Ниндзя с Лубянки - Роман Ронин

в исконно российских городах даже до революции. Новая Москва, где он родился 67 лет назад, теперь его больше пугала и отталкивала, чем манила. Несмотря на это, он с воодушевлением продолжал свою службу в разведке, которая теперь хотя и приносила несколько меньше денег, чем при царском режиме, но все же давала ощущение некоторой стабильности. Время показало, что политические и военные интересы России в Манчжурии вечны, равно как вечны интересы самого Китая и Японии в этой точке земного шара. Смущала активность японцев – им совершенно не удавалось противопоставить интеллигентное молчание и «уход в тень». Настойчивые, кичащиеся своим этикетом и рыцарским благородством, самураи напрочь забывали о таких мелочах, как только дело касалось их интересов. Упрямые, наглые, не желающие слушать никаких резонов, они с легкостью переходили от пряника к кнуту и обратно, то уговаривая поделиться малой толикой секретов, то угрожая туманными, но явно опасными осложнениями и хранителю секретов, и его семье. Новые хозяева из Москвы тоже никак не могли понравиться агенту Позднему. Эти бесили профессора своей необразованностью, невоспитанностью и хамством. Жадность и продажность они прикрывали лозунгами о братстве, свободе и справедливости, а потому раздражали еще сильнее. Все-таки с китайцами Ивану Карловичу приходилось как-то легче: они хотя бы не разглагольствовали о всеобщем равенстве, а потому и последнюю ставку в своей многолетней игре с разными разведками Штейнберг решил сделать на них… Тут сбоку, из переулка на старого профессора со всей дури налетел какой-то парень в желтой футболке и коротких штанах. Лица его профессор не увидел – во-первых, потому, что парень даже оглядываться не стал, а помчался как оглашенный на трамвай, а во-вторых, из-за того, что на нем была большая кепка, закрывавшая пол-лица. Парень, впрочем, поддержал старика, отчего сам споткнулся и чуть не упал, успев в последний момент рукой оттолкнуться от пыльного тротуара, отчего в лицо профессору поднялась тучка пыли и песка. Упали только очки, но Штейнберг успел подхватить их у самой земли, что даже приподняло ему настроение: «Старик не старик, а еще могу что-то!» Только пыль на зубах противно заскрипела, и запершило в горле.

Только метров через десять Иван Карлович почувствовал, что ему стало трудно дышать и заколотилось бешено сердце. Машинально Штейнберг оглянулся на место, где произошло столкновение – не осталось ли чего там? – и приметил молодого человека невысокого роста с не совсем русской физиономией («Мариец или удмуртец», – успел подумать Поздний, привыкший молниеносно вычислять слежку на многонациональных улицах Харбина), с маленькими, совсем не рабочими, светло-желтыми руками, на треть высовывающимися из клоунского кургузого пиджачка. Походка у следившего была странная, необычная – при каждом шаге он сильно подавал таз вперед, а плечи, наоборот, оттягивал назад. «ГеПеУ… Как можно было такого приметного в наблюдение брать? Избаловались в Москве, посадили шпионов за ограды, а сами нюх потеряли», – раздраженно подумал профессор и отряхнул брючину.

Молодой человек на задержку старика-профессора среагировал правильно – не стал метаться по Покровке и прятаться в подворотне, которой, к слову сказать, рядом и не было, а как ни в чем не бывало шел дальше, почти не снижая скорости, по-прежнему забавно подавая бедра вперед. Расстояние между ним и Иваном Карловичем, который совсем остановился, быстро сокращалось. Старый разведчик развернулся лицом к своему преследователю и увидел, как растерянно забегали маленькие серые глазки над длинным острым носиком у следившего. Глаз почему-то стало не два, а четыре, и они смешно моргали коротенькими выцветшими ресницами. Профессор усмехнулся, собрался было подшутить над «хвостом», но вспомнил, что у него скоро поезд и надо торопиться. Резко кольнуло сердце… Он хотел половчее перехватить трость, чуть было не вылетевшую из руки, но она упала. Штейнберг шагнул за ней вперед и качнулся. Тут случилось неожиданное. Шпик (Иван Карлович хоть и не видел, но голову был готов дать на отсечение, что это был именно он) завопил «Стой!» Штейнберг, который и не собирался никуда бежать, поднял взгляд на кричавшего. Маленький человечек, глаз у которого снова почему-то стало два, испуганно смотрел на него, смешно пыхтел, от чего лицо его сильно покраснело, и требовал остановиться. «Вот идиоты, – уже не раздраженно, а брезгливо подумал Иван Карлович, – а еще говорят, что профессионально растут! Но что же делать-то, господи? Вот ведь дурень! Пыхтит как огнетушитель перед работой!» Сердце кольнуло еще сильнее, стало трудно дышать и почему-то очень, очень страшно.

Люди вокруг, которых становилось с каждой минутой все больше, остановились и с искренним интересом глядели на происходившее. «Ворюгу поймали. Портфели у служащих тырил», – с убеждением сказал кто-то рядом, обдав Штейнберга густым запахом чеснока. Эта вонь доконала профессора. Дышать стало и вовсе невозможно, воздух как будто не пролазил в грудь. Вдруг так сильно заболела голова, что на глазах старика выступили слезы. Профессор медленно, с трудом оглянулся и понял, что сбежать не получится, – свидетелей много, да и возраст не тот. Надо бы как-то образумить этого бестолкового, но как? Сердце вдруг кольнуло так, что в сочившихся слезами глазах померк божий свет. Превозмогая приступ, Иван Карлович сделал шаг навстречу шпику, изо всех сил стараясь как можно обаятельней улыбаться, смог, наконец, набрать немного воздуха в грудь и снял очки:

– Простите, вы мне?

Маленький человечек посерел от ужаса, уголки рта его опустились, и потащил из нагрудного кармана пиджачка милицейский свисток.

– Нет, нет, не надо свистеть, – заволновался Иван Карлович. – Вы мне хотели что-то сказать? Я к вашим услугам! – и сделал еще шаг к нему. Серое лицо исказилось ужасом. Шпик все-таки достал свисток, и оглушительная трель растеклась по Покровке, сливаясь с трелью подбегающего трамвая. Иван Карлович досадливо поморщился и решил все-таки поднять трость. Очки выпали из руки и звонко стукнулись о тротуар. Страшная боль разорвала его сердце. Агент Поздний успел только удивиться: «Говорят, семью должен был увидеть, а я – Меморандум» – и умер.

В это самое время с трамвая, выходящего на Старую площадь, соскочил молодой парень в желтой футболке, большой кепке и с чудным портфелем за спиной и со всех ног помчался в горку, в сторону Главпочтамта – прохожие только диву давались. А парень, спрыгнув с трамвая, первый раз позволил себе вдохнуть воздух полной грудью – аж голова закружилась, и дальше дышал глубоко и часто.

Глава 8. Агент японской разведки

– Марейкис, вы в своем уме? – начальник секретно-оперативного отдела ОГПУ Генрих Ягода встал с кресла, оперся кулаками в огромный стол, покрытый зеленым сукном. – Вы почему убежали? Что за дурацкая привычка