Уилл Грейсон, Уилл Грейсон - Джон Грин

Я знаю, что это детский сад, но мне плевать. Иногда просто необходимо, чтобы твой лучший друг вышел к тебе из дверей. А он не выходит. В итоге, чувствуя себя тупым и никчемным, я сам встаю и приоткрываю дверь. Тайни радостно поет об Оскаре Уайльде. Я немного стою, все еще надеясь, что он меня увидит, и только услышав странный звук на выдохе, я замечаю, что заплакал. Я закрываю дверь. Если Тайни меня и заметил, то виду не подал.

Я иду по коридору склонив голову так низко, что соленая вода капает с кончика носа. Потом выхожу через парадную дверь – воздух холодный, солнце теплое – и иду вниз по лестнице. Потом по дорожке дохожу до ворот охраны и кидаюсь в кусты. В горле так сдавило, что кажется, будто сейчас задохнусь. И я иду через кусты, как в прошлом году с Тайни, когда мы убежали в Бойс-таун на гей-парад, где он мне о себе признался.

Я дохожу до бейсбольного поля Малой лиги – это на полпути между школой и моим домом, рядом со средней школой. В детстве я сюда часто один приходил, после школы, например, или еще когда, просто подумать. Иногда я брал с собой альбом или типа того и пытался рисовать, но вообще мне просто нравилось тут бывать. Я обхожу забор и сажусь на скамейку в дагауте[18], спиной к алюминиевой стенке, нагретой солнцем, и плачу.

Вот что мне тут нравится: я сижу со стороны третьей базы, вижу перед собой угол поля, сбоку четыре ряда деревянных трибун; а с другой стороны дальний угол; а за полем большой парк, а потом улица. Люди гуляют с собаками, идет пара, борясь с ветром. Но поскольку я сижу, прижавшись спиной к стене, а над головой алюминиевый навес, меня никто не увидит, пока я не вижу человека.

Такая редкая досада, что до слез довела.

Мы же с Тайни играли в Малой лиге вместе – не на этом поле, а поближе к дому, с третьего класса. Так мы, наверное, и подружились. Тайни, разумеется, был силен, как черт, но с битой управлялся неважно. Хотя в Лиге все равно лидировал, потому что в него часто попадали мячом. Трудно же не попасть.

А я стабильно играл на первой базе, но ни в чем не лидировал.

Я кладу руки на колени, как тогда, когда наблюдал за матчем с похожей скамейки с навесом. Тайни всегда сидел рядом, и хотя его выводили на поле лишь потому, что тренер обязан был дать поиграть всем, Тайни просто кипел энтузиазмом. И всегда кричал: «Эй, бьющий, бей давай!», а потом: «Питчер должен подавать, а не задницу чесать!»

А позднее, уже в шестом классе, Тайни играл на третьей базе, а я на первой. Игра только началась, и мы с небольшим отрывом то ли выигрывали, то ли проигрывали, сейчас уже не помню. Я, честно говоря, во время матча даже не смотрел на табло. Для меня бейсбол был одной из тех странных и страшных вещей, которыми по непонятным причинам увлекаются родители, типа прививок от гриппа и походов в церковь. В общем, бьющий ударил по мячу, он полетел к Тайни. Тот поймал мяч и своей рукой-пушкой запулил его на первую базу, я вытянулся, чтобы поймать, стараясь не оторвать от земли ногу, мяч ударил по перчатке, но тут же выпал, потому что я ее забыл застегнуть. С бегущим ничего не случилось, в результате этой ошибки мы потеряли пробежку или типа того. Когда иннинг[19] закончился, я вернулся в дагаут. Тренер – его, кажется, звали мистер Фрай – наклонился ко мне. Я вдруг заметил, какая большая у него голова, козырек бейсболки перекрывал все его жирное лицо.

– МЯЧ надо ПОЙМАТЬ, – сказал он. – ЛОВИ МЯЧ, понял? Иисусе!

Я покраснел и с той самой дрожью в голосе, о какой Тайни говорил Гэри, ответил:

– Мне оччинь жаль.

– Мне тоже, Уилл. Мне тоже.

И тут Тайни двинул мистеру Фраю в нос. Вот так просто. На этом наша карьера в Малой лиге закончилась.

Меня бы это так не задело, если бы он не был прав, если бы я не знал, что моя слабость его печалит. Может, Тайни тоже думает, как я, что друзей не выбирают и что он вынужден общаться с этим занудным жопохрюком, несамостоятельным настолько, что он не может мяч перчаткой обхватить, что не может выслушать выговор от тренера, что жалеет о письмах, написанных в защиту лучшего друга. Вот какова настоящая история нашей с Тайни дружбы: это не он мне достался. Это я достался ему.

Я как минимум могу избавить его от этого груза.

