Парфетки и мовешки - Татьяна Лассунская-Наркович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну а без ключа тоже нельзя попасть в шкаф, — многозначительно добавила Женя.
— А ключ был у Исайки! — докончила поймавшая ее мысль Замайко.
— Медам, надо спросить ее об этом! Или она взяла, или давала кому-нибудь ключ, во всяком случае, это на до выяснить… А то ведь тень ложится на весь класс, — серьезно вставила Липина.
— Исаева!.. Ты давала кому-нибудь ключ от шкафа? — подлетела к ней Замайко.
— Давала, а что? — с некоторой тревогой ответила второгодница.
— Кому?
— А тебе-то что? — запальчиво отрезала Исайка.
— Спрашиваю, значит, надо!
— Мало ли кому давала, что я, всех помню, что ли? — уклонилась Зина от прямого ответа.
— Да ты хоть одну назови…
— Ну, Грибуновой давала…
— А до нее?…
— Ах, да отвяжись ты от меня!.. Что я, обязана тебе отчет давать, что ли? Много о себе воображаешь!.. — и Исаева сердито отвернулась.
Но Замайко решила не отступать и обратилась к классу:
— Медамочки, скажите, брал сегодня кто-нибудь ключ от классного шкафа?
Девочки молчали.
Некоторые удивленно переглядывались, не понимая, в чем дело.
— Медамочки!.. У нас в классе случилось нечто очень, очень важное, и вы все должны помочь в этом разобраться, — деловито сказала Липина.
— Да в чем дело? Не запугивай, ради Бога! — выкрикнула Рыкова.
— Успокойтесь, медам, ничего страшного нет, то есть для тех, кто не виноват.
— Да что же это? — послышались тревожные возгласы.
— Медам, — торжественно начала Липина, — у нас в классе случилась пропажа… Из запертого шкафа кто-то взял половину конфет Грибуновой.
— Боже, какая низость!..
— Какой позор!
— Кто мог это сделать? — возмущались девочки, невольно озираясь по сторонам.
Все были потрясены случившимся. В это не хотелось верить; на душе у девочек стало смутно и тяжело, и в то же время невольно закрадывалась ужасная мысль:
«А что если подумают на меня? Как я оправдаюсь? Чем докажу, что не виновата? Господи, хоть бы не покраснеть, а то обязательно на меня подумают! Ой, кажется, я уже краснею!..» — и многие действительно краснели и бледнели от такого предположения.
— Я сегодня в шкаф не заглядывала…
— И я… И я тоже… — все торопились оправдаться.
— Так значит, никто не сознается? А Исаева никого не может назвать, — заключила Липина.
— Значит, она никому не давала ключа, — спокойно сказала Тишевская.
— Исаева, это ты съела конфеты! — выпалила Замайко.
— Как ты смеешь так говорить! — в ответ накинулась на нее Исайка.
— А кто же мог без ключа попасть в шкаф?
— Я его забыла запереть на время обеда, — не смущаясь, солгала Исаева, — и мало ли кто мог этим воспользоваться… Да та же Паша, например…
— Неправда, неправда! — крикнула Грибунова, — шкаф был заперт, и ты не давала мне ключ, это все слышали и все могут подтвердить!..
— А Паша никогда бы так не отплатила нам за то, что мы вчера ее выручили!
— Так что же, по-вашему, я могла взять эти несчастные конфеты? Да может быть, их там и не было столько, сколько болтает Грибулька… Сама, может, съела, а на других смеет говорить!
— Это ты обвиняешь невинных… Ты… Ты!.. — подскочила к ней Грибунова. — Все видели, что коробка была завязана… А где лента? Почему нет половины коробки? Говори, ты дежурная!..
— Ах, да идите вы все!.. Что я?… Сторож, что ли, для ваших лакомств? И как вы смеете возводить на меня такую напраслину?! Вот сейчас пойду и пожалуюсь m-lle Струковой… Воровкой? Меня смеют называть воровкой!.. Подождите, я все скажу Стружке!.. — и Исаева бросилась из класса, но тут как раз ее остановила вернувшаяся синявка.
— М-lle Струкова, я не могу больше!.. Мне житья нет! Эти злые девчонки не знают, что и выдумать на меня… Они все невзлюбили меня за то, что я стою за вас горой, и вот они всячески меня притесняют… Мстят, стараются оговорить перед вами… О! Я не могу, не могу больше!.. — и Исаева притворно разрыдалась.
— Да что это, в самом деле? Ничего не пойму, говори толком, кто и чем тебя обидел?
— Весь класс обидел… Говорят, будто я какие-то конфеты съела… Да я, видит Бог, и не знала, были ли в шкафу какие-нибудь коробки. Это они все со зла на меня наговаривают… Давно они на меня злоумышляют… Я только молчала, все терпела… Выдавать их было совестно, а они вот как со мной обошлись… — и Исаева разрыдалась еще сильнее.
