В годы большевисткого подполья - Петр Михайлович Никифоров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Офицеры экипажа называли пекарню «дном», куда сваливались «отбросы». Вот эти самые «отбросы» с упоением помогали мне всем, чем могли. Загнанные на каторжную работу, лишенные каких бы то ни было прав, они сразу уразумели значение и направление пашей работы.,
Таким образом, каторжная пекарня в скором времени превратилась в центр революционной пропаганды в Гвардейском экипаже.
Работа в пекарне была тяжела. Но зато моя партийная работа пошла весьма успешно.
«Старики», проведшие в пекарне почти всю свою семилетнюю службу, указывали, кого мне следует опасаться, кому можно доверять.
— Корми, корми братву, — говорили они, — мы хлебом, а ты книжечкой. Пусть братва раскачивается.
Потемкинское и кронштадтское восстания крепко запали в сознание этих бесправных людей. О Кронштадте упорно думали. Матросы были уверены, что Кронштадт еще покажет себя.
А Петербург продолжал кипеть. Иногда затихало, а потом опять над площадями и проспектами вздымались красные флаги, но на улицах стали появляться казачьи патрули. «Чашки весов колеблются»… А какая чашка перевесит?..
Однажды я получил указание от товарища Николая направить группу вооруженных матросов в распоряжение штаба васильеостровской дружины.
— В чем дело? — спросил я.
— Готовится нападение на студентов. Черносотенцы пишут мелом кресты на домах, где живут студенты. Собираются громить.
Мы отобрали группу надежных матросов, вооружили их револьверами. Вместе с ними решил пойти и я. Когда кончилась поверка, мы группой вышли из экипажа, предъявили часовым пропуска и сказали, что идем на «Полярную звезду». Дорогой разошлись и попарно направились по данному нам адресу. Там мы застали рабочую дружину. Нас принял начальник дружины, проверил оружие и патроны. Предложил всем располагаться в этой же комнате.
В одной из комнат сидели товарищ Николай и двое рабочих. Это был штаб васильеостровских дружин. Мне сообщили, что «черная сотня» получает оружие от министерства внутренних дел, пополняется переодетыми полицейскими и намеревается в нескольких районах столицы учинить погромы. Мы договорились, в случае, если понадобится, вывести на помощь дружинам всю надежную часть Гвардейского экипажа.
Ночь прошла тихо. В пять часов утра нас распустили по домам. Мы вернулись в экипаж. Слухи о готовящемся погроме продержались еще несколько дней. По-видимому, слух был пущен правительством с целью прощупать, как будут реагировать рабочие. Несомненно, стало известно, что рабочие дружины дадут отпор.
Однажды, возвратившись из города в пекарню, я выгрузил на скамейку газеты и несколько брошюр. Углубившись в чтение газеты, я не заметил, как в пекарню вошел командир экипажа контр-адмирал Нилов. Матросы не ожидали «высокого» посещения и не успели предупредить меня. Нилов подошел ко мне, потрогал за плечо. Взглянув на вице-адмирала, я как ошпаренный вскочил и вытянулся в струнку.
— Как твоя фамилия? — спросил Нилов.
— Никифоров, ваше превосходительство! — ответил я громко и отчетливо.
— Ты что же это не встаешь, когда начальство входит?
— Виноват, ваше превосходительство. Увлекся чтением.
— Чтением? А что ты читаешь? Э-э, почему у тебя столько газет! Откуда они?
Адмирал потыкал тростью в пачку газет и вопросительно посмотрел на меня. «Врать надо», — мелькнуло у меня в голове.
— Накопились, ваше превосходительство. Печи ими подтапливаю и на прикурку тоже…
— А что это за книжки? Откуда?
— Из нашей библиотеки, ваше превосходительство.
— А за что тебя в пекарню послали?
— Выпил лишнее, ваше превосходительство.
— Ну, врешь! За это в пекарню не посылают. Наскандалил, наверное?
Я промолчал.
Нилов, оглядев пекарню, ушел.
— Вот дьявол! И как его занесло к нам? — удивлялись пекари.
Вице-адмирал иногда выходил из своих апартаментов и прогуливался по внутреннему плацу, по двору. В пекарню он никогда не заглядывал.
— Как ведь подобрался-то, никто и не заметил.
Нилов был близок ко «двору». Положение дел в экипаже его мало интересовало. Единственное, что могло его обеспокоить, — это недовольство им со стороны кого-либо из великих князей, числившихся офицерами при экипаже. Восстание на яхте тревожило его только с точки зрения того, как отнесется к этому «его величество». Когда на «Полярной звезде» все улеглось, он быстро забыл все свои тревоги.
Так, обнаружив «непорядок» в пекарне, он поинтересовался только формальной стороной дела. Это и спасло меня. Все же я боялся, как бы моя «штаб-квартира» не провалилась. Но командир, видимо, о своем посещении пекарни забыл. Наша работа опять вошла в свою колею.
Напряжение в столице нарастало. Совет рабочих депутатов, руководимый меньшевиками, не делал никаких шагов к укреплению своей власти. Эта нерешительность нервировала рабочих. В то же время и правительство выжидало. «Чашки весов» продолжали колебаться. Так прошел весь ноябрь и половина декабря.
В ЧЕТЫРНАДЦАТОМ ЭКИПАЖЕ
Однажды товарищ Николай вызвал к себе меня и матроса Коломейцева из Четырнадцатого экипажа. Коломейцев сообщил, что начальство решило перевести Четырнадцатый экипаж из Петербурга в Кронштадт. Он рассказал, что матросы экипажа волнуются, не хотят попасть «под штрафное положение» в Кронштадте и намереваются оказать сопротивление. Николай предложил нам не допустить неорганизованного выступления.
На следующий день Коломейцев пришел ко мне в пекарню.
— Ты что же, отбываешь наказание здесь? — спросил он.
— Начальство лучше знает, где нашему брату находиться… Но я не возражаю: здесь у нас нечто вроде штаба, да и отлучаться отсюда значительно легче. Как у вас дела?
— Дела все те же. Братва все больше возбуждается. Не хотят ехать в Кронштадт. Сам понимаешь, какое теперь там положение, — сплошная тюрьма.
— Какой ты предлагаешь выход?
— Как ты думаешь, гвардия может подняться? — спросил меня Коломейцев.
— Тяжело поднять гвардию. Момент уже прошел. Наш экипаж тоже, пожалуй, теперь на восстание не пойдет. Настроение уже не то.
Коломейцев задумался. Смуглое лицо его стало мрачным и усталым.
Подумав, я сказал:
— Сейчас широкого восстания не поднять. А одни вы, что же… Опять отдельная вспышка. Партия против частичных выступлений. Кронштадта, видимо, вам не миновать. Вопрос стоит только так: ехать ли со скандалом, то-есть в сугубо штрафном состоянии, или отступить?
Долго мы обсуждали положение и решили так, как указывал товарищ Николай: воздержаться от активного сопротивления, ограничиться требованием не распространять штрафного состояния на Четырнадцатый экипаж.
Вечером я направился в Четырнадцатый экипаж. Часовые, стоявшие у ворот, спросили, кого мне надо. Я ответил, что иду к Коломейцеву. Меня тотчас же пропустили. В помещениях экипажа не было кроватей, тянулись сплошные нары. На нарах — не особенно чистые постели. Было неуютно. Матросы группами сидели на нарах
