Маскарад на семь персон - Олег Рой

Карен точно знал, что рисовала Ариша. Детсадовцу Карену она казалась очень взрослой – в школу уже ходила, да не в какой-нибудь там первый класс: с губ то и дело слетало «у нас на ботанике» или «физик такой смешной». Ариша ему нравилось, жаль только, что приезжали ее родители в Москву нечасто.

Бывали у них и смешные гости. Ну то есть это Карену они казались смешными – вроде того дядьки, который всегда появлялся с каким-нибудь деревом. Нет, ну не с целым, конечно, с веткой, но – всегда, даже посреди зимы. И не с какой-нибудь елкой или кедром, что казалось бы вполне объяснимо, нет, ветки этот дядька притаскивал непременно лиственные. Карен почему-то боялся спрашивать, что это значит, а вслух вопрос никогда не обсуждался, как будто это было в порядке вещей: решил человек привезти дубовую ветку, почему бы и нет. Очень мило, улыбалась мама и шла выбирать для «дерева» вазу помассивнее.

Любитель растительности приезжал ненадолго, зато часто – два-три раза в год. Примерно с той же регулярностью в дом наезжали девушки «на выданье». Очередная юная прелестная особа с вполне определенными намерениями появлялась в их квартире каждые три-четыре месяца. Количество прелести было величиной, мягко говоря, непостоянной, зато «намерения» оказывались всегда одни и те же. Равно как и способы их реализации. Едва выспавшись после дороги, дева начинала активно посещать всевозможные культурные мероприятия – от популярных лекций в Политехническом музее до оперных премьер – это не считая многочисленных родственных визитов и каких-то непонятных Карену «модных салонов». Через некоторое время бурная светская жизнь приводила к желаемому результату, и деву перепоручали портным, парикмахерам и прочим специалистам по подготовке свадеб.

Бывали, разумеется, и неудачи. Но – редко. Даже шелудивую козу можно замуж выдать, говаривал ехидный дядя Армен, если преподнести как следует. Когда маленький Карен услышал эту реплику впервые, он спросил: где берут такие большие подносы и куда их девают после «преподнесения» – чем очень насмешил своих родителей и присутствовавших в тот момент гостей.

Зато когда в школе начали изучать «Евгения Онегина», и одноклассники непонимающе хихикали над пушкинским «в Москву, на ярманку невест», изображая участниц «ярманки» в виде витринных манекенов, один Карен не смеялся. Ему-то все это было ой как знакомо.

Кстати, примерно тогда он впервые влюбился. Да еще как! Вполне по-пушкински, с бессонными ночами, вздохами на луну и утратой голоса при виде «объекта чувств»: я встретил вас, передо мной явилась Ты и прочее в этом духе – именно так, цитатами, Карен об этом событии думал. И ему ничуть не мешало то, что «мимолетное виденье» было ему отлично знакомо: на поиски достойной партии приехала Ариша – та самая, что когда-то украсила стену изображением алого банта. Теперь она превратилась в сказочную красавицу – с точки зрения Карена, мгновенно и твердо решившего: я сам на ней женюсь. Собственный возраст казался ему досадным, но вполне преодолимым препятствием. Ну и что, что ему всего четырнадцать лет! Ариша может немного подождать. В конце концов, не так уж сильно она стремится замуж – вообще-то она певицей стать хочет. А он, Карен, мог бы, к примеру, на кого-нибудь такого выучиться, чтобы рядом быть. На аккомпаниатора, наверное, уже поздно, но ведь есть еще всякие конферансье. Выходил бы перед занавесом во фраке с сияющей манишкой и объявлял замершей в ожидании публике, что сейчас на сцене явится Она… Потому и ночами не спал – изобретал варианты и представлял прекрасное будущее…

Придумать он, однако, так ничего толком и не успел: уже через неделю после начала «светских мероприятий» на красавицу Аришу положил глаз перспективный атташе по культуре не то из британского, не то из бразильского посольства. Атташе был молод, хорош собой и – очень, очень перспективен.

Ариша чмокнула Карена в макушку (она была выше на целую голову, ужас!), бросила небрежно «пока, пончик!» и укатила в родной Краснодар – готовиться к свадьбе.

Карен был безутешен. Долго. Целый месяц, кажется.

Потом начал вдруг размышлять, как бы уговорить на поход в кино неприступную Тамарку с третьей парты. Затем заметил Ингу из параллельного. После нее – Светку из соседнего двора…

А летом того богатого на чувства года Карен неожиданно вытянулся, превратившись из кругленького маленького «пончика» в тощего долговязого парня с жаркими «вишневыми» глазами и неотразимой улыбкой. Вдобавок не то из-за смуглости, не то из-за ранней щетины он выглядел старше своих лет, меньше восемнадцати ему никто не давал… И тут уж не он уговаривал, а наоборот – вокруг него образовывались стайки девиц.

