Осьмушка - Валера Дрифтвуд

– Ты чистое дело сделал.

– Мне теперь сцимитар обжечь надо.

– Сорах обожжёт. Ты чистый.

– А чувствую себя как с грязи вылепленным.

– Я тебя отмою. Ты всё правильно сделал. Никто бы не смог лучше.

– Он меня слушал-слушал, а потом обрадовался да как скакнёт…

– Ты с ними обязательно сперва словами говоришь…

– Конечно, обязательно. Иначе я бы ещё с первого раза спятил.

Потом они стоят молча, может быть, даже плачут. И хотя их прекрасно видно, Пенелопе кажется, что старшаки спрятались от всех на свете, за краем мира.

И такие живые оба, что даже больно смотреть.

Не ждали

К бывалому своему месту Штырь-Ковали являются уже почти под ночь. Пенни и несколько других костлявых таскают к огню воду, чтоб согреть Ковалю помыться, а Сорах здесь же купает в честном пламени старшачий сцимитар.

К теплу и свету сходятся сторожевые кошки. От приближения мертваря они было рыскнули прочь, но теперь успокоились и настроены выжидательно. Пенни пробует их пересчитать, но сбивается: то ли от того, что некоторые котейки чересчур похожи друг на дружку, то ли потому, что они не сидят чинно на одном месте.

– Шкните, молекулы, – бранится Хильда, едва не споткнувшись о кота Дурака. – Потом покормлю. Идите-ка вы… мышками промышляйте.

Пенни ловит себя на том, что прямо сейчас ей до одури нравится вся эта скучноватая обычная движуха: и возведение полотняных домов, и густая похлёбка, в которую Хильда сыплет бережёные резаные сухари, и даже маляшья стайка – все по-прежнему с яркими лоскутками в волосах – прущая к костру брезентовый тюк с тряпьём, чтобы бабушке Сал было удобно сидеть.

Коваль мнёт в ладонях пучок горьких полынных листьев, взгляд у него залипший. Когда всё готово, Тис тащит его отмываться, раз уж конопатому этого хочется.

Резаку неуютно думать, какие ещё выдумки из кино могут обернуться правдой.

– А мертвари не заразные?

– Нет, – отвечает Дэй. – Ещё не хватало. А помните, один меня чуть до смерти не задавил? Ломаю его, ломаю, а ему хоть бы по хрену, давит и всё.

– Такое забудешь, как же… Это до Коваля ещё было.

– Морган ему башку отшиб, а он всё давит.

– А башка кругом катается и ртом щёлкает. Мы её пинали-пинали…

– Меня за башмак тяпнула, аж следы на носке остались.

– Тис велел огонь развести и всё туда побросать, полдня следили, чтоб не расползался оттуда, пока не успокоится.

– Вонял ещё как сволочь, а не горел толком, хоть ты что.

– Было бы у нас тогда карасину или другой горючки, полили бы, может, тогда бы проняло.

– Нна другой год опять его встретили, стоит под горкой весь чернущий, но целенький, башка нна сторону только свёрнутая… Крепкое нна них колдунство, лопни мои глаза…

– Старшак тогда обходить велел, мы такого крюка задали, вёрст на двенадцать лишних.

– Нашли о чём вспоминать на ночь глядя, вы, лопоухие, – ворчит Сал.

На это костлявые пускаются возражать, что теперь-то, при Ковале, редкая встреча с каким-нибудь драным мертварём – не беда, да и Сорах с Костяшкой вовсю за ним тянутся, сами уже исправные кузнечных дел орки, а значит, и мертваря успокоить сумеют.

– Но Коваль же не орк, – произносит Пенни, отчаявшись понять, как всё это работает.

Ёна, помолчав, отвечает вдумчиво:

– Рэмс Ратмир Коваль наш старшак. Тису – пара. Трём орчаткам родитель. От орка Щучьего Молота ремесло как есть перенял. Чем не орчий кузнец, пусть и человек кровный? И старшаки говорят, что орки с людями совсем родня, иначе бы и маляшек как следует не родить было. И ты вот из межняков, Резак, разве ты чем-то хуже?

Чёрт. Зря вообще об этом заговорила.

Тут Штырь кричит, чтобы принесли мыла, и Хильда живо подрывается за куском: конопатый с Магдой много всего нужного притащили из города, в том числе и несколько коричневых мыльных брусков, остро пахнущих дёгтем.

А Ёна ответа и не ждёт. Как будто чернявый давно и крепко уверен, что Резак-то ни в чём не хуже – орка ли, человека.

* * *

После мытья Ковалю захорошело; сидит себе с кружкой варёного чаю в руках, сушит свои длинные волосы, сбитые плотными жгутами. Кожа красная – оттёртая аж до скрипа. И пахнет от него берёзовым дёгтем да полынным листом, и взгляд снова совсем прежний.

– Я бы хотел положить камень, туда, где мы зарыли… ну, остаток. И на камне написал бы: «теперь отдохнёшь», – говорит конопатый и вдруг краснеет ещё жарче прежнего, будто застеснялся. – Но раз уж мы сейчас постарались особо не следить… А ещё я бы там, наверное, посадил дерево. И чтоб вокруг лиловые колокольцы.

– Умно придумано, – хвалит Марр. – Мертваря ты, конечно, успокоил ещё даже лучше, чем прежних двух. Но чтоб сверху камнем прижать и в земле корнями опутать – это очень умно.

– Нет, – Коваль улыбается совсем смущённо. – Я не поэтому.

– Положи камень, – кивает Тис. – Хотя бы и без надписи. Дерево я не знаю, какое там приживётся, разве что берёзку маленькую, отчего не попробовать. Положи там свой камень, хаану, чтоб на сердце его не таскать.

Пенни не может разобрать – то ли это невероятно глупо, то ли невыносимо здорово – и зажмуривается, подступило что-то к глазам.

– Трёх воров мы без всякого знака притопили в болоте, – рассуждает Дэй, почесав шею. – А про этого мы даже знать не знаем, что за человек был.

– Верно говоришь: «Мы не знаем», – говорит орчий старшак строго. – Воров мы знаем. Памяти по себе они оставили достаточно. Дела их знаем. Имена знаем, документы нашли. Резак на своей шкуре метки их носит. И не только у тебя, Дэй, теперь новые ботинки. Хватит с них. А от мертваря от парнишки ни словца ни осталось, ни бирки жестяной. Понимай разницу.

* * *

После ничем не примечательного дежурства на кошачьем посту Пенни засыпает быстро, но беспокойный сон не даёт ей хорошего отдыха.

Вот по правую руку – топкий озёрный берег, полускрытый туманом, а сразу по левую – высокий забор в облезшей голубой краске. Небо над головой равномерно бледное, ни луны, ни солнца, и вовсе не разобрать, в какую сторону теперь надо идти.

Потом является мертварь. Не тот, которого отпустил Коваль – Пенни почему-то знает, что это то ли Дэвис, то ли Атт, то ли кто-то из царевичей, хотя и не может толком рассмотреть.

Совершенно ясно, что нужно развернуться и бежать, ведь