закашлялась. Роза начала растирать ей спину. Лидия хотела ей помочь, Хосефина чуть не ударила ее по лицу.
Лидия села рядом со мной и беспомощно пожала плечами.
— Вот так, — шепнула она мне. Хосефина повернулась к ней. Ее лицо было искажено безобразной гневной гримасой. Из открытого рта вновь вырвались какие-то устрашающие гортанные звуки.
Лидия соскользнула со скамейки и незаметно покинула кухню. Хосефина, казалось, была олицетворением ярости. За считанные секунды она потеряла всю прелесть и простодушие, так очаровавшие меня. Я не знал, что делать. Я попытался попросить прощения, но нечеловеческие вопли Хосефины заглушили меня. Наконец Роза увела ее в дом.
Лидия вернулась и села напротив меня.
— У нее здесь что-то не в порядке, — сказала она, прикасаясь к голове.
— Когда это случилось?
— Давно. Нагваль, должно быть, что-то сделал с ней, потому что она внезапно перестала говорить.
Лидия казалась опечаленной. Я подумал даже, что ей вовсе не хотелось, чтобы я это заметил, печаль обнаружилась помимо ее воли. Я готов был сказать ей, что не стоит так бороться с собой, пытаясь скрыть свои эмоции.
— Как Хосефина общается с вами? Пишет?
— Прекрати говорить глупости. Она не пишет. Она — не ты. Она с помощью рук и ног говорит нам все, что хочет.
Хосефина и Роза вернулись на кухню и встали возле меня. Я подумал, что Хосефина опять кажется образцом простодушия и доброжелательности. Ее чарующее спокойствие не давало ни малейшего повода считать, что она могла быть такой безобразной и такой жесткой. Глядя