Весной, когда уже не холодно, но еще и не жарко, приезжала бабушка Марина. Если в Новый год она являлась недели на две, то весной гостила месяца по два, обычно с апреля по июнь. Она называла это «завершением сезона» и действительно – мимо ее внимания не проходила ни одна мало-мальски значимая премьера ни в одном московском театре. После Москвы она отправлялась в Прибалтику, оттуда еще куда-то – и так далее, по кругу. Родив и вырастив пятерых сыновей, бабушка Марина расселила их в разных уголках Советского Союза и весь год путешествовала от одного отпрыска к другому. За собственным ее домиком в северном Причерноморье присматривали жившие неподалеку племянники и племянницы.

Приезжала бабушка Марина надолго и всегда с грудой чемоданов, содержимое которых служило, как она говорила, для воссоздания привычной обстановки. Через полсуток после бабушкиного приезда «ее» комната превращалась в что-то вроде пещеры Али-Бабы: стены скрывались под шелковыми драпировками, по углам появлялись всевозможные подушечки, полки начинали ломиться под грузом сундучков и шкатулок, не говоря уж о несметном количестве разнообразных статуэток.

В свободное от посещения театров время бабушка восседала посреди этого великолепия подобно статуе индийского божества или восточному султану. Принимала визитеров, разрешала семейные конфликты и вообще – руководила.

С присущим ей напором и решительностью бабушка Марина занялась и поступлением Карена в институт. Точнее, поначалу к его подготовке подключили подходящих родственников, независимо от степени близости. Значение имела лишь компетентность в каком-либо из сдаваемых предметов. Направление выбрали на семейном совете – медицина: дело во все времена востребованное, так что свой кусок хлеба с маслом, а то и с черной икрой у мальчика всегда будет. Правда, Карен категорически возражал против ужасов анатомического театра, поэтому «медицина вообще» вскоре превратилась в фармакологию. Впрочем, сдавали на «аптечном факультете» все те же химию с биологией, ну и, как везде, общеупотребительные математику с русским. Нужные специалисты по означенным предметам – при такой-то широте родственных связей – нашлись быстро. Обнаружился даже один профессор, мало того – член-корр, по несколько раз в год приезжавший в Москву на какие-то сложные конференции с непроизносимыми названиями. Правда, биология, которой он успешно занимался, была микромолекулярной, то есть от школьной программы достаточно далекой, ну и что? Не мог же он, витая в научных эмпиреях, забыть биологическую «азбуку»? Он и не забыл. Только полагал, что одной школьной программы для поступления «маловато будет». Профессор почему-то очень любил цитировать мультфильмы – для доходчивости. Впрочем, объяснял он и впрямь отлично – просто и наглядно. Вот только пихал в голову Карена слишком много «лишнего». По крайней мере, так считал сам обучаемый.

Прочие добровольные репетиторы были не столь настырны, но тоже… утомляли. Весь последний школьный год вместо погулять-повеселиться приходилось выполнять невообразимое количество дополнительных заданий, «грызть» (почти буквально) учебники – и не только школьные, но и вузовские, категорически рекомендуемые «добрыми» помощниками.

К весне, замучившись отстаивать хотя бы минимальную толику вольности, Карен начал болеть. Он простужался, страдал то головокружениями, то мигренью, маялся желудочными коликами и жаловался на мушки в глазах.

И тут приехала бабушка Марина.

Вообще-то Карен всегда ее любил и уж точно никогда не боялся. Она снабжала его разнообразными сластями, а когда подрос – и карманными деньгами. Правда, не просто так, а как бы в награду: если мальчик хорошо себя ведет, не огорчает маму и папу, значит, ему полагается поощрение. И не в виде приятной, но не слишком ощутимой словесной похвалы, а в какой-нибудь более материальной форме – в подобную систему бабушка Марина веровала твердо: заслужил – тебе причитается. Ну а если не заслужил… что ж, значит, придется оставаться, буквально выражаясь, без сладкого.

Карена «система» вполне устраивала и уж точно никогда не пугала. Не огорчать маму и папу? Ничего нет легче! Даже если приспичит совершить что-нибудь не слишком одобряемое, ну так шалить можно и потихоньку. Впрочем, что-то скрывать приходилось нечасто. Хулиганские выходки совсем не казались Карену веселыми или увлекательными, а учиться ему всегда было легко – выручала отличная память. Но главное – даже «плавая» в предмете, он на одних «верхах» мог заболтать любого преподавателя, убедив того в обширности и глубине своих знаний. Если же проблема возникала с письменной работой, решение оказывалось аналогичным, только убалтывать приходилось уже не учителя, а кого-нибудь из одноклассников – чтоб было у кого списать.