Перестать плакать удается не сразу. В качестве носового платка я использую перчатку, наблюдая за тем, как по моим вытянутым ногам ползет тень от навеса по мере того, как поднимается солнце. Наконец уши мои в тени замерзают, я встаю и иду через парк домой. По дороге я некоторое время листаю список контактов, потом звоню Джейн. Не знаю зачем. Просто такое чувство, что надо кому-то позвонить. Я, как ни странно, все еще испытываю желание, чтобы кто-нибудь распахнул двойные двери зала. Срабатывает автоответчик.

– Извини, Тарзан, Джейн занята. Оставь сообщение.

– Джейн, привет, это Уилл. Я просто хотел с тобой поговорить. Я… сказать чистую правду? Я сейчас целых пять минут просматривал список людей, кому можно позвонить, и из всех захотелось только тебе, потому что ты мне нравишься. Очень нравишься. По-моему, ты потрясающая. Ты просто… эм. Умнее, и смешнее, и красивее, и просто … ее. Ну, вот. Это все. Пока.

Придя домой, я звоню папе. Он берет трубку на последнем гудке.

– Ты не можешь позвонить в школу и сказать им, что я заболел? – прошу его. – Мне надо было уйти домой.

– Ты там в порядке, дружище?

– Да, – отвечаю я. – В порядке. – Но в голосе опять эта дрожь, и кажется, что я снова сейчас по какой-то причине расплачусь.

– Ладно. Хорошо. Я позвоню, – соглашается папа.

Пятнадцать минут спустя я валяюсь на диване в гостиной, положив ноги на кофейный столик. Я смотрю на экран телика, хотя он выключен. В левой руке держу пульт, но у меня даже нет сил, чтобы нажать сраную кнопку и включить телевизор.

Вдруг я слышу, что открывается дверь гаража. Через кухню входит папа, садится рядом со мной, довольно близко.

– Пятьсот каналов, – говорит он, – а ничего не показывают.

– Ты взял выходной?

– Меня всегда есть кому прикрыть, – отвечает папа. – Всегда.

– Ничего не случилось.

– Я знаю. Просто захотел посидеть с тобой дома.

Я моргаю, и из глаз выкатывается несколько слезинок, но папа достаточно деликатен, чтобы промолчать. Я включаю телик, и мы смотрим какую-то передачу о «самых поразительных яхтах мира», на которых есть поле для гольфа или что там еще, каждый раз какая-то новая модная фишка.

– ААА-балдеть, – говорит папа саркастично, хотя в каком-то смысле обалдеть можно. Это, пожалуй, одновременно и круто, и нет.

Потом он выключает в телевизоре звук.

– Помнишь доктора Портера?

Я киваю. Он с мамой работает.

– У них детей нет, поэтому денег много. – Я смеюсь. – У них есть яхта, пришвартованная в гавани Бельмонт, этакая громадина со шкафчиками из вишневого дерева, привезенными из Индонезии, вращающейся кроватью «королевского» размера, которая набита пухом вымирающих орлов и все дела. Мы с мамой к ним на эту яхту год назад ужинать ходили, и за это время – часа за два – в восприятии она превратилась из предмета невероятной роскоши в обычную лодку.

– Предполагаю, что в этой истории есть какая-то мораль.

Папа смеется.

– Наша яхта – ты. Все те деньги, которые бы ушли на яхту, все время, пока мы бы на ней путешествовали… у нас вместо этого есть ты. Яхта, оказывается, просто лодка. А ты – такого не купишь в кредит, ты не утрачиваешь цену со временем. – Он снова поворачивается к экрану и через какое-то время добавляет: – Я так горжусь тобой, что и собой начинаю гордиться. Я надеюсь, что ты это знаешь. – Я киваю, в горле стоит ком, и я пристально смотрю беззвучную рекламу стирального порошка. Папа вскоре начинает бормотать себе под нос: – Кредит, люди, потребление… Наверняка тут должна быть какая-то игра слов.

– А что, если я не хочу учиться в Северо-Западном? Или если не поступлю?

– Ну, тогда я тебя разлюблю. – Секунду на его лице сохраняется серьезное выражение, а потом папа хохочет и включает звук.

Через некоторое время нам приходит в голову идея сделать маме сюрприз и приготовить на ужин индейку с чили. Когда я режу лук, звонят в дверь. Я тут же решаю, что это Тайни, и у меня из солнечного сплетения начинает лучиться внезапное облегчение.

– Я открою, – говорю я, протискиваюсь мимо папы и бегу к двери.

Вместо Тайни это оказывается Джейн. Она смотрит на меня, поджав губы.

– Какой код у моего шкафчика?

– Двадцать пять два одиннадцать.

Она игриво бьет меня в грудь:

– Так и знала! Почему ты не сказал?

– Просто не мог понять, какая из нескольких правд самая правдивая, – поясняю я.

– Надо открыть ящик, – говорит она.

– Гм. – Я делаю шаг вперед, чтобы закрыть за собой дверь, а Джейн остается стоять на месте, так что мы теперь почти касаемся друг друга. – У кошки же есть парень.