Убийца с крестом - Марсель Монтечино

Уолкер перепрыгнул через низкую металлическую цепь, огораживающую стоянку, и, свернув направо, помчался по Пико к ближайшему перекрестку. Еще раз свернул направо. Дорога плавно поднималась на холм, вокруг расстилались лужайки частных владений. Он бежал легко, неспешно, время от времени оборачиваясь. Два мексиканца отстали от него примерно на полквартала. Мужчины в смокингах и кожаных вечерних туфлях, выбежавшие из здания, отстали еще больше и постепенно выдыхались. Уолкер пробежал еще несколько кварталов, затем свернул налево, промчался по аккуратно подстриженному газону и повернул направо, на боковую улицу. Здесь подъем кончился, и он позволил себе остановиться и осмотреться. Парни все еще пытались догнать его. Уолкер побежал дальше, все время сворачивая направо. Потом нырнул в темную аллею, обсаженную кустарником, бегущую вдоль задних изгородей между двумя плохо освещенными улицами. Примерно посредине обернулся, потом распластался на животе и стал следить за входом в аллею. Несколько секунд спустя в нее вбежали мексиканцы — головы опушены, ноги заплетаются. Они проскочили мимо. Тогда Уолкер поднялся, развернулся и затрусил в обратном направлении. Его голубой фургончик был припаркован в нескольких ярдах от входа. Он отпер дверцу и сел за руль. Сорвал с себя пропыленную футболку, завел мотор и выехал на дорогу. Сунул майку под сиденье, туда же кинул баллончик с краской. Давя на газ, он мчался среди закругленных холмов, одновременно натягивая на себя ярко-красную ветровку, затем натянул на потную голову желтое бейсбольное кепи с надписью «Шины фирмы Мишлен». У подножия холма он свернул на восток, по направлению к Пико-бульвару, и немного сбавил скорость. Впереди стояло несколько полицейских автомобилей, сверкая мигалками. Полисмен в униформе регулировал движение. На тротуаре и ступеньках у входа толпились люди с мрачными, расстроенными лицами. Напротив, на стоянке, вдоль рядов изгаженных автомобилей, чертыхаясь и размахивая руками, двигались люди с фонариками.

Уолкер надвинул кепи по самые брови и, улыбаясь, проехал мимо.

Понедельник, 6 августа

4.02 утра

Свернутая трубочкой газета шлепнулась на крыльцо у входной двери. В доме напротив залаяла маленькая собака. Голд налил себе еще чашку кофе, выдернул вилку кофейника из штепселя и понес чашку наверх. На нем был летний желтовато-коричневый костюм и белая рубашка с расстегнутым воротом. На улице еще стояла тьма, собака продолжала лаять. В свете ночной лампы Голд бегло просмотрел заголовки в газете. В Вест-Сайде подверглась осквернению еще она синагога. В Комптоне мужчина застрелил свою жену, мать и обеих дочерей, потом застрелился сам. «А что ему еще оставалось делать», — подумал Голд. Сунул газету под мышку, вышел из дома, запер за собой дверь. Прошел через двор и свернул на дорожку, ведущую к гаражам. Дверца «форда» отворилась с металлическим скрипом. Он бросил газету на сиденье, выпрямился, осмотрелся, затем направился к бревенчатым опорным балкам в задней части гаража. Сунул руку под скат крыши, в том месте, где балка упиралась в потолок, пошарил в темноте, вытащил маленький серебряный ключик и опустил его в карман. Затем вывел машину из гаража, медленно проехал по двору и выехал на улицу.

Даже по лос-анджелесским меркам ночь стояла на удивление теплая, всего градусов на 10 — 12 ниже, чем в дневное время. Голд поднял стекла и включил кондиционер. Единственная в машине вещь, которая работала нормально. В ноги ему задул прохладный ветерок. Он медленно ехал по улицам по направлению к магистрали на Санта-Ана. Потом свернул к югу. Лишь в эти часы, на стыке глубокой ночи и рассвета, на дорогах было относительно спокойно. Он закурил сигару, поудобней откинулся на спинку сиденья и включил радио. Как всегда, попал на станцию «Кей-кей-джи-оу», транслирующую джаз. Диск-жокей крутил старую запись «Кэннон-бол Эддери». Голд, попыхивая сигарой, размышлял о дне предстоящем и вчерашнем. Вчера он вообще не выходил из дома. Точнее, с самого субботнего вечера. Вернувшись с бар мицвы, сел за обеденный стол с бутылкой хорошего виски и напился до чертиков. В воскресенье проснулся довольно рано, почистил зубы и первым делом налил себе виски. И пил весь день. Раз семь-восемь звонил телефон, но он не подходил. Он знал, что это звонит Уэнди, хочет, чтоб он зашел. Он чувствовал себя виноватым, но не настолько, чтоб снять трубку. Около шести позвонил и заказал по телефону пиццу на дом, потом обзвонил несколько знакомых, пока не раздобыл нужный ему номер. Быстро нажал на кнопки и стал ждать. Ответил голос юноши или подростка.

