Собрание сочинений - Карлос Кастанеда

сплетенные перед собой над серединой живота. Тыльной стороной руки были повернуты ко мне. Я видел, как мускулы ритмично сокращались, когда она сжимала ладони. Она была одета в длинное хлопчатобумажное вылинявшее платье оранжевого цвета с длинными рукавами и коричневую шаль. В ней было что-то ужасно успокаивающее и завершенное. Я ощутил присутствие дона Хуана. Мое тело расслабилось.

— Садись, садись, — убеждающе сказала она.

Я вернулся к столу. Она показала мне, куда сесть, но я остался стоять. Она впервые улыбнулась, и ее глаза стали мягкими и сияющими. Она была не такой хорошенькой, как Хосефина, и все же была прекрасней всех.

Мы немного помолчали. Затем она объяснила мне, что с тех пор, как ушел Нагваль, они делали лучшее, на что были способны, и что благодаря своей самоотверженности они справляются с поставленной доном Хуаном задачей.

Я не вполне понимал смысл ее слов, но, когда она заговорила, я более чем когда-либо ощутил присутствие дона Хуана. Это не означало, что она копирует манеры дона Хуана или подражает его голосу. Просто она обладала внутренним контролем, благодаря которому действовала так же, как дон Хуан. Их сходство было чисто внутренним.

Я сказал ей, что приехал сюда в надежде на помощь Паблито и Нестора, потому что я то ли слишком медлителен, то ли просто глуп в понимании путей магов. Я был искренним, но все обходились со мной почему-то злобно и вероломно.

Она начала оправдываться, но я не дал ей закончить. Взяв свои вещи, я вышел из дома. Она побежала за мной. Не мешая мне собираться, она быстро говорила, как будто должна была до моего отъезда успеть сказать все, что хотела.

Она сказала, что я должен выслушать ее и что она вынуждена ехать со мной до тех пор, пока не передаст все, что Нагваль поручил ей сообщить мне.

— Я еду в Мехико, — сказал я.

— Если будет нужно, я поеду с тобой и в Лос-Анджелес, — ответила она.

Я понял, что это правда.

— Прекрасно, — сказал я, испытывая ее. — Садись в машину.

После секундного колебания она молча остановилась и повернулась лицом к дому. Хлопком сведя ладоши, она прижала их к низу живота. Затем повернувшись лицом к долине, она проделала то же самое.

Я знал, что она делает. Она прощалась со своим домом и окружающими его величественными круглыми холмами. Несколько лет назад дон Хуан научил меня этому прощальному жесту. Он подчеркивал, что это очень мощный жест и воин должен использовать его экономно. Я воспользовался им всего дважды.

Прощальное движение Ла Горды несколько отличалось от того, которому учил меня дон Хуан. Он говорил, что руки складывают как при молитве, либо осторожно, либо с большой скоростью, в каждом случае схлопывая ладони. В обоих вариантах хлопок должен был уловить ощущение, которое воин не хотел забыть. Когда сложенные руки захватывали это ощущение, их с большой силой направляли к груди на уровне сердца. Там это движение становилось «кинжалом», и воин вонзал его в себя, как бы держа обеими руками.

Дон Хуан говорил мне, что воин так прощается лишь в том случае, когда у него есть основания считать, что он может не вернуться назад.

Прощание Ла Горды захватило меня.

— Ты прощаешься? — спросил я из любопытства.

— Да, — сухо ответила она.

— Ты не прикладываешь руки к груди?

— Это делают мужчины. У женщин есть матка. Они накапливают ощущения там.

— Ты учитываешь, что так прощаются только тогда, когда знают, что могут не вернуться назад?

— Может, я и не вернусь, — ответила она. — Но все равно — я еду с тобой.

Я почувствовал прилив непонятной печали, непонятной потому, что я совсем не знал этой женщины. На ее счет у меня было множество сомнений и подозрений. Но, посмотрев в ее чистые глаза, я почувствовал свою родственную близость с ней. Я смягчился. Мой гнев исчез и уступил место странной печали. Оглядевшись, я понял, что эти огромные круглые таинственные холмы разрывают меня на части.

— Эти холмы — живые, — сказала она, прочитав мои мысли.

Повернувшись к ней, я сказал, что и местность, и женщины повлияли на меня на каком-то очень глубоком уровне — уровне, которого я в обычных условиях не достигал. Я даже не мог сказать, что действовало более опустошительно — местность или женщины. Атаки женщин были прямыми и ужасающими, но эти холмы вызывали постоянное, неотступное опасение, желание спастись от них бегством. Когда я рассказал об этом Ла Горде, она отметила, что я очень точно определил эффект этого места и что Нагваль оставил их здесь именно поэтому. Я никого не должен винить в случившемся, так как сам Нагваль приказал этим женщинам попытаться уничтожить меня.

— И тебе он тоже отдал подобный приказ? — спросил я.

— Нет. Я отличаюсь от них, — сказала она. — Они — сестры. Они — одно и то же, в точности одно и то же. Так же как Паблито, Нестор и Бениньо — одно и то же. Но только ты и я — мы можем быть одним и тем же. Сейчас это не так, потому что ты еще не полный. Но однажды мы станем одним и тем же, в точности одним и тем же.

— Мне сказали, что ты — единственная, кто знает, где Нагваль и Хенаро сейчас, — сказал я.

Внимательно посмотрев на меня, она утвердительно кивнула.

— Это верно, — сказала она. — Я знаю, где они. Нагваль велел мне взять тебя туда, если я смогу.

Я предложил ей не ходить вокруг да около, а немедленно открыть мне их точное местонахождение. Казалось, мое требование ошеломило ее. Извинившись, она заверила меня, что расскажет все позже, в дороге. Она умоляла не расспрашивать о них, так как получила строгие указания ничего не говорить до наступления подходящего момента.

Лидия и Хосефина подошли к двери и уставились на меня. Я поспешно забрался в машину. Когда Ла Горда садилась следом, было похоже, что она входила в пещеру. Она словно заползала в нее. Дон Хуан обычно поступал так же. Однажды я сказал ему, что разумнее было бы делать это так, как делаю я. Я полагал, что этот странный способ садиться связан с его отношением к автомобилю. Он объяснил мне, что машина является пещерой и что в пещеры следует входить именно так, если