В годы большевисткого подполья - Петр Михайлович Никифоров

Из Москвы пришли радостные вести о восстании рабочих.

7 декабря в Москве началась политическая забастовка, перешедшая в восстание. В Петербурге забастовка продолжалась недолго и начала спадать как раз в то время, когда в Москве она переходила в вооруженное восстание.

Руководство в Московском Совете рабочих депутатов принадлежало большевикам, и поэтому действовал он совсем не так, как Петербургский меньшевистский Совет. Но московское восстание не встретило надлежащей поддержки Петербурга.

Николаевская (ныне Октябрьская) железная дорога была изолирована и находилась в руках правительственных войск. По этой дороге царь имел возможность перебрасывать верные ему войска на подавление восстания. Из Петербурга в Москву был направлен гвардейский Семеновский полк во главе с полковником Мином.

17—18 декабря из Москвы стали поступать неблагоприятные сведения. Подоспевшие на помощь московским властям войска из Петербурга и других мест подавили восстание.

Поражение восстания в Москве сразу же отразилось на положении в Петербурге. Исчезли баррикады, приступили к работе фабрики и заводы. Революция явно пошла на убыль.

Царское правительство оправилось от страха и стало смелее. В Петербурге начались повальные обыски и массовые аресты. Колеблющиеся воинские части были приведены к повиновению и выведены на охрану «порядка».

Военная организация ПК партии созвала совещание военных организаторов. Было решено усилить работу в полках и экипажах, имея в перспективе подготовку нового, более организованного восстания.

Положение тем временем осложнялось. Все флотские экипажи как в Кронштадте, так и в Петербурге были разоружены. Матросам было запрещено общение с солдатами, особенно с гвардейскими полками.

Однажды меня вызвал к себе товарищ Николай. Мы долго беседовали. Стоял вопрос о работе в Семеновском гвардейском полку. После подавления московского восстания полк вернулся в столицу. Усмирители были осыпаны правительственными наградами, но рабочие, солдаты, передовая интеллигенция их презирали. Многие гвардейские полки бойкотировали семеновцев, рабочие позорили их при всех случайных встречах. Семеновцы получали укоряющие письма и от родных из деревень. Родные, узнав об участии своих сыновей в подавлении московского восстания, присылали письма, осуждающие семеновцев. Многие отцы и матери писали, что они отказываются от своих детей-карателей.

Военная организация нашей партии решила обратить серьезное внимание на Семеновский полк и развернуть в нем политическую работу. На меня была возложена задача установить с полком связь и создать в нем надежную группу.

В Семеновском полку у меня было несколько земляков. Через них я решил наладить связи и позондировать почву.

В ближайшее воскресенье, вооружившись фальшивым пропуском, я направился к семеновцам.

У ворот полка стояли двое часовых. Когда я сказал, что мне нужно в одну из рот, они вызвали караульного начальника, чего обычно в таких случаях не делалось. «Эге, — подумал я, — полк, значит, под замком». Вышел офицер. Осмотрел меня. Моя гвардейская форма, видимо, внушала ему некоторое доверие. Он спросил:

— Тебе кого надо?

— Я, ваше благородие, хочу повидать земляка, — и назвал фамилию.

Офицер подробно допросил меня, кто такой мой земляк и зачем он мне нужен. Получив исчерпывающие ответы, офицер не решился отказать мне. Приказав обождать, он ушел.

— Пустят, значит, — проговорил один из часовых.

— А почему ты думаешь, что меня могли не пустить?

— Матросам, которые раньше приходили, сразу говорили «нельзя» — и все тут. А ты — морская гвардия, тебя пустят.

Действительно, через несколько минут вышел унтер-офицер и предложил мне следовать за ним. У входа в казарму я опять встретил двух часовых.

«Ну, ну, прижали же вас, землячки!» — подумал я.

Кругом тишина. В коридоре не было слышно никаких разговоров. Унтер-офицер окликнул моего земляка. Тот быстро подошел ко мне и подал руку.

— Здравствуй, дорогой дружище, — проговорил он радостно, — давно не видел земляков.

Мы подошли к его койке и уселись. Унтер-офицер тоже подошел поближе и слушал, о чем мы говорили. Я вспомнил несколько смешных происшествий из нашей деревенской и городской жизни — разговор получился обыденный, ничего общего не имеющий с политикой. Унтер-офицер, видимо, удостоверившись в «безобидности» нашей беседы, стал прохаживаться между койками, несколько отдаляясь от нас. Земляк в это время успел сообщить мне: «Зажато до предела. Большую группу арестовали, в том числе двух наших иркутян. Куда их увезли, неизвестно».

Экипаж за экипажем выходили матросы с оружием в руках…

К стр. 124

— Надо бы побеседовать вне казармы, можешь?

— Сейчас — нет. Никого не выпускают. Может, потом ослабят…

В казарму вошел офицер. Остановившись невдалеке, он стал прислушиваться. Мы вели обычный разговор. Однако офицер не уходил. Как мы ни старались, но все обыденные темы скоро иссякли, и нам пришлось попрощаться.

— Хоть бы зашел как-нибудь к нам в экипаж… — проговорил я громко.

— Обязательно, при первой же возможности зайду. Не обижайся, пожалуйста, на меня. Занятий сейчас у нас много: времени нехватает.

Выйдя за ворота полка, я почувствовал, точно гора с меня свалилась, — настолько тяжела была атмосфера в полку. «Словно в тюрьме», — подумал я.

На следующий день меня внезапно изъяли из пекарни. Никакого допроса мне не делали и причины не объяснили. Приказали неотлучно находиться в роте. Видимо, мой визит в Семеновский полк сыграл тут какую-то роль. Возможно, что из Семеновского полка навели справку или сообщили о моем посещении. Начальство решило меня изолировать. Во всяком случае, моя связь с городом опять прекратилась.

Положение мое в экипаже сильно ухудшилось. Я попытался устроиться на экипажную электростанцию. «Шкура» на мою просьбу ответил:

— Сиди и не рыпайся!

Связь с военной организацией ПК поддерживалась через нескольких наших партийцев. Мы были в курсе дел военной организации. В начале февраля 1906 года товарищ Николай прислал мне записку. В ней говорилось: «Имеем сведения из морского штаба о предполагаемом аресте Никифорова и Зайцева. Предлагаем обоим скрыться».

Зайцев был машинист, служил во второй роте.

Посоветовавшись между собой, мы решили уйти из экипажа, но не с пустыми руками.

Рядом с пекарней находилась артиллерийская учебная комната. В ней стояла на вертлюге пятиствольная пушка «Гочкис». Пекари уже давно предлагали мне эту «пушечку» вывезти и передать рабочим. «Пригодится при случае», — говорили они. Но, дорожа своей штаб-квартирой, я не соглашался на их предложения. Между тем мои товарищи по пекарне уже подделали ключ к дверям артиллерийской комнаты и обещали все устроить. Теперь мы с Зайцевым решили использовать этот ключ.

Но как вывезти пушку? И тут нам помогли пекари.

— Познакомьтесь с молочником-эстонцем, который возит молоко в экипаж, — предложили они. — Договоритесь с ним, и на его место посадите своего человека. Вот и вывезете.

Мы сообщили наш план Николаю. Военная организация пришла на