Ниндзя с Лубянки - Роман Ронин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что Штейнберг знал точно, так это то, что Чен – специалист экстра-класса по японскому языку. Подозревал, что агент ОГПУ. Почему, откуда узнал – теперь уже поздно решать. Надо будет доложить Артузову и проводить расследование. И Штейнберг понял, что ему повезло, – внезапная встреча в Москве решала все его проблемы! Вот только агент Поздний не знает, не может знать, что Марейкис, будучи еще Рютаро Сакамото, не раз бывал на службе у своего приемного отца, в императорской библиотеке в Токио, и все, что только что рассказал ему Штейнберг, для него не просто бред, а ярко-алая ложь, опасная провокация. Цель понятна: втянуть СССР в войну с Японией и дать шанс Китаю оправиться и заняться КВЖД, отобрать Китайско-Восточную железную дорогу, принадлежащую сегодня России. Пока русский медведь будет драться с японским драконом, такой же хитрый змей, только китайский, решит свои проблемы.
По всему выходит, что сдулся Иван Карлович, скурвился. Двойной агент. И Максимом Максимовичем он интересовался неспроста, да и про Чена ему известно непозволительно много. Вернувшись, он в любом случае сообщит китайцам о своей встрече с Марейкисом, а это непозволительная роскошь для агента, который уже десять лет живет нерасшифрованным. Никто ничего про Чена знать не должен, а китайцы и подавно. Штейнберг же расскажет, обязательно расскажет – ему же отчитываться надо. Китайцы не любят чужих секретов, уважают только свои. И даже если Чан Кайши… Если допустить, что это именно Чан Кайши, и он уже что-то знает о Чене, каждая новая подробность может оказаться смертельно опасна. Марейкиса для них существовать не должно. Затевать новую оперативную игру с китайцами нет ни сил, ни возможностей, ни времени. Значит, придется этот контакт купировать. Здесь и сейчас. Не спрашивая разрешения ни у кого, никому никогда не рассказывая и не оставив никаких следов. Это тяжелая ответственность и, возможно, неправильное решение. Но старый монах Ямамото учил, что первое решение – единственно верное, настоящий воин повинуется первому импульсу, ибо это и есть истина. Что ж, поступим, как учили!
«Эх, Иван Карлович, Иван Карлович, а еще старый человек! – с тоской и досадой подумал Чен. – Ничего не поделаешь, вы сами виноваты – не надо было китайцам продаваться, да еще в историю с Меморандумом этим влезать. Покупку документов я постараюсь остановить, но, боюсь, вы мне мешать будете отчаянно. Китайцы так просто не отстанут. А значит… надо его ликвидировать».
Чену вдруг отчаянно захотелось спать – сказались сутки беготни. Солнце уже встало над Москвой, и первые его лучи заблестели на очках молодого разведчика. Он посмотрел на «Колизей» и снова увидел, как двинулась в тени фигура в кургузом пиджачке и кепке-хулиганочке. «Что ж ты, милый, так далеко засел-то, а? – лениво, но уже раззадоривая себя, подумал Чен. – Пруд тебе мешает. А ну как я за Иваном Карловичем пойду? Что будешь делать? Ты на своего напарника понадеялся, так он его уже ведет. А я? Не веришь, что я убежать могу? А я могу!» – доставая из кожаного портфеля замечательный ремень с несколькими хитрыми петлями, сам себе улыбался Чен. «Что ж, придется. Иван Карлович, придется. А потом… пробежка, душ и спать! До дома даже не вспотею». И Арсений Тимофеевич вдруг, слегка даже подпрыгнув на одном месте, развернулся и стремительно припустил к проулку между домами, выводящему с Чистых прудов напрямик в Потаповский переулок. Он не оглядывался, но знал, что агент из службы наружного наблюдения, притащившийся, конечно, не за ним – Марейкисом, а за приехавшим из Харбина профессором Иваном Карловичем Штейнбергом – давним агентом российских, а затем советских спецслужб, сейчас заметался и не знает, что делать. Если бы он шел за Ченом с самого начала, ему бы стоило рискнуть и бежать напрямую к дому на Тургеневке, к читальне, но рисковать нельзя, да и не знал он этого! А оттого бежит рассерженный, обозленный агент вокруг пруда, вытирая на ходу слезы обиды своей глупой кепочкой, в тщетной попытке догнать Арсения Чена – Марейкиса, которого еще в школе Кёику никто и никогда догнать не мог!
Чен, ловко ввинтившись в узкую щель между двумя дровяными сараями, оказался на маленьком пустыре, выходившем широкой стороною к Потаповскому переулку. Здесь он на полминуты остановился, успев за это время снять свою замечательную серую толстовку, сорвать галстук и сорочку и остаться в модной ярко-желтой футболке. Коротким движением разведчик засунул одежду в портфель, откуда другой рукой уже ловко выудил щегольскую кепку с преогромным козырьком. Резким движением Чен рванул несколько раз что-то под коленями, и его прекрасные костюмные брюки превратились в серые гольф-штаны. «Молодцы американцы», – похвалил он про себя изобретателей замка-застежки «зиппер». Сбросил очки – туда же, в портфель, надвинул кепку на лоб и в одно мгновение превратился в молодого энтузиаста-спортсмена, каких в тот год в Москве были «неисчислимые тыщи». Став вдруг очень серьезным, Чен сунул руку в глубину замечательной емкости портфеля и достал оттуда плоскую металлическую коробочку вроде тех, что служат для хранения патефонных игл. Но вместо музыкальных принадлежностей в коробочке оказалась аккуратно свернутая бумажка с каким-то порошком внутри – обычно так в аптеках продают порошки от кашля, положил ее в карман гольф-брюк. Уже срываясь с места, Арсений зацепил карабинами ремень на портфеле, тот чудесным образом переместился на спину бегуна – и не зря. Чен бежал с такой скоростью, что даже участники только что прошедшего в Москве Второго чемпионата РСФСР по легкой атлетике, увидев его чудесный спурт, навсегда завязали бы со спортом, поняв, что они бесперспективны.
Профессор же Штейнберг, пока его молодой коллега сам с собой соревновался в беге на средние дистанции, спускался, помахивая тросточкой, по Покровке к Старой площади, откуда планировал свернуть направо и через Лубянские ворота выйти к «Метрополю». Настроение у него было приподнятое. Он был рад тому, что выполнил все задачи, поставленные перед ним маршалом Чжаном, и очень хотел домой, в Харбин. Прожив долгие годы в столице Русского Китая, который эмигранты называли теперь «Русской Атлантидой», Иван Карлович с трудом привыкал к пребыванию
