Тунисские напевы - Егор Уланов

– При них нашли сто динаров, – вступил Ракыб, поняв, что юноша не ответит.

– Кто подкупил тебя? Признавайся! – Сеид пнул Кирго в спину.

– Это ваши динары, господин, вы даровали их евнуху за поимку вора, – отозвался Ракыб, показав монеты в свете факела.

– Ох уж эти неверные, только и ждут, чтобы предать.

– Что с ними делать? – чисто формально вопрошал Ракыб, и в голосе его звенела не кровожадность, не желание расправы, а покорность.

А вот Сеид говорил кровожадно, как и любой уязвлённый мужчина, он тут же сделался мстителен. – Казнить обоих, – таков был ответ.

Кирго неожиданно задрожал в своих путах и возопил:

– Господин, прошу вас, господин, пожалуйста, будьте милостивы господин.

– Что, испугался? – сладко улыбнулся Сеид при виде чужого страдания.

– Повелитель, ведь Аллах милостив и милосерден, а вы должны идти путём Аллаха. Господин, умоляю, пощадите Гайну. Она ничего не сделала! Это всё я! Я…

– Неважно! Ракыб, заткни его, – лицо кади омрачилось. Ракыб в мгновение ока встал перед Кирго и сильный удар ногой по рёбрам сбил дыхание юноши. Но он продолжал:

– Я влюбился в неё. Я хотел обладать ею, я ревновал! Я решил обмануть её. Сказал, что если она не покориться мне, то я нанесу клевету на неё перед вами. Я принудил её к побегу. Я обманул. Не губите её, она не знала. Всё я.

– Я не верю тебе.

– Ведь y Аллаха обращение к тем, которые совершают зло по неведению, a потом обращаются вскоре. K этим обращается Аллах, – умоляюще молвил Кирго, словно обращаясь не к Сеиду, а к высшему судье.

Тут Сеид задумчиво взглянул на Гайдэ. Кирго, увидевший этот взор, зацепившийся за него, как утопающий цепляется за соломинку, неистово закричал на Гайдэ: – Скажи же им! Это всё я придумал! Я обманул тебя!

Гайдэ молчала. Но не потому, что не могла вымолвить ни звука; просто есть такие глубины отчаянья, когда ясно сознаёшь бесполезность любых слов.

– Я верую в Аллаха и не хочу губить невинной души. Знаю, что согрешил… с самого начала знал, и был готов к вечности в огне. Мне нет прощения, но она…

Голос его звучал так ясно, словно горный ручей бьёт о влажные камни прозрачной струёй. Ракыб стоял ошеломлённый. В нём не было сил сказать господину о некоем янычаре, которого упоминала доносчица. Перед этим странным самопожертвованием он был бессилен.

– Хорошо. Наложница останется жива. Она будет рабыней. Я не оскорблю себя, разделив с ней ложе. Но раз её обманули, запутали, то жизнь у неё отбирать не стану…

– Благодарю вас… – угасающим голосом произнёс Кирго.

– А ты, евнух, умрёшь немедленно…

Тишина лавиной выстлала огромную пропасть меж двух моментов: прошлым и настоящим, а если быть точным, то между двумя секундами. Такую пропасть обычно роют удар ножа или выстрел пистолета или неосторожный шаг на вершине высокой горы, но иногда ей могут стать слова власть предержащих.

– Всякая душа вкушает смерть, – равнодушно говорил юноша, заглянув прямо в глаза Сеиду, – и вам сполна будут даны ваши награды в день воскресения. И кто будет удален от огня и введен в рай, тот получил успех.

Ввели девять наложниц. Все они были в чадрах, чтобы Ракыб не видел их тел. Эти девять чёрных ангелов встали полумесяцем, запрудив стены своими извилистыми тенями. Гайдэ сидела в углу, опустив глаза. Гайнияр тщетно пыталась привлечь её внимание разными движениями, дабы по её взору отгадать, что же произошло, и что будет далее. Наложницы вопросительно осматривали комнату; видели Кирго, лежащего на полу; недоумение было не долгим.

Ракыб молча вышел на центр комнаты, вынул ятаган, с сожалением обвёл глазами толпу и ударил. Голова медленно покатилась. Девы вскрикнули; слёзы хлынули у них из глаз. Лишь Жария молча смотрела пустыми, но полными скорби очами. И ведь страдать со слезами и всхлипами легче, а без них больнее и обиднее; да только люди часто принимают это страдание за равнодушие.

А Гайдэ… да что Гайдэ… о чём она сейчас жалела… о своём утерянном счастье и Фариде или о бедном евнухе? Даже она сама не смогла бы ответить.

И Кирго похоронили ни как христианина: под песни дьячков в необитом гробу; ни как мусульманина: под завывания муллы и в белой ткани. Да и никто не знал как… и не хотел. Может, кинули в пустыне, может, сожгли, а может…

Карпер, заслышав исход дела, долго не пил и не блудил, будто хотел искупить какой-то грех. Мулла Мактуб услышал конец истории от Ракыба. «Злой, значит, был человек, – заключил мулла, – Так записано, значит, тому и быть».

Малей жил ещё долго, он умер в почтении и сытости, довольный своей жизнью. До конца будучи смотрителем гарема, в последние годы, не делая ничего, он стал начальником двух новых евнухов. Поистине, Аллах видит рабов. Аллах милостив к рабам. Похоже, только к рабам.

Наложницы жили по-прежнему. Асира сделалась третьей женой Сеида и живёт в большом роскошном доме. Жария стала первой наложницей и теперь ведёт дела гарема, советуя подругам наряды. Строгая и самодовольная в толпе красавиц, иногда она приходит в беседку на крыше, и, оставшись одна, тихо плачет.

Эпилог

– И всё? – спрашиваю я.

– Есть ещё несколько строк, – отвечает она, задумавшись, – Да я не очень хорошо помню,… но перескажу. Годы минули. Гайдэ сидит на том пляже, где Кирго признавался ей в любви. Она так и осталась рабыней и теперь уже стара. Тяжёлым трудом она выторговала себе крупицу свободы и теперь иногда приходит на пустынный пляж. Она всё ещё красива, как развалины античного храма. Красива, потому что в этих стенах когда-то жило таинство некоего божества; и следы его пребывания можно ещё отыскать. Смотря на неё, видишь красоту прошлого. Да и её взгляд был устремлён в прошедшее. «Где же ты теперь, Кирго? – вопрошает Гайдэ, – Пустили ли тебя в рай к твоему богу?».

Я закончил запись этими словами. Кривые буковки, тесно поставленные друг к другу, поблёскивали из маленькой записной книжки. Я едва видел в полутьме, и иногда строка наезжала на строку; некоторые слова сложно было потом разобрать. А ветер трепал верхушки пальм, и вода в бассейне переливалась в свете фонаря.

Моя спутница сидела на белой пластиковой лежанке, каких полно на всех пляжах Туниса. Я сидел на такой же рядом. Пьяные толпы моих соотечественников покрикивали сзади, у рисепшена и бара. Не было ни луны, ни солнца, ни пейзажа, которых можно описать. Звёзды медведицы почти растворились в тёмной акварели.

– Так, значит, это Кирго освещает небо лучом света? – прервал я молчание.

– Да, ангелы приносят его на своих крыльях, чтобы он осветил дорогу