Сердца многих девочек сжались сомнением: «А что если ее действительно обвинили голословно?»
— Дети, — строго обратилась к классу Струкова, — вы обвинили вашу подругу в воровстве… Но не поспешили ли вы с таким обвинением, и не ляжет ли оно на душу тяжелым грузом, если окажется напраслиной? С такими вещами не шутят, и я предупреждаю, если действительно кто-то окажется воровкой, то виновная будет строго наказана. Но если я увижу, что все это злая выдумка, направленная на невинную, то я еще строже накажу лжесвидетелей!.. — и Струкова строго погрозила пальцем.
Девочки были охвачены волнением, им казалось, что сейчас случится что-то очень важное.
— Грибунова! — позвала синявка. — Расскажи, что случилось.
Грибулька смело подошла к Стружке и скороговоркой, мешая русские и французские слова, рассказала об исчезновении ее конфет.
— Врет она!.. Все врет… Сама, верно, съела, а Савченко ее подговорила на меня сказать… Недаром они все шушукались… Господи, какая я несчастная!.. И все-то все против меня… Заступитесь хоть вы, m-lle Струкова… — и Исаева, продолжая громко рыдать, полезла в карман за платком.
— Ай, смотрите, смотрите! — вдруг вскрикнула Грибунова. — Моя розовая ленточка от коробки!..
Девочки широко раскрытыми глазами вглядывались в прижатый к лицу Исаевой платок с застрявшей в нем узенькой розовой ленточкой.
— Чего вы? — в недоумении спросила синявка.
— М-lle Струкова, у нее ленточка от коробки! — малявки в ужасе указывали на платок Исаевой.
Та быстро отняла его от лица.
— Разверни, — строго приказала Стружка.
Исаева исп уганно смотрела на вы давший ее п латок, но, кажется, не слышала обращенных к ней слов.
— Встряхни платок-то, не слышишь, что ли, что тебе говорят?
Исаева действительно плохо понимала, что происходит. Только в висках у нее стучало: «Пропала, пропала, с головой себя выдала!..»
Стружка выхватила платок из ее рук и с силой встряхнула его; мелькнула розовая тесемка, и что-то тихо ударилось оземь.
— Что это? — в удивлении наклонились девочки.
— Это кусочек ананаса, — спокойно объяснила Тишевская.
В классе вдруг стало тихо. Девочки невольно отодвигались от обличенной Исаевой.
— Воровка… У меня в классе воровка!.. Фу ты, гадость какая!.. — с нескрываемым отвращением сказала старуха. — Иди за мной, тебе нет места среди честных детей… — и Струкова решительно направилась из класса.
— Боже мой, Боже, как это ужасно! — вдруг истерически разрыдалась Рыкова. — Что с ней сделают? Куда ее повели?…
— И подумать только, что она и правда воровка… Так не хотелось в это верить!.. — восклицали девочки, но вместе с брезгливым чувством каждая ощущала в душе жалость к Исаевой.
Струкова отвела девочку в лазарет.
— Оставайся здесь и постарайся раскаяться, — строго велела она.
— М-lle Струкова, простите, видит Бог, я не виновата!.. Это какое-то наваждение… Я ничего не знаю, я ничего не трогала, я не знаю, как очутились у меня в кармане эти несчастные конфеты… Их кто-то подложил!..
— Молчи уж лучше, не бери нового греха на душу! — и старуха в гневе поспешила к Малеевой.
Долго совещались они об участи Исаевой.
Горячая в своих решениях Струкова стояла на немедленном исключении виновной из института, но Малеева, хоть и не без труда, уговорила ее не спешить и не ставить княгиню в известность о случившемся.
— Пожалеем ее, может быть, это не укоренившийся порок, а простая случайность. Постараемся исправить ее, пока еще не поздно… Она все-таки еще ребенок, и вся жизнь у нее впереди; слишком жестоко было бы вышвырнуть ее на улицу с «волчьим паспортом», — заступалась добрая синявка, ни словом не обмолвившись о том, что произошло накануне.
— Ну, положим, можно будет и не исключать ее, а просто перевести куда-нибудь в провинцию. Но сделать это по-моему необходимо, и чем скорее, тем лучше, — настаивала Стружка, — ведь недаром говорится, что одна паршивая овца все стадо портит…
— Я уверена, что она раскается и искупит свою вину, и нам не придется сожалеть о том, что мы ее пощадили.
— Э-э… Полноте, голубушка, ничего с этого не выйдет, попомните мои слова, недаром служу я в институте тридцать шестой год… Кое-что повидала на своем веку, кое-чему горьким опытом научилась… Горбатого могила исправит — так и тут…
— И все же давайте попробуем побороться за этого ребенка, — стояла на своем всегда сговорчивая Малеева.