— Отец дома? — спросил Голд.

— Ага. А кто это?

— Давай его к телефону, бубеле!

— Угу. Сейчас. О'кей!

Раздался глухой стук — это трубку положили рядом с аппаратом. Голд слышал, как мальчик кричит: «Эй, там папу к телефону!» Минуты три спустя ему ответил уже другой, низкий хрипловатый голос:

— Кто говорит?

— Это Макгриффи? — спросил Голд.

— Да. Кто это?

— Джек Голд.

В трубке молчание. Затем Голд произнес:

— Ты знаешь, кто я.

— Да. Я знаю, кто ты.

— Хочу угостить тебя ленчем. Завтра.

— С какой стати?

— Заодно и потолкуем.

Похоже, человек на другом конце провода задумался.

— Ладно. О'кей. Где?

— На Пико, к западу от Вермонта, есть кубинский ресторанчик. Называется «Куба либре». Жду тебя там в одиннадцать тридцать.

— Почему именно там?

— Потому что хожу туда вот уже лет десять и ни разу не видел поблизости ни одного фараона.

Снова долгая пауза.

— Ладно. Значит, в одиннадцать тридцать?

— В одиннадцать тридцать.

Голд обогнал тяжелый грузовик с номерными знаками штата Монтана, водитель которого наверняка решил воспользоваться утренним затишьем на дорогах, чтоб проехать Лос-Анджелес. Возможно, он направляется в Анахим, подумал Голд. В Диснейленд. И он тоже едет в Анахим. Свободной рукой Голд почесал живот и снова вспомнил субботу. День бар мицвы. Господи, ну и кошмар! Какая чудовищная вышла свара! Впрочем, что тут удивительного... Ведь он знал, что ему лучше было остаться дома. И все равно, черт подери, он сделал все, чтобы еще больше испортить себе жизнь. Конечно, объяснения с Эвелин нельзя было избежать. Как без него... Но неужели он действительно пытался убить собственного зятя? Господи! Да, это не лучший способ укрепить семейные связи. Что, если Хоуи запретит ему видеть Уэнди и ребенка? Ведь больше у него в этой жизни никого не осталось. Неужели Хоуи способен на такое? Неужели он такая задница? «Определенно», — мрачно подумал Голд. Этот маленький поц способен на все. Неужели он не понимает, что играет с огнем, связавшись с кокаином и торговцами наркотиками? Нет, наверняка не понимает. Что ж, возможно, в субботу он маленько его припугнул. Внушил ему страх Божий, как говорят толкователи Библии. Может, хоть какая польза будет от всей этой заварухи.

Сразу же за Орэндж-Каунти он увидел, что на шоссе проводятся ночные ремонтные работы и что все объезды, кроме одного, закрыты. Голд сбавил скорость до пятидесяти в час и медленно двигался за фургоном по перевозке таможенных грузов.

Странное все же это чувство — впервые увидеть собственного сына... Его сын и одновременно — не его. Возможно, в жилах Питера Марковица и течет его кровь, но то, что он ему не сын, — это уж определенно. Он сын доктора Стэнли Марковица. Голд вспомнил своего дядю Макса, который заменил ему отца, когда тот умер, едва мальчику исполнилось девять. Это дядя Макс водил его в «Колизей» в конце сороковых — послушать, как играют «Рэмс». Это дядя Макс платил за него в баре, пусть по мелочам, но все же — холодные закуски, картофельный салат. Это к дяде Максу он обратился за поддержкой после того, как заявил матери, что учиться больше не желает, а пойдет служить во флот. И уже перед самой отправкой в армию он говорил с дядей Максом. А когда вдумывался в слово «отец», представляя, какие у него должны быть фигура и лицо, перед глазами всегда вставал образ дяди Макса, шумливого, жизнерадостного брата матери, а вовсе не смутное воспоминание о робком близоруком портном из России, выкашливающим свои больные легкие в носовой платок.

Именно тот мужчина, кто оставил след в твоей душе, мыслях, психике, именно тот человек и есть настоящий отец, думал Голд. А это означает, что сам он вовсе не является отцом Питеру Марковицу. Ладно, пусть будет просто отцом Уэнди.

Перед самым съездом к Диснейленд Голд съехал с главной магистрали. Улицы были абсолютно пусты, по обеим сторонам выстроились в ровную линию маловыразительные дома. Бог знает, почему они стоят тут четверть миллиона, если не больше. Эвелин всегда мечтала поселиться именно здесь, в Орэндж-Каунти. «Знаешь, мы будем тут как пионеры, — шутила она. — Первыми в этих краях евреями, добравшимися до южного окончания Лонг-Бич. И нам надо сразу же организовать кибуцу».