Калужский вариант - Александр Ильич Левиков

Прусс и Пряхин видят смысл в мастере и при новой системе. Деятельность его изменилась, но нужна. Видимо, я не до конца разобрался во всех этих тонкостях. Борис Федорович прав, нужно расспросить получше авторов калужского варианта. Сделаю-ка зарубку в блокноте.

— Что скажете о «выгодной» и «невыгодной» работе, — спрашиваю Бориса Федоровича, видя в этом прямую связь с деятельностью мастера, распределяющего задания.

— Да нет их уже сейчас, «выгодных» и «невыгодных», — рубит Данилов, и я чуть не падаю. Вот удружил знакомый! Как же нет?! Отчего же вдруг «выгодных-невыгодных» не стало, Борис Федорович?

— Оттого, что на многих заводах, может и не на всех, но кое-где, я лично знаю, укоренился лимит зарплаты на цех, участок. Сумма определенная у администратора, понимаете? Которую он может использовать. Меньше — пожалуйста, больше — нет! Значит, у мастера сложнейшая бухгалтерия! Даже если 20—30 человек — кому сколько платить, чтобы не вылезти из лимита? Не дай бог выйдет! Понимаете? Нормы ужесточаются, расценки срезают: оправдано, мол, вводимыми техническими новшествами. Но частенько никаких новшеств нет, а нормы изменяют «по плану». Произвольно, в нарушение правил. Конечно, это местная инициатива, я так полагаю. Сужу по своему разговору в Госкомтруде СССР. Они считают, повсюду расценки снижаются правильно, за счет внедрения технических усовершенствований. Так тоже происходит. Но бывает и по-другому: срезают волевым порядком, без всяких оснований. Детали становятся дешевле. Понимаете? Чтобы заработать столько же, нужно сделать их больше. Есть при сдельщине такие, что, дай им волю, весь лимит у мастера сожрут. А другие при новых расценках и норму-то уже не тянут, один раз, второй получат зарплату — и пишут заявление. Поэтому мастер, для того чтобы более или менее спокойно жить, записывает у себя в книжечке: такому-то нужно вывести 200 рублей любым способом, а то уйдет! Такому-то — столько-то. Договариваются: что бы он там ни делал — 200 рублей, 150, 250! Понимаете? Ну конечно, с молодежью так: если старается товарищ, значит, 100 рублей ему потолок; потом, когда годик поработает, добавят, найдут из каких-то там ресурсов, бог его знает. Понятно? Никакой сдельщины фактически на многих заводах нет... Я, конечно, про массовое производство не говорю, там вряд ли такое возможно, а вот на некоторых индивидуальных и мелкосерийных предприятиях — сам видел.

Вот оно что! Рост выработки, производительности, количества, пусть и в ущерб качеству, едва ли не единственное, что до сих пор ставили индивидуальной сдельщине в заслугу, — не срабатывает?! Что же остается? Разобщенность людей на участке, потолок производительности и заработка, «выводиловка», которую прежде, кажется, отмечали только на строительных площадках... Польза-то в чем? Вред, отрицательные социально-психологические последствия, невыгода экономическая — всем это бросается в глаза. Но, я полагал, количество в гору прет! Ан и этого нет...

— Борис Федорович, что-то вы не то говорите, — вскакиваю, начинаю «гулять» по комнате, а Данилов сидит спокойно, и даже улыбочка, правда едва заметная, в усах. — Я же знаю, что существует могучая система подсчета норм, заработка, к этому ЭВМ подключили, во многих объединениях зарплату давно печатают на табуляграммах. Какая, к дьяволу, «книжечка мастера»?!

— Не бегайте, сядьте. Ну, существует она формально, сдельщина, существует... Выписываются наряды, масса писанины идет. И на вычислительный центр передают. Напишут и передают. Не сама же ЭВМ к токарю подбегает: «Слушай, Вася, дай закурить. Как ты там сегодня, сколько сделал?» Что мастер ей даст, то она и считает. А что дает?

— Занимается «выводиловкой»?

— Книгу ведет толстую. На каждого запись. Вот Данилов, вот Петров, вот Иванов. И пишет каждый месяц, сколько у кого было заработано, сколько ему надо доплатить.

— Это неофициально?

— Фу ты, господи! Ну конечно! — сердится на мою непонятливость Борис Федорович. — Вот так: приходит новый человек — не из молодежи, опытный. Хотя сейчас редко такой приходит. Сразу с мастером договариваются: «Пить не будешь?» — «Нет, завязал». — «Значит, тебе 200 я буду выводить. Согласен?» — «Мало, клади 250». — «Нет, не могу, получишь 200». Первоначально идет торговля. Настоящая. Мы же с вами откровенно говорим...

Мда-а... А как же все-таки с ростом производительности? Если я, допустим, в состоянии сделать больше, но уже в лимит уперся?..

— Так и выходит, — кивает седой головой мой собеседник, — есть, конечно, очень квалифицированные товарищи, которые могли бы много заработать. Вот я знаю одного слесаря-лекальщика, я в электронной промышленности работаю, а он в другой отрасли, авиационной, вместе рыбу с ним ловим, чего нам не поговорить? Разговариваем. Я, рассказывает, мог бы сдать еще одну пресс-форму, но нельзя, мой предел 250 рублей. Он с мастером-то уже договорился! 250 — и все! Придется, говорит, на следующий месяц оставить, а то выйдет 300. Мастера подведу, у него перерасход будет. И откладывается пресс-форма, может быть, очень нужная где-то в цехах. Понимаете? Вроде стахановского движения никто не отменял? Не отменял. Верно? А при стахановском-то движении — сколько хочешь получай. Сколько сделать можешь.

— Стоп! Борис Федорович, одну минуточку. Вы же сами писали о ленинградском токаре с «Полиграфмаша», который объявил, что будет больше директора зарабатывать, и зарабатывал чуть ли не по тысяче рублей в месяц! Как его?..

— A-а, Богомолов!

— Вот-вот. Писали же о Богомолове! Как же он зарабатывал, если нельзя?

— Шел на прямой конфликт. На заводе его лупили начальники, а «Известия» защищали. Конфликт острейший! Ясное дело, он сделки с мастером отвергал, изобретатель, придумывал такое, что резко подскакивала выработка, и гнал. Теперь успокоился, не стал столько зарабатывать.

Все вроде мне Борис Федорович разжевал, а я в толк не возьму: отчего же повсюду на заводах, где индивидуальная сдельщина, говорят «выгодные-невыгодные»? Платье голого короля? Но вот сидит передо мной сам «король» и говорит: нет платья.

— Есть они, «выгодные», пожалуйста, — теребит ус Данилов.

Фу ты черт! Не соскучишься... Что еще за поворот?

— Идет какая-нибудь новая работа, которая не записана нормировщиком в его талмуд. Так вот эту новую можно дать кому хочешь. Мастер может дать. А раз она новая, расценки на нее еще не зарезаны. Понятно? Первый раз можно платить сколько угодно. Нормировщик еще сам не понимает, к мастеру придет и спросит: «Сколько за новую написать?» Мастер скажет и, кому хочет, ее даст.

Знаете, что самое неприятное в работе, когда каждый сам за себя? Расцветают пережитки старой мастеровщины. Помню ее в Ленинграде до войны, когда учился токарному делу. Ничего никому